ИНТЕЛРОС > №3, 2019 > В доисторическом двухтысячном году Ольга Андреева
|
***
Каким языческим богам молиться, чтобы солнце встало, тумана мягкие кристаллы осели вниз, к моим ногам?
Я не одна, когда пишу. Мысль не нова – и слава богу. Парадоксальную тревогу, когда не пишется – ношу
на лгущем радостном лице, не поднимаясь вверх из трюма, зане поэты – это цех избыточных, живых, угрюмых.
Не тесен мир – да узок круг, прекрасен, да недолог праздник. И выскользнет кольцо из рук – потом свеча, дрожа, погаснет.
Но – утвердить стихом свой бред, раздвинуть стиснувшие кольца и нанести посильный вред морально-неподъёмной пользе.
Глумится явь, блазнится даль – будь пристальнее, соответствуй. И надо всем плывёт миндаль дрожащей горечью из детства.
***
Вот и дом мой становится домом, а не временным стойбищем чукчи, ожиданьем. Здесь даже уютно разным пришлым, пришельцам, поскольку даже те, кто совсем за кордоном, не упустят в лице моём случай утвердить свои мантры прилюдно – я ведь с ними не спорю, что толку.
Я купила в Косом переулке или может быть, где-то скачала увертюру воскресного утра, – в этой музыке звуки Начала, в шесть утра моя верная Букля вносит почту посредством принтскрина. Небольшая прополка в фейсбуке – мой цветник, бастион и витрина.
Научилась спасаться работой – отупение вылечит душу, вечный сон – неплохой анальгетик, только это уже переборхес. Надо мною довлеет суббота, время Ч, эти кошки-кликуши, браконьерский нежнейший букетик, частокол черенков вдоль заборов.
ДОРОГА В ОБХОД УКРАИНЫ
Я когда-то умела одна уходить в ноябри, вот бы вновь научиться – и пусть перемочат друг друга все Дантесы, неважно, а значимо то, что внутри, утро больше не просит пощады, срывается с круга,
власть фальшивит донельзя – наверное, будет война, что ты, я ж пацифистка, я даже футбол не смотрела, я когда-то могла, в ноябри уходила одна, только как тут уйдёшь – отвлекает гипноз перестрелок…
Взять дорогу за шкирку и вытащить вдаль, за бугор – это, в общем, несложно – но душу в объезд не направишь, сквозь фантомную боль – неизбежный себе приговор отовсюду – устами детей, и рассветов, и клавиш.
Пётр казнил бы меня – я всё время пишу, запершись, а у нынешних хватка не та, комильфо – а туда же, скрепы ищут – и степлером ржавым прошьют твою жизнь, никуда не взлетишь – на обрезанных крыльях лебяжьих.
***
Не успевает вылиться слеза, от глаз назад отторгнутая словом. Жизнь коротка – и всё-таки нельзя всё время в ней захлёбываться новым.
Я не успела надышаться тем, предутренним, рассветным впечатленьем, но наползли десятки новых тем, и каждой срочно нужно разрешенье.
Уйдите все! Хочу наедине с единым образом в себе остаться, чтоб до конца, до чёртиков, вполне наговориться или разрыдаться.
***
«Я птиця, птиця, птиця, птиця» – меня разбудит в полшестого, и невозможно притвориться, что это щебет, а не слово, что не слежу, как Луч на листья льёт изначальное – «любите» и не спеша, походкой лисьей, уходит по своей орбите.
***
В доисторическом двухтысячном году, когда ещё светили в небе звёзды, я разглядела в нём свою звезду, я разглядела, только было поздно.
Пришпилен новостройками простор, орлы упали, обратились в решки, отполыхал сиреневый костёр, разобранный вчера на головешки.
Мне никогда не надоест рассвет. Деревья – это истинные храмы, в отличие от выстроенных нами, в которых меркнет свет и Бога нет.
В один троллейбус дважды не войти – но я уже ступила в эту реку, и вам со мною вряд ли по пути, вам, респектабельному человеку.
Меня здесь кто-то странно утешал видением то ангела, то розы, и трепетным дыханьем осушал мои нереспектабельные слёзы…
В пустом саду двухтысячной весны сирени куст свой реквием исполнил. Мы невнимательно смотрели наши сны, и вот, проснувшись, главного не помним…
***
Пора придумать кличку чемодану, он, верный Бим, бежит со мной по полю, по тротуарам, а на первозданной траве за поводок тащу на волю. Анри? Малыш? Дружок? А может, Ветер? И – не одна, но рта не раскрываю. Мой пёс послушно прыгает в трамваи, потом – дорожки из тырсы, из карста…
…Здесь Лермонтов учился по-татарски, спускался в бугроватый переулок, попридержав коня. Дрожало утро, Машук сиял…
Устану от прогулок, начнётся тихих строк сокодвиженье, опилки в голове дождутся искры, и обрету права – не на вожденье – на сыр адыгский, чистый понедельник, на сетчатость воды озябшей быстрой, на свет багряных листьев виноградных, на долгий кофе, на мои тетради…
***
Я учусь не падать на ровном месте, я учусь не взрываться от кислорода, и не видеть цунами в уксусе с содой, и не видеть хамства в повадках теста,
в бочку мёда не вбрасывать ложку мата, не смеяться в самом гнилом болоте. Я учусь адекватности автомата. Научусь – и пойду на автопилоте.
***
Лекарство от тоски – стволы волнистые. Там, где меня коснётся их прохлада, я растворяюсь со своими мыслями, здесь нет меня – и ладно, и не надо.
Лекарство от себя – кривые улицы, их жаркие полдневные контрасты. И – странно злиться, хмуриться, сутулиться, и день даст хлеб, и ночь подарит счастье.
И гибкими заштопанные лозами бесформенные дворики глухие, И – гомеопатическими дозами – поэзия и трудотерапия.
Вернуться назад |