ИНТЕЛРОС > №1, 2020 > «Сам собой прирастая»«Сам собой прирастая»02 марта 2020 |
(Герман Власов, Серебряная рыба золотая. Избранные стихи 2003 – 2019. – М., Арт Хаус Медиа, 2020)
Мне кажется, в таком названии автором зашифрована оптимистическая идея. Когда рыбак подсекает пойманную рыбу, он может ошибаться в её реальных размерах. Счастье оказалось больше, нежели мечталось. Жизнь подарила больше, чем первоначально обещала. Серебряная рыбка оказалась с золотым отливом. Новая книга знаменует собой превращение Германа Власова из просто хорошего поэта – в необыкновенного. Что-то отстоялось в душе, новые стихи написались и созрели. В прошлом году я оказался на его творческом вечере и был воодушевлён качеством стихов. Мне показалось, что так было не всегда. Чуткий к себе поэт давно не выпускал книг, ограничиваясь журнальными публикациями. Но когда Герман на своём творческом вечере закончил читать, я сразу почувствовал: новая книга готова. И сказал об этом автору. И Герман пообещал нам, слушателям, завершить книгу в самое ближайшее время.
Совершенно не слышен, пробился сквозь почву росток. Будет сам себе крышей, приветствовать станет восток.
Сам собой прирастая, качаясь под светом луны. Листья – стая ручная, но нити от них не видны.
Тёмной ваги не видно, золотая невидима нить. Хорошо и не стыдно, изменяя себя, изменить.
Это разве не чудо – расти, озаренье любя, в никуда ниоткуда(наверное, лучше – в себя).
Кружевница слепая вплетает в ковёр узелок. Астры – стаи весталок, петуний живой кровоток.
От этих строчек Германа Власова на меня повеяло ранним Мандельштамом («Дано мне тело, что мне делать с ним?»). Стихи у Власова – «лёгкие», невыдуманные, растущие из гущи его жизни. В его стихах много ностальгии по ушедшей юности, когда все курили «яву явскую» (это не тавтология, а примета времени). И вообще – по всему уходящему. По всем ушедшим.
Они ушли, а я живу. Пью кофе, белый хлеб жую, ломаю сигарету. Они – Наташа, Вова, Глеб – едят другой, воздушный хлеб, ведь их на свете нету.
Туман и ветер их паёк, а молния – что огонёк китайской зажигалки. Им ландыши – одеколон, как наволочка синий лён – им хорошо, не жалко.
Мне кажется, Герман Власов обладает хорошим для поэта качеством – он умеет слушать себя со стороны. Умеет посмотреть на страничку со своими стихами глазами постороннего. И отвергнуть сомнительное или неудавшееся. Как фотоснимку порой не хватает резкости, так и стихам, бывает, не хватает чёткости и ясности. Но можно всё это «навести» в своём сердце – внутренней работой и осознанным выбором. Герману Власову в книге «Серебряная рыба золотая» это удалось. Бывает, и корявая строчка напишется, но что-то в этой корявости такое личное, авторское слышится, что поэт чувствует: править у себя эту корявость, поправлять эту строчку ни в коем случае не следует. Как говорил незабвенный Николай Гумилёв, «высокое косноязычье тебе даровано, поэт». Пример такого стихотворения в книге Власова – «Как сошёл ты в сердца тёмный улей…». У Власова в стихах много самой обычной жизни, с элементами быта. Даже урны на улицах становятся у него предметом поэзии. Его лирика носит тёплый, «домашний» характер. «Лирика в домашних тапочках». Вместе с тем, у поэта много строчек с тёмным, загадочным, не понятным с первого прочтения смыслом. «Ниткой и волосом чёрным – / Фета нежирный петит./ – Милый, о чём ты?/ – Что же она не летит?». Надо побыть какое-то время рядом с такими стихами, чтобы понять их смысл. И ещё. Чтобы хорошо понимать лирику Власова, нужно досконально знать русскую поэзию. Потому что у него постоянно возникают переклички с великими русскими поэтами. Вот, например, Мандельштам: «Фета жирный карандаш». Именно с этой строчкой Осипа «спорит» Герман: «Фета нежирный петит». Или то же гумилёвское «сердце – улей, полный сотами». Классическую поэзию Власов знает и любит, она стала частью его собственной речи. Я думаю, что лучший Власов – не модернистский и не авангардный, не тот, который пишет стихи без знаков препинания. И не потому, что я что-то имею против авангарда. Не имею. Даже против постмодерна ничего не имею. Но мне кажется, что в традиционной стилистике поэт смотрится предпочтительней. Там он более органичен. В «Серебряной рыбе» у поэта возникает большая плотность по-настоящему хороших текстов.
Некрасивой, неловкой казалась. Вызывала и жалость и страх, но, раскачиваясь, продолжалась. Голубиный крылатый размах,
пролетающий самую гущу – перестройку, вторую войну. Но куда – не ответит зовущий. Растолкуй мне тогда – почему?
Потому что невидимый кто-то снарядил через полюс в полёт, оттого, что знакомою нотой продолжает гудеть самолёт.
Герман Власов – профессиональный переводчик, человек, который постоянно работает со словом. Он как-то по особенному остро понимает текучесть времени, отпущенного человеку на жизнь. Но мы не услышим из его уст трагедию. Трагедия – не его конёк. Герман – человек спокойный и не склонный бить по разным поводам в набат. У него – великолепная зрительная память и зрение художника. Многие стихи Власова посвящены мастерам кисти – Тернеру, Вермееру, Ван Гогу. А ещё он – человек с фотообъективом, внимательный и к внешнему миру.
Сон, прилипший к дереву улиткой, остановленный губами смех… Солнце, солнце, ты – моя улыбка, ты – одна для всех
Видима сейчас и ощутима… Дальше – несколько часов мы идём с тобой, как пилигримы, в море голосов.
Порой у Власова неожиданно перекликаются разные виды человеческой деятельности. Например, футбол и поэзия. Казалось бы, что общего между ними? А общего то, что поэт в детстве любил погонять с мальчишками футбольный мяч. Да и теперь, наверное, не прочь поболеть у экрана за любимую команду.
В разбитое окно влетает мяч, не мяч, но ком сплошного говоренья. И лучше б это был словесный матч, в котором родилось стихотворенье
с душой-пенальти, с рифмами голов, метафорой – проходами по краю, этажностью – границей секторов и голосом: «Смотрите, я играю…»
Ножной игры зелёное сукно, овальное лицо у Марадоны. Но если есть разбитое окно – поэты собирают стадионы.
Легко, без обожания страной и стайки президентов на трибуне, поэт играет солнцем и луной и пожинает тишину, не бурю.
У Германа в стихах много природы, людей, целая палитра красок. Его мир густо населён, и лирическое «я» нигде не доминирует над остальным. Иногда это просто волшебная чистая лирика, подобно стихам Тарковского-старшего из фильма «Зеркало»:
Кто говорит, что мир несправедлив, – ложится спать, грозу не долюбив и свиристель меж яблонь не дослушав. Блаженные – имеющие уши и слух – в ладони слушать стрекозу, и смелость – одному гулять в грозу.
Кто говорит, что свет жестокосерд, – не видел майской ночью лунный серп, не различал в углу овал сирени, и кисти ив, и жёлтых лип колени. Под грозный меди аккомпанемент он – дачник, потерявший инструмент.
Вот, в ведрах у смородин – сучкорез, у яблонь – лейка, плодосъёмник без привычной ручки свежих грядок между. Труды и дни теснятся как одежда в прищепках бельевых на бечеве: две майки, лифчик… Топая в траве,
ёж появился, нюхает… По кругу летит Земля. Её кусты, мосты, дороги, гари запах, бересты и ты – одно письмо, к какому другу – неведомо. Распахивая шарф, ты благодарный чувствуешь пожар чуть ниже горла, где гнездится слово вот этой белой ночью в полвторого.
Но слова нет, а есть один ответ, соединивший облако и свет, антенны, крыши и грядущий ливень, обрывки молний – будет гул за ними – и пауза, в какой ведёшь отсчёт. Гром прогремит – ты улыбнёшься: Чёрт. И ливень льёт, и ты едва одета, и дом дрожит, и окна из слюды. И ты добавишь, что настало лето на узком берегу, вблизи воды.
У Власова – превосходные пейзажи. Как у раннего Пастернака. А ещё я обратил внимание, что любимое время года у поэта – лето. Правильно поёт Олег Митяев, что лето – это маленькая жизнь.
Пахнет дождём и берёзой или её берестой. Пахнет теплом и навозом день деревенский простой. Пахнут сирени, герани и, осыпая герань, дождь барабанит по ткани, переливает за грань.
«Серебряная рыба золотая» (не стихотворение, а книга) неожиданно заканчивается у поэта циклами стихов, посвящёнными литературным героям – Печорину и князю Мышкину. Но от Германа Власова можно ожидать чего угодно – мы ведь помним, что он живёт «сам собой прирастая». И кто знает, сколько ещё спрятано в закромах у этого кудесника слова. Вернуться назад |