***

 

Что касается звёздного неба над нами –

так ему фиолетовы наши законы

на отшибе галактики. Тьма ледяная

ржавой медью бликует сквозь летние кроны,

растекается время, и слово не значит

ничего, кроме графики вольно-волнистой,

и придётся учиться тебе, не иначе,

если уж не смирению – то компромиссу.

 

Что касается звёздного неба над нами –

мы не видим его, города ослепили

Млечный Путь – и Орла, и Тельца с Близнецами, –

но глядим и глядим, оторваться не в силах,

тают звёзды в тумане, что сахар в стакане –

и уводят умы от сознания тлена,

невозможность приблизиться давит, как камень,

золотой Керулен – воробью по колено,

 

только небо способно вместить твою волю

и спасает тебя от унынья закона –

наливная покатость пшеничного поля,

шар скользяще-летящий за кронами клёнов,

там, где нимб городов недоступен для зренья –

не балована признанными именами

под белёсой косой дышит миром деревня

и касается звёздного неба над нами.

 

 

***

 

Акация прекрасно тяжела,

цвет повторяет гроздья альвеол,

глицинии заботы и тепла

стекают с неба, ласковый Эол

несёт в дома акациевый дух –

цветок раскрыл лилейные уста,

а ты – затеплил за полночь звезду?

А Фауста вторую часть – читал?

А был ли ты в опаловых горах?

 

То в жар, то в холод, то в вину, то в спесь –

так от себя устанешь – в сон и в страх –

счастливый и не помнит, кто он есть,

ты слишком сложен. Видишь, сотни люстр

зажгли меж крон. Вступление звучит,

а лодочный причал, по счастью, пуст,

и лесенкой вступают скрипачи,

 

прорвётся скрипка – сорная трава,

как ни трави,

как воздух, как вода,

как ни крути – она таки права,

Что вдоль по водам блёстками – слюда?

Сазаны растеряли чешую?

На доски пирса выйдем подышать,

я на живую нитку их сошью

отточенной иглой карандаша.

 

Не усложняй, не хнычь – живи в раю.

 

 

***

 

мой утлый чёлн в тумане маября

уже сквозит и щедрое дыханье

земли листвы удержит так парят

над миром кроны обескровлен ряд

акаций тополей во мглы барханы

 

а всё что скачет нежится в траве

хрустит листом проворно роет норы

оно всегда во всём меня правей

и настоящей от ушей бровей

до шерсти против их нельзя которой

 

 

АЛЕКСАНДРОВСКАЯ КОЛОННА

 

Монферран и Ньютон не ошиблись – она устояла.

 

Легкокрылый, пари, вознеси и спаси наши души,

осени наши реки – артерии, вены – и сушу,

и холмы, и долины Итили, Кубани, Каялы.

Остаются не конные статуи, не барельефы,

а – вознёсшийся дух, воспарившее горное эхо.

Трепет формы, незыблемость веры – оплот сопромата,

преходящи и недолговечны другие форматы.

 

…Наверху этой хрупкости жутко бы выглядел Сталин –

как дракон, подгрызающий корни у дерева мира –

вот Господь и отвёл. Хоть историю нам подверстали

в истерических теледебатах – но правды ампира

не стереть, просто мир оказался коварней и злее,

чем поверили в детстве – торопимся, час неурочный,

ангел ранен в крыло, нас укрывшее – перья алеют,

нет сцепления с миром, корней и фундаментов прочных

у настолько живой и такой беззащитной планеты.

 

Карфаген был разрушен, и солью засыпан, и проклят –

мы же выжили, ангел парит в кружевах интернета,

в кружевах сохранившейся роскоши прошлого – прошвы,

согревает меня твой маяк безутешным сияньем,

уверяет, что всё разрешимо, светло и гуманно,

до рассвета дотянем, но двух океанов слиянье –

далеко, а сегодня планету спасут кабестаны,

мы сумеем вручную – и выстроить, и приумножить,

бог не выдаст – не всё измеряют в кубах и галлонах,

мы не ради имперского духа стоим у подножья

горделивой античной в века устремлённой колонны.

 

 

***

 

миссия шахмат –

разумно стучать по доске

волю ломая

и логикой боль причиняя

мне мазохистке

болящем во мне игроке

робкой защиты иллюзию

смять шестернями

фланги расстроить

связать по рукам и ногам

медленно и методично смывая пехоту

в волны вне клетчатой суши

внеклеточный спам

злой чужеродный

внедрить в неприкрытую душу

 

 

***

 

Транспорт мечется в пробках, как шахматный конь,

испугавшийся визга, гламура и блеска,

ты вдали протекаешь осенней рекой,

отправляешь себе самому смс-ки,

преломляя во мне и хлеба, и лучи,

и цветного дождя косоглазый стеклярус.

Мы увидимся в этой искристой ночи,

приручим ненадолго пугливый солярис

 

моих токов и бликов, и снов, и слова

обретут, право слово, свободу молчанья.

Этот вечер коряв, мелковат, узловат,

ты один прозреваешь живое начало, –

и чего же нам больше – совпасть и идти,

и чего же в нём больше – огней или листьев,

или капель в безропотном их конфетти,

или глаз заполошных в несложном пути,

или звёзд-невидимок в сиянии мглистом.

 

Аппетит не приходит во время еды –

видно, корм не в коня. Поднимите мне веки,

что ли, или избавьте от этой узды,

или тихо направьте в иные бразды –

и запишемся в маленькие человеки.

Я сквозь воду дышать без тебя не могу,

эквалайзер частоты сведёт постепенно,

от меня до тебя – только сон на бегу,

только дождь, соразмерный ноктюрну Шопена.

 

 

***

 

У лошади, привязанной под деревом,

на морде – утро прошлого столетия,

с утра перед окном – собачий подиум,

но электричка – приведёт в сознание.

Стога навстречу мчатся неподдельные,

в безмолвии пруда сияют лебеди –

похоже, мы не всё ещё испортили

в пассионарной части мироздания.

 

Вьюнок плетётся скорости гепардовой,

над Чёрной речкой белое безмолвие,

неписаный закон главнее писаных,

оставь меня одну с моим безумием.

Листва распята на побегах палая,

и до сих пор неукротимы молнии,

нетронуты стоят луга альпийские,

незыблемы египетские мумии.

 

Бамбуковой своей прямолинейностью

пугаем благотворные иллюзии,

оставь их нам – обманутым, изнеженным,

обдолбанным культурной революцией.

 

 

***

 

Обломок Эйфелевой башни

на привокзальном ресторане

«Париж»,

обдумываешь день вчерашний

и на безбашенном стоп-кране

паришь,

 

не выходить бы из вагона,

наладить выпуск ширпотреба

в сети,

но там – чужие перегоны,

ты никогда не станешь прежним –

расти.

 

Всё выученное забудешь –

а что осталось – то и стало

твоим,

а в переполненном сосуде

нет места новому началу –

летим.

 

Бог сохраняет анонимность,

но дождь и Джидду Кришнамурти –

подряд…

Стихи уйдут из организма,

но в обступающем абсурде

искрят.

 

 

***

 

Песок её волос, деревья головы

и габионы мышц его и связок,

по складкам их белья восходит ток травы

к стремленью птиц и черепа каркасу.

 

Так перелётных рун срываются пласты

и в завитках циклонов исчезают,

всему давая смысл, звучит из слепоты

с керамики сошедшая борзая.

 

Но эскалатор дней ведёт к небытию

потоку вспять, к бесстрастным белым стенам,

где горькая трава омоет плоть твою

и прорастёт тобою постепенно.