Один из важнейших мегатрендов мирового глобализационного развития — распад Вестфальского миропорядка, единицей измерения в котором служило национальное государство, и появление новых субъектов международных отношений — государств с расширенным и ограниченным суверенитетом, военных и экономических блоков, новых квазиимперских образований, влиятельных международных организаций, теневых наднациональных структур принятия решений, транснациональных корпораций, «регион-экономик» и проч.

Относительно новым субъектом является также и государство-корпорация, которое можно рассматривать как мобильную властную самоорганизующуюся корпорацию, подменяющую собою традиционные институты национального государства, имитирующую основные государственные функции и использующую государственные и социальные ресурсы в корпоративных интересах.

В современном мире национальное государство из субъекта процесса превращается в объект воздействия со стороны новых субъектов — можно говорить о приватизации государства властной корпорацией, исходящей из своих предельно прагматических устремлений и интересов. Политический дискурс и категориальный аппарат, на котором «программируется» национальное государство, уступает место экономическому, причем крайне либеральному дискурсу государства-корпорации. Например, государственный суверенитет, считавшийся ранее непременным достоянием национального государства, претерпевает различные трансформации и зачастую рассматривается то ли как фикция, то ли как необходимая для обеспечения лояльности масс пиар-технология. В похожие пиар-конструкции превращаются и иные категории, моделирующие национальное государство — например, категория национальных интересов. Властная корпорация, узурпировавшая право формулировать национальные интересы и весь официальный дискурс, под «национальными интересами» понимает исключительно свои собственные, корпоративные.

Если еще недавно многие государства, и в их числе поздний СССР, отношения по линии «государство — общество» мотивировали социал-демократической идеологией и риторикой welfare-state — «государства всеобщего собеса», то теперь в условиях возникновения и развития государства-корпорации приоритет за фундаменталистской либеральной идеологией: выживает сильнейший, конкуренция — основа общественного бытия, экономическая конкурентоспособность — единственное мерило истинности, актуальности и нужности того или иного феномена, промышленной отрасли, индивида, народа (населения).

Современная Россия — Россия Путина и Суркова как главного идеолога власти — представляет собой едва ли не идеальный образец государства-корпорации, в который она превратилась из ельцинской олигократии. Российская Федерация как ЗАО «Россия», корпорация «Силовая Труба», «Russia Inc» или «The Great Russia Utilization Inc» (Вадим Цымбурский).

Один из негативных факторов современной России (с точки зрения национального государства) — это профессиональная идентичность нынешней российской элиты. В значительной части — это люди, работавшие в «прошлой» жизни в спецслужбах и пиар-компаниях. Представителям этих профессий свойственно специфическое восприятие мира и, в частности, политической реальности — профессиональные привычки становятся основой и базовыми моделями политического поведения: мышление в категориях не долговременных стратегий, а молниеносных спецопераций и восприятие социального пространства в категориях друг/враг у одних, представление об абсолютной внушаемости и управляемости общества, о первичности виртуальной реальности над онтологией – у других.

В результате государство как административный механизм и как человеческий креативный управленческий ресурс теряет иммунитет против внешней и внутренней агрессии: например, оно оказалось совершенно неспособным к отражению простейшего вызова — межэтнического конфликта в Карелии в начале сентября с.г.

Не случайно ключевая проблема российской политики — это «Проблема-2008», т.е. формат и сценарий смены политического руководства страны. Как поменять правителей, но при этом избежать элитной ротации, не допустить смены политического режима и не выпустить из рук бразды правления и основные источники обогащения — так формулируется нынешнее российское «быть-или-не-быть».

Государство-корпорация выдвигает и новые критерии социальной идентичности и лояльности: оно ограничивает количество лифтов мобильности для пассионарных личностей и создает условия, в которых происходит десолидаризация общества и стагнация элиты, ибо попадание/непопадание в корпорацию зависит от сугубо субъективных причин и везения. Корпорация предполагает постоянный «тест на лояльность», при этом не прошедшие этот тест в очередной раз, изгоняются из корпорации и поддаются остракизму (что в свое время произошло, скажем, с популярными и рейтинговыми телеведущими Сергеем Доренко и Леонидом Парфеновым).

Характерно также, что впервые за всю российскую историю глава государства сознательно десакрализирует источник своей власти и позиционирует себя как наемного менеджера.

Если современную Россию уместно интерпретировать как государство-корпорацию, то современная Белоруссия — пример «корпоративного государства без корпораций» и с ярко выраженным авторитарным политическим режимом.

В Белоруссии верховная власть не определяет критерии допустимого социального поведения, но сама создает сами поведенческие модели. При этом в качестве «идеального образца» для режима Лукашенко выступает Китай, понимаемый как наиболее последовательное воплощение корпоративного государства, судя по его собственным высказываниям и декларируемому желанию вступить в ШОС.

Белоруссия — относительно небольшое государство с достаточно однородным населением. Несмотря на наличие в исторически православной стране национальных версий римо-католицизма и протестантизма, в ней не наблюдается, в отличие от Украины, цивилизационного разлома. В таких условиях классическое корпоративное государство, известное, скажем, из исторического опыта Италии Муссолини или Испании Франко и основанное на «единстве нации», на представлении об «общей цели», на обязательном членстве индивида в какой-либо общественной либо отраслевой корпорации, может показаться оптимальной формой выживания в современном глобальном мире. (Примечательно, что Юлия Тимошенко обозначила политическую идеологию блока своего имени как солидаризм, однако в ее разработке не пошла дальше деклараций о необходимости общенациональной солидарности между различными слоями общества.)

Похожие постулаты декларируются и в современном государстве-корпорации, однако есть принципиальная разница: корпоративное государство — это феномен индустриальной эпохи, в нем все происходит «по-настоящему». Тогда как государство-корпорация — феномен постиндустриального развития и постмодернистской политической культуры, поэтому все факторы его существования рассматриваются как симулятивные, иллюзорные, «ненастоящие» — онтология подменяется суммой гуманитарных технологий.

В этом отношении примечательно, что культурная модель «официальной народности», провозглашаемая и реализуемая режимом Александра Лукашенко, с ее апелляцией к советскому культурному коду и наследию предполагает определенную долю искренности — в такой системе координат все происходит как бы «по-настоящему». Тогда как российская политическая и идеологическая реальность существует в иной, постмодернистской, эстетике, в контексте которой онтологический статус имеют лишь миражи и иллюзии. Видимо, не случайно, главный идеолог российского государства-корпорации известен так же как поэт-постмодернист и автор текстов к не менее постмодернистским рок-композициям.

На фоне России как государства-корпорации и Белоруссии как корпоративного государства, Украина в течение 2005–2006 годов так окончательно и не определилась со своей идентичностью — ее можно интерпретировать как государство с отложенной идентичностью.

Нынешняя Украина с точки зрения эволюции государственных форм развивается по иным, нежели Белоруссия и Россия, законам. Если в России взят курс на уменьшение количества партий (например, с середины 2006 года минимальная численность повышена с 10 тыс. до 50 тыс. человек) и усложнение их регистрации и функционирования, то на Украине партий становится все больше и больше — украинская многопартийность реальна, а не эфемерна, как в России или Белоруссии.

На протяжении десяти лет правления президента Леонида Кучмы (1994–2005) основными управленческими технологиями были выстраивание сложной системы сдержек и противовесов между доминирующими финансово-промышленными кланами и управляемый хаос, продуцировал который сам президент. (Последним подобным его проектом стало лобовое противостояние Януковича и Ющенко на президентских выборах 2004 года; однако воспользоваться этой технологией и «спасти» народ и отечество от «узурпаторов» у Кучмы так и не получилось — этому помешала Оранжевая революция.)

Нельзя сказать, чтобы кто-то из представителей трех доминирующих финансово-промышленных групп (во-первых, «донецких» во главе с самым влиятельным ныне человеком на Украине Ринатом Ахметовым, во-вторых, «днепропетровских», среди которых зять Кучмы Виктор Пинчук, и, в-третьих, сообщества СДПУ(о) — группы Суркиса-Медведчука) получил из рук президента какие бы то ни было существенные (по сравнению с другими) преференции.

При Кучме существовали реальные предпосылки к формированию на Украине государства-корпорации, однако по субъективным и объективным причинам тип взаимоотношений верховной власти, политического класса («политикума»), крупного олигархического капитала и общества уместно трактовать как олигократию.

Среди субъективных причин, помешавших превращению Украины в государство-корпорацию, можно выделить специфический и противоречивый стиль правления Кучмы, основанный на системе «сдержек и противовесов». Среди объективных — доминирование обрабатывающей отрасли над сырьевой: если первая волна украинских олигархов возникла на достаточно нестабильном бизнесе — махинациях с транзитом российских углеводородов на запад, то вторая, актуальная ныне, — на металлообработке, машиностроении и т.д. Отсутствие собственных крупных запасов нефти и газа препятствует возникновению хотя бы относительно монолитной элитной корпорации и, стало быть, трансформации Украины в государство-корпорацию.

Помимо реальной многопартийности, на Украине существует относительная свобода слова (по крайней мере, в отношении внутриполитических тем), возможность публичной критики действий президента и верхушки политической элиты, наличие публичного политического процесса внутри страны, конкуренция идеологий, представление о необходимости поиска национальной идеи, наличие мощной оппозиции с харизматичными и влиятельными политиками. На Украине, в отличие от России и Белоруссии, культивируется разнообразие мнений, хотя тот же президент Виктор Ющенко, любящий рассуждать о свободе слова и считающий наличие многих точек зрения своим собственным политическим достижением и несомненным благом для общества и государства, пытается навязывать в качестве единственно возможного совершенно непопулярный в широких кругах тезис о неотвратимости интеграции Украины в НАТО.

Можно сказать, что из трех восточнославянских стран лишь в России государственный организм трансформировался в новый формат — государство-корпорацию. Однако как долго будет длиться этот период российской истории, насколько затянется нынешнее положение вещей и дел, зависит от многих факторов, большинство которых объективны, то есть влиять на них со стороны организованной интеллектуальной «корпорации» не представляется возможным: это международные отношения, война на Ближнем Востоке, фактор так называемого международного терроризма, мировая конъюнктура цен на углеводороды и проч. Но есть и факторы вполне субъективные, подвластные тем, кто именует себя «интеллектуальной элитой». И главный среди них — это имеющий эсхатологическое измерение образ будущего, направление сверхзадач и контур того мира и общественного устройства, которые необходимы не для эксплуатации ресурсов, а для сохранения народов и государств — и России, и Украины, и Белоруссии.
Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором.