Понятия, применяемые науками об обществе, формируются чаще всего на основе естественного языка, в котором они имеют повседневный смысл. Для использования в науке, в социологии, в частности, используемые слова обыденной речи проходят нередко длинный путь трансформации от повседневного значения к метафоре, к термину, а затем к понятию, сформированному в рамках определенной теории. Когда описываемый теорией процесс трансформируется, теория меняется, будучи неспособна в прежнем виде объяснить новые факты. Меняют свое значение и понятия в рамках новой теории, наполняются новым содержанием. Не составляет исключение и понятие модернизации.

Однако войдя сейчас в политическую лексику России, оно вернулось к исходным повседневным значениям – преобразование, усовершенствование, улучшение, обновление, приведение в соответствие с новыми требованиями и показателями качества. Разумеется, все это необходимо стране. До уровня повседневно понятного «доросло» в постоянно онаучиваемой действительности и представление о догоняющей модернизации как знак того, что страна должна кого-то догнать (Запад в технологическом и политическом смыслах, Китай по уровню экономического роста)

Но сделать модернизацию государственным курсом на этом невозможно, даже если добавить сюда борьбу с коррупцией, с административным произволом, соблюдение закона. И призывы к ней повисают в воздухе как очередная риторика. Надежда на модернизационную мобилизацию активных слоев в отсутствии формулировки задач модернизации и их представлением ad hoc не может стать новым словом ни в теории модернизации, ни в ее практике, поскольку модернизация, в которой мы нуждаемся, уже не может быть мобилизационной. Даже будущая перспектива Сколково не может в глазах людей компенсировать отсутствие пожарных машин, хороших дорог и качественных продуктов. Риторика модернизации действует тогда, когда ясно показаны ее цели, люди готовы их осуществить и должны напрячь усилия для этого.

Немного истории и теории догоняющей модернизации

Запад был первым вступившим в модернизацию регионом, и время начала его модернизации было обозначено как Новое время. Новое потому, что произошел переход от естественной эволюции к ускоренному развитию, изменившему протекание времени. Запад развивался по-новому под влиянием таких факторов, как Ренессанс, буржуазные революции, Реформация и Просвещение. До начала этого ускорения темпов развития – в Средневековье – Запад был таким же в плане развития, как и многие другие незападные общества. Подъем Запада связан с формированием нового типа личности, отличающуюся рациональным отношением к своей жизни как к путешествию, которое тщательно спланировано, что, по мнению М. Вебера, коренным образом отличало этого человека от остальных людей незападных обществ.

Модернизация Запада (Западной Европы и Северной Америки) произошла органическим, естественно-историческим, эволюционным путем без предзаданной цели, внешних источников развития, без модернизационной мобилизации. Для стран «второго эшелона развития», цивилизационно относящихся к «другой Европе», к которым принадлежит и Россия, «другой Америки» (как Мексика, например) источники развития – внешние (вызов Запада), способ развития – догоняющая Запад модернизация, основанная на мобилизации населения для модернизационных задач. Восточные и Южно-Азиатские общества отвечали на смешанное воздействие как вызова Запада, так и внутренних задач - поражения Японии в войне, бедности, перенаселенности (Китай, Индия).

Доиндустриальные, прежде колониальные страны, не преуспели в модернизации. Неразвивающиеся в пределах одного поколения архаические сообщества четвертого мира имеют органические препятствия к развитию и не могут модернизироваться.

Эта история модернизации помогла построить ее теорию. Согласно ей, модернизация есть переход от традиционного общества в современное. Традиционным называют общество, которое воспроизводит себя на основе традиции и допускает инновацию только до тех пор, пока последняя не прерывает традиции. Современным же является общество, воспроизводящее себя на основе инновации и допускающее традицию до тех пор, пока она не вредит инновации.

Традиционные общества отличаются от современных рядом особенностей. Среди них: зависимость в организации социальной жизни от религиозных или мифологических представлений; цикличность развития; коллективистский характер общества и отсутствие выделенной персональности; преимущественная ориентация на метафизические, а не на инструментальные ценности; авторитарный характер власти; отсутствие отложенного спроса, т.е. способности производить в материальной сфере не ради насущных потребностей, а ради будущего; прединдустриальный докапиталистический характер; отсутствие массового образования; преобладание особого психического склада — недеятельной личности; предзаданный статус; ценностная рациональность; ориентация на мировоззренческое знание, а не на науку; преобладание локального над универсальным.

Современное общество (modern society) включает в себя, в отличие от традиционного, преобладание инноваций над традицией; светский характер социальной жизни; поступательное (нециклическое) развитие; выделенную персональность, преимущественную ориентацию на инструментальные ценности; демократическую систему власти; наличие отложенного спроса, т.е. способности производить не ради насущных потребностей, а ради будущего; индустриальный, капиталистический характер; массовое образование; активный деятельный психологический склад; целе-рациональность; предпочтение мировоззренческому знанию точных наук и технологий (техногенная цивилизация); достижимый статус; преобладание универсального над локальным.

Современные общества по существу противоположны традиционным. Поэтому переход к ним — модернизация — это драматический процесс. И задачи модернизации для незападных обществ ставятся как соответствующие догоняющей Запад модели. Запад становится образцом развития для незападных стран, которые пытаются подражать ему, догонять его. Среди этих стран Россия, Мексика, Турция, страны Восточной Европа. Российская модернизация начинается в военно-технической сфере, в попытках сближения с Западом Петром Первым, боявшимся отставания России и ее колонизции Западом. Но реформы Петра не прорастают все общество. «Нравы народа указами не изменишь», – объясняет русский историк Сергей Соловьев. И только Александр II своими реформами ввел Россию в европейскую семью народов, достигнув значительных успехов в осуществлении догоняющей модернизации, которая на долгое время становится судьбой России, в том числе и в советский период.

Многообразие моделей модернизации

. Долгое время догоняющая модель развития считалась ведущей и едва ли не единственной. Речь шла о попытке незападных стран равняться на Запад и стремиться догнать его в своем развитии. Но ситуация изменилась. Приведем мнение С. Хантингтона, который указывает на возможность нескольких путей развития[1].

Один путь — вестернизация без модернизации. Многим подобная возможность представляется сомнительной, т.к. вестернизация и модернизация тесно взаимосвязаны. Трудно представить себе вестернизацию без модернизации, равно как модернизацию без вестернизации. Между тем, эмпирически известно наличие подобного опыта. Вестернизация без модернизации характеризует внешнее, иногда операциональное усвоение западного опыта при отсутствии восприятия принципов и культурных особенностей западной жизни. Она связана с разрушением собственных культурных традиций общества без их хотя бы частичного заполнения заимствованными образцами. Такое общество называется разрушенным традиционным обществом, не перешедшим на следующую ступень развития. По такому пути пошли Египет, Филиппины. Казалось бы, на Филиппинах было американское присутствие, способствующее заимствованию американского опыта и образа жизни, но там не родилось отношений, похожих на западный капитализм. Напротив, сформировалось одно из самых непродуктивных обществ.

Второй путь — это модернизация без вестернизации. Поскольку классические модернизации всегда сопровождаются вестернизацией, этот способ развития стал принципиально новым. Иногда его называли постмодернизацией. По этому пути пошли новые индустриальные страны Юго-Восточной Азии. Они модернизировалась, не меняя своей идентичности. Американский оккупационный режим в Японии после Второй мировой войны потребовал распада коллективных структур как проводников милитаристского сознания, и либерализация началась, но она привела просто к разрушению традиционного общества. В 1950-е годы японские социологи выдвинули другую программу: не ломать традиционных структур японского общества, а изменять цели государство, поскольку общинные структуры очень хорошо проводят государственное воздействие. Они имеют иерархическую пирамидальную структуру, и управляющее воздействие, поступая на вершину пирамиды, легко спускается вниз. Иногда Японией управляло всего десять чиновников. Японцы провели реформу, следуя проекту японских социологов, отказавшихся от либерализации, поддержали имеющуюся коллективную продуктивность (термин А.Кара-Мурзы). Японское общество изменилось из-за того, что государство сменило свои цели. Здесь не культура адаптировалась к задачам модернизации, а руководящие элиты, желающие осуществить модернизацию, адаптировались к культуре. Они поступили, как древнегреческий законодатель Солон. Когда его спрашивали, мудрые ли законы он придумал, он отвечал, что его законы мудры, потому что народ по ним может жить. А если вводятся законы, по которым народ не привык и не может жить, основанные на предположении, что народ надо изменить, рекультуризировать, чтобы он мог следовать новым законам, то мало что может получиться.

Японцы модернизировались на собственной культурной основе, то есть они, не меняясь культурно, производили современные вещи, провели технологическую революцию. Многие, однако, говорят, что стагнация Японии 1990-х годов — следствие недостаточной вестернизации. Японцы производят то, что им самим в жизни не очень нужно, большинство населения живет в прежнем мире. Этот опыт относительно успешен, но, как представляется, ограничен в своих возможностях из-за непройденной модернизации.

Третья форма развития, показывает Хантингтон, — догоняющее развитие, при котором пропорции модернизации и вестернизации примерно одинаковы. По этой модели развивались Россия, Турция, Мексика и др. страны. Но и эта модель, обеспечив ряд достижений, в конечном итоге заводит в тупик. Он возникает, во-первых, из-за ускоренной трансформации Запада сегодня, из-за незавершенности его новой фазы развития, которая не сформировалась настолько, чтобы ее можно было «догнать». И второе: если рекультуризация, то есть элемент вестернизации, отрицания собственной культуры осуществляется очень быстро или является оскорбительным по своей манере, то неизбежны откаты назад. Неудачи российских реформ в 1990-е наглядно иллюстрируют данный тезис, показывая опасности если не возврата к прежним формам правления, то к новым формам социальной деструкции и маргинализации.

Наиболее адекватной формой развития обществ Хантингтону представляется модель модернизации, которую мы называем национальной, возникающая на некотором уровне уже достигнутой вестернизации. Россия имеет достаточно высокий уровень вестернизации, начатой еще Петром Первым, но еще нуждается в повышении этого уровня при заимствовании инфраструктуры, демократических институтов, рыночных отношений Запада. Вестернизация в сегодняшней России — это перенятие экономических механизмов и некоторых форм политической жизни западных стран. На Западе есть много книг, в которых говорится, что демократия будет трансформироваться, потому что она не является вечным спутником западного капитализма. Вестфальская мировая система после тридцатилетней войны дала миру систему национальных государств, о демократии речь не шла. А потом в Америке после Филадельфийского конгресса возникла Филадельфийская система, в которой уже демократия выступила на передний план. И сейчас происходит не только трансформация Вестфальской системы, но и трансформация Филадельфийской системы в связи с глобализацией. По мнению известного специалиста Т. Иногучи, демократия на Западе тоже трансформируется, фетиш демократии сегодня не может стать основанием для преобразований[2]. Но все-таки, если мы хотим жить в демократическом обществе, а мы этого хотим, то можем перенимать существующие западные институциональные структуры: демократические, управленческие, экономические, образовательные — все, что нам представляется ценным, мы можем брать с учетом того, что они подходят (если подходят) России. Никто и ничто этого не запрещает, но мы не можем сказать, что мы догоняем Запад или развиваемся по западной модели, потому что Запад сам трансформируется, а мы часто «догоняем» пройденные им уже давно фазы.

Итак, по мнению Хантингтона, надо пройти какой-то уровень вестернизации, а далее перейти к локальной,или, как мы предпочитаем называть – национальной модели модернизации или иначе, к тому типу развития, который диктуется национальными нуждами, т.е. нуждами данного общества. Национальный в данном контексте понимается не этноцентристски, а как соответствующий интересам основной геополитической единицы современности — национальному государству, идентичности по гражданству. Необходимый и достаточный уровень усвоения западного опыта необходим для национальной модели развития незападных стран и ведет к многообразию возникающих типов модернизации при глобализации и глобальном капитализме. Эта мысль Хантингтона, воспринимаемая как самая сомнительная часть его концепции столкновения цивилизаций, вызвавшей серьезное сопротивление, вскоре была подтверждена как новым характером социальных изменений, так и новыми концепциями. Среди них, концепция одного из самых крупных специалистов по теории модернизации Ш. Айзенштадта, который доказал, что в условиях глобализации находящийся в трансформации Запад не может быть по-прежнему универсальным образцом развития. Каждое общество само решает, в каком типе модернизации оно нуждается. Появляется множество «модернизмов», складывающихся на локальном уровне[3]. Модернизация из мегатренда, универсализирующего мировое развитие, превращается в локальные способы развития, уступая место новому мегатренду – глобализации[4].

К этой мысли можно было прийти и раньше. Мало кому удалось «догнать» Запад. Даже Германия заплатила такую цену, как Первая и Вторая мировые войны, чтобы, находясь в середине Европы, стать лишь в конце XX века Западом по сущности своей культуры. Причем, и сегодня наблюдаются принципиальные различия между восточной (бывшей ГДР) и западной частями единого немецкого государства, лишь частично обусловленные коммунистическим прошлым ГДР и во многом связанные с культурным отличием прусских земель от остальной части Германии. Португалия, Италия, Испания становились западными очень болезненно и долго. Никто из других регионов мира не превратился в Запад и не может превратиться. Утверждение о единственности западного пути означает, что развитие на основе догоняющей модели и вестернизация должны быть продолжены. Может быть, такой выбор возможен до определенных пор, пока мы не осознаем, что у страны есть свои, отличные от Запада задачи, что некоторые наши особенности не позволяют нам превратиться в Запад, как бы мы того ни хотели. Такая перспектива, по крайней мере, не единственная. Вьетнам, например, не собирается стать Западом, и японцы, которые с революции Мейдзи вестернизировались, не считают, что они должны имитировать Запад до такой степени, чтобы отказаться от своей культуры. Это единственная развитая страна, которая следует национальной модели потребления, а не западному, в особенности американскому консьюмеризму. Поэтому идущие от западников и славянофилов, но огрубленные в конфронтациях конца XX антиномические утверждения: «развитие должно осуществляться по западной модели» – «развитии должно быть самобытным» представляются одинаково неправильными.

В чем же отличие сегодняшнего утверждения о многообразии модернизмов и переходе к национальным моделям модернизации от прежнего несовпадения требований классической модернизационной теории и результатов ее применения, имевших национальную специфику? Отличие в том, что классическая модернизационная теория, основанная на модели догоняющей модернизации, рассматривала Запад как единственный образец для модернизации стран, а эмпирические несовпадения модернизирующихся стран со своим образцом трактовала как незавершенную или неуспешную модернизацию, создающую по-разному модернизированные страны. Новая концепция множества модернизмов и национальных модернизаций считает различия в модернизациях разных стран закономерными, отрицает единый образец. Был предложен вариант новой западной модернизации в политической сфере (концепция третьего пути Э. Гидденса), но вопрос о том, в какой мере сегодняшнее технологическое и политическое развитие Запада вновь способно стать образцом для отдельных стран и глобального мира, является дискуссионным.

Некоторые ученые усматривают противоречие между догоняющей моделью модернизации, цель которой – максимально приблизиться к избранному образцу и перманентным «нерешением» задач страны в «недогоняющих» моделях модернизации. Эта мысль ясно выражена В.В. Лапкиным: «Итак, в чем же заключается основное содержание модернизации: она есть переход от традиционного общества к современному или движение, однократно начавшееся, но незавершимое в принципе?.. В одном случае модернизация понимается как определенная эволюционно-историческая задача, – в ряду других задач, тех, что решались обществом на более ранних исторических этапах, а также тех, которые будут решаться им в будущем, обеспечивая тем самым условия для его развития. В другом случае мы имеем дело со своего рода логикой «конца истории», который в данном случае отнесен к моменту вступления того или иного общества на путь модернизации: с этого момента начинается бесконечное восхождение к никогда не достижимой цели»[5]. Поскольку и Запад стоит перед задачами модернизации, как уже было упомянуто со ссылкой на Гидденса, догоняющие возможности незападных стран явно исчерпаны. Догнать убегающего в разных меняющихся направлениях – это не то же самое, что догнать стабильно движущегося в заданном направлении. Однако думать о том, что любая другая модель невозможна из-за незавершаемости своих целей, поскольку отсутствует единый образец, к которому стремятся, неверно: ставятся достижимые цели, которые решаются, потом появляются другие, они тоже осуществляются, но сам процесс модернизации как инновационный процесс может действительно продолжаться. Это мы увидим ниже на пример китайской модернизации. Да и с Петра Первого идущая российская догоняющая модернизация никогда не могла стать завершенной. В этой незавершенности одна из причин отказа от догоняющей модели модернизации.

Национальная модель модернизации

Наиболее адекватной формой развития обществ многим теоретикам сегодня представляется национальная модель модернизации, возникающая на некотором уровне уже достигнутой вестернизации. Россия имеет достаточно высокий уровень вестернизации, но еще нуждается в повышении этого уровня при заимствовании инфраструктуры, демократических институтов, рыночных отношений Запада. Вестернизация в сегодняшней России — это освоение экономических механизмов и некоторых форм политической жизни западных стран, достижение уровня комфорта, качества медицинского обслуживания, контроля за качеством продукции, который существует на Западе, обеспечения безопасности, демократических свобод и правового порядка. Необходимый и достаточный уровень усвоения западного опыта не только не препятствует, а, напротив, ведет сегодня к национальной модели развития, а значит к многообразию типов модернизаций, возникающих в мире. Как уже отмечалось, С. Хантингтон, Ш. Айзенштадт, Л. Харрисон и ряд других исследователей считают, что каждое общество само решает в наше время, в каком типе модернизации оно нуждается. Многие склонны к оценочному восприятию этой теории. Однако любая модель развития имеет свои плюсы и минусы.

Неолибералы, как правило, не приемлют этих новых идей. Однако в самом появлении национальной модели модернизации можно увидеть один из главных тупиков неолиберализма. Критикуя капитализм, К. Маркс отмечал его цивилизующую миссию. Распад коммунизма способствовал началу глобализации, открывая прежде закрытые для капитала территории. В рамках Запада функционирование капитала взращивало его социальную субстанцию. Запад оставался небезразличным к способам усвоения демократии, правового государства в модернизирующихся странах. Даже колонизация нередко имела такие цели, что можно видеть на примере Сингапура, успешно подготовленного английской колонизацией к собственному современному развитию. При глобальном распространении капитализма капитал стал терять цивилизующую миссию. А.И. Фурсов в работе «Колокола истории» показал, что капитализм перестал заботиться о социальной субстанции модернизирующихся обществ. Для него стала важной только функция капитала (обогащение, рост капитала), а не социальная и культурная среда его функционирования[6]. Капитализм превратился из западного – «веберовского» ( основанного на протестантской этике, на заимствовании его рациональности в инорелигиозных странах Запада), из «дюркгеймовского» (основанного на разделении труда и переходе от механической солидарности к органической) в «зомбартовский», (основанный на чем угодно – на честном труде, на нечестной наживе, на грабеже, войне и пр. ). Если раньше капитализм перемалывал чужие (незападные) культуры, то теперь эти культуры перемалывают капитализм, беря из него экономический механизм почти так же, как автомобиль.

Можно говорить как о тупиках о том, что внутри США неолиберализм породил Дж. Буша-мл и неоконов, а в посткоммунистических странах он породил неспособность приспособиться к радикализму требований догоняющей Запад модернизации и имел последующие откаты к автохтонным формам развития, где утрачена забота об адекватной социальной и культурной среде производства капитала. Главный тупик неолиберализма – приспособление стран незападного разума к западным технологиям, возможно в будущем к элементам политической системы Запада, и итог – возможное вытеснение Запада и глокализация – термин, означающий равные шансы глобализации (всемирной победы либерализма) и локализации в форме освоения хозяйственных и технологических систем Запада в качестве подчиненных локальным культурам и цивилизациям[7].

Примером национальной модели модернизации можно считать китайское развитие.

На наш взгляд, дело объясняется тем, что китайцы при выборе модернизационной модели учитывали особенности своей страны и не стремились перестать быть китайцами, стать американцами и пр. Руководство страны принимало во внимание и численность населения (более одного миллиарда человек), и низкий стартовый экономический уровень, и отсутствие достаточного количества природных ресурсов, и явный недостаток грамотных кадров. Поэтому посчитало необходимым единое централизованное руководство, т.е. авторитарный режим. Одновременно китайское руководство понимало, что модернизация – это не одномоментное действие, а длительный процесс. Следует сказать, что успех реформ в Китае обеспечивал наличие коллектива единомышленников, на деле заинтересованных в процветании своей страны. Во главе его стоял незаурядный человек – Дэн Сяопин. Реформы в Китае начались с реформы экономики – производственных отношений в деревне. При этом постепенно шел и процесс реформирования теоретических представлений – в начале реформ говорили о возвращении к плановым принципам социалистической экономики, которые были извращены в период «культурной революции», затем – об использовании рынка, но при господстве плана, и только потом появился термин «социалистическая рыночная экономика». Методология китайских реформ – постепенность и учет национальных условий. Это – говоря словами К. Поланьи, «золотое правило реформ», отличающее их от революций и требующее согласовать скорость реформ со способности людей адаптироваться к ним.

Получили широкую известность работы Ту Вэймина о национальной модернизации в Китае[8]. Этот исследователь отмечает важность конфуцианских установок элит и народа для экономики и моральной атмосферы в Китае. Он показывает, что Китай не просто бросился в омут бесконечных преобразований, но, вглядываясь в японский опыт, внимательно обсудил, как надо отнестись к антиномиям развития: «сельское хозяйство или промышленность», «капитализм или социализм», «восточная культура или западное образование» с точки зрения перспектив конкуренции Китая с западными странами. Мы далеки от преувеличения китайских достижений, хотя они велики, но важно то, что идея способности конкурировать с Западом, а не догонять его, осознание непреодолимости своей культурной специфики привели к постановке актуальной задачи борьбы с голодом в 1970-ые годы и определили приоритет реформы сельского хозяйства. Решение этих задач и стало в начале реформ национальной моделью модернизации Китая. Но преодоление голода не остановило действие модернизационного проекта и не растянуло его в бесконечность. «Деревня и город», инфраструктуры, модели индустриализации с привлечением сельского населения, миграция в города – следующая цепь проблем, ставящая цель за целью. Неравномерность развития регионов – еще одна задача. Сейчас в условиях мирового экономического кризиса китайское правительство приняло меры по ограничению экономического роста и усиления потребления внутри страны. Во многих случаях глобализация означает распространение капитализма, победу капитала над национальными интересами незападных стран. Но Китай не попал в эту ловушку. Он самым успешным образом использовал глобальный рынок в своих национальных интересах. Модернизация в Китае сегодня сопровождается некоторым перемещением внимания к экономике внутри страны. В этой смене целей состоит длительность или даже бесконечность процесса модернизации, отрицающая недостижимость однажды поставленной задачи. «Мы находимся в довольно сложном положении, – пишет Ту Вэймин, – Нам предстоит преодолеть три преобладающие, но устаревшие дихотомии: “традиционное – современное”, “западное – незападное”, “локальное – глобальное”». Нам представляется, что возможно сюда надо добавить «капиталистическое – социалистическое».

Действительно, китайцы попытались перейти к современности, полагаясь на цивилизационную и политическую (посредством коммунистического режима) защиту традиции. Они обратились к вестернизации (западному), особенно в сфере технологий в условиях нового разделения труда между западным «обществом знания» и азиатским индустриальным обществом, не давая дорогу рекультуризации своей страны (незападному), хотя частично она происходит. Ныне, сполна использовав «глобальное» в своих интересах, они обратились к своим локальным нуждам.

По мнению Ту Вэймина, «азиатские интеллектуалы более столетия внимательно присматривались к западным учениям. Японские самураи-бюрократы, например, методично заимствовали у европейцев, а позже и у американцев, приемы науки, технологии, политического управления. Аналогичным образом китайские ученые-чиновники, корейские “лесные интеллектуалы” и вьетнамские мудрецы созидали свои нынешние социумы на основе западных знаний. Приверженность масштабной, а порой и всеобъемлющей вестернизации позволила им перестроить экономику, политику, общественную систему согласно тем образцам, которые они… считали более передовыми»[9]. Однако азиатские страны нуждались в адаптации этих инноваций к собственной культуре. И не продолжающаяся вестернизация, а синтез ее результатов с местными условиями оказался достаточно продуктивным, и, по мнению, цитируемого автора показывающим устарелость отмеченных им антиномий. Он с трудом удерживается от утверждений, что конфуцианские ценности могли бы быть полезными сегодня Западу, так как Запад сам нуждается в модернизации, чтобы перейти в новую современность, а незападные общества в любом случае не способны рекультуризироваться полностью. И, хотя допускает возможность восточного влияния на Запад, он все же настаивает на плюрализме типов модернизации, оставляя каждой стране или региону право а выбор модернизационного проекта.

Соглашаясь с этой мыслью, мы полагаем ее существенной для российского модернизационного проекта. Ясно, что для его осуществления необходим как некий уровень вестернизации, накопленный страной, так и поворот к собственным коренным проблемам. Цель российского модернизационного проекта состоит в определении приоритетной задачи и последующих за ее решением новых задач, этапов их решения, а так же в заимствовании тех успешных институтов, образцов, решений, которые имеются на Западе и в мире в целом и необходимы для их решения.

Неприемлемость догоняющей модели модернизации сегодня

Если существует множество вариантов модернизаций, то остаются ли возможности для догоняющей модернизации. Остаются, но их неперспективность очевидна. Урок реанимации неолиберальных моделей XIX века в посткоммунистическом мире 1990-х привел к выводу, что «культура имеет значение»[10], и что догнать Запад в его классической фазе развития невозможно. Китай, как мы видели, вглядывался в японский опыт, имея сходные проблемы, но проходил и уроки вестернизации в рамках национальной модели модернизации.

Инициатором оживления модернизационных намерений в России была группа ученых из Института современного развития (И.Ю. Юргенс, Е.Ш. Гонтмахер, Б.И. Макаренко и др.), предоставивших российской научной и политической общественности свою концепцию[11]. Я хотела бы предложить несколько тезисов конструктивной критики по их докладу:

1. Прогнозы сегодня имеют сценарный характер. Формула «иного не дано», с которой мы имплицитно сталкиваемся в предложенном в рассматриваемом докладе образе, это – формула революции, а не реформ, не модернизации.

Кроме того, прогнозы бывают разными. Есть, действительно, прогнозы-образы будущего, характеризующие то, что мы хотим иметь. Но есть прогнозы-тренды, выявляющие сценарии, которые объективно могут реализоваться в ходе развития в рассматриваемых обстоятельствах. Это не всегда сценарии, к которым мы стремимся. И, наконец, возможны сценарии-проекты, направленные на то, чтобы изменить обозначенные тренды в направлении предпочитаемых образов. В обсуждаемом докладе все эти типы сценариев не различаются, что делает выводы излишне категорическими и неоправданно совмещающими макро и микротенденции.

2. Авторы по-прежнему ориентируются на догоняющую модель модернизации, что подтвердил Б.И. Макаренко при обсуждении данного доклада в Институте философии РАН. Трудно сделать иной вывод, вспомнив утверждение Е. Гонтмахера о том, что все модернизации в России только закрепляли несвободу. Но Александр II, как уже было отмечено, осуществил модернизацию, которая ввела Россию в европейскую современность, в европейскую семью народов, освободив крестьян от крепостного права, а Россию от архаических институтов, ограничивающих свободу.

Авторы обсуждаемой концепции образа России и задач ее модернизации вполне могли бы обозначить то, что Россия должна почерпнуть на Западе и то, что является ее приоритетными целями (не все подряд, как у них в докладе) и то, где решения могут быть нашими собственными. Это и была бы национальная модель модернизации, отличающаяся от догоняющей модели тех же авторов в 1990-ые годы, но включающая их ценности.

3. Видно, что доклад написан преимущественно экономистами. Его суть – концепция экономического роста и представляющаяся им адекватной трактовка политической системы как либеральной. Однако именно концепция экономического роста с ее ориентацией на американский стандарт потребления составляет сегодня большую проблему. При подключении к интенсивному экономическому росту многих новых стран – азиатских и посткоммунистических – обостряется проблема нехватки ресурсов, возникают проблемы энергии, изменения климата[12]. В подобных обстоятельствах экономический рост – это та часть модернизации, которая нуждается в увязывании с этическими, демографическими, социальными и экологическими проблемами. Ресурсы Земли недостаточны для повсеместного экономического роста и возникает запрос на потребительские модели новых типов. В этой связи и средний класс как класс консьюмеристский проблематизируется в современных теориях, что совершенно отсутствует в докладе.

4. При обсуждении доклада вставал вопрос о социальной базе концепции заявленного образа России и модернизации страны. Большинство выступавших ее не нашли. Но можно идти не обязательно от ее наличия. Прогноз или проект могут формировать эту базу. Мадзини говорил после объединения итальянцев: «Мы создали Италию, теперь будем создавать итальянцев». Доклад не выполняет эту задачу.

Можно сделать вывод о том, что необходимое России формирование правых сил не может быть осуществлено на старой базе 1990-х годов, представленной в докладе, где демократия – всего лишь бескомпромиссная идеологема, в то время как на деле демократия – это компромисс реально существующих интересов и групп интересов, консенсус различных социальных сил.

Напрашивается более общий вывод: платформой партий в России стало повседневное сознание.

Капитализм, социализм и модернизация

Хотя догоняющая модель модернизации ориентировалась на Запад как на образец, капитализм не явился всеобщей целью развития незападных стран. Социализм стал основой модернизации стран «второго эшелона» развития. Объединяющим антиномию «капитализм – социализм» оказалась индустриализация, осуществляемая как при капитализме, так и при социализме. Она была основанием происходящих там и там модернизационных процессов. Реальный социализм осуществлял мобилизационную, нередко насильственную догоняющую модернизацию.

Сегодня, когда коммунистический мир распался, а национальные социал-демократии испытывают трудности, неолиберальные идеи прочно связаны с модернизацией, ведущей к капитализму. Причем, в западной литературе мы находим много критики капитализма и у неолибералов тоже. Л. Туроу, И. Валлерстайн, Э. Гидденс, Т. Фридман (восхищающийся глобализацией как либеральным процессом), Дж. Сорос и множество других настроены весьма критически к капитализму. И. Валлерстайн пишет: «Капиталистическая цивилизация придет к своему концу; ее особенная… историческая система прекратит свое существование… мы можем наметить несколько альтернативных исторических траекторий, набросав их широкими мазками, без институциональных деталей, которые абсолютно невозможно предвидеть»[13]. Однако общие контуры возможного будущего Валлерстайн характеризует там же тремя траекториями: неофеодализм («парцелляризованные суверинететы», автаркические режимы с высоким уровнем техники, неэгалитарная система); «демократический фашизм» (кастоподобная система с эгалитарным распределением в его верхнем слое, составляющим примерно пятую часть мирового населения); радикальный всемирный порядок (децентрализованный и высокоэгалитарный). От таких прогнозов действительно хочется вернуться к идеям капиталистической модернизации. Но посмотрим, какие были альтернативы.

«Именно Зомбарт повлиял на обращение Макса Вебера к проблемам специфики современного западноевропейского капитализма, а не наоборот, и для Вебера этот вариант капитализма стал основной исследовательской темой. Даже само понятие «капитализм» принадлежит Зомбарту, и в этом признании солидарны ведущие экономисты и социологи. Понятие «капиталистический дух» впервые употребил он (в 1902 году) ( в работе «Современный капитализм» – В.Ф), а не Вебер»[14].

Капитализм произвел альтернативу себе в виде социал-демократии, которая является социальным контрактом между государством, наемными работниками и работодателями, объединяющим их на основе взаимовыгодного компромисса и справедливого распределения получаемого государством налога. Высокий прогрессивный налог создает базу для обеспечения необходимых социальных нужд и снимает несправедливые неравенства. «Третий путь» – упомянутая попытка Гидденса обосновать новый социал-демократический путь Запада и его новую модернизацию, в которой Запад нуждался, по мнению левых реформаторов, поскольку за 500 лет развития по избранному пути он првратился в традиционное общество, относительно успешно реализовалась в политике Т. Блэра в Англии и был неудачным в Германии у Г. Шредера,и в некоторых других странах.

Альтернативой социализма так же могла стать социал-демократия, и в этом случае могла произойти конвергенция капитализма и социализма. Но глобализация резко усилила капиталистический элемент. Социал-демократическая политика в странах осложнилась тем, что национальный капитал стал убегать туда, где выгоднее, налоговая база социал-демократии ослабла.

Но самый неожиданный итог самонадеянности – это исчезновение различий между Западом и не-западом, которое предсказывалось в качестве возможности докладом Национального разведывательного Совета США при приходе Дж.Буша-мл. в Белый дом: Запад станет – одним из автохтонных капитализмов, небольшим островом в море разнообразных хозяйственных, культурных и цивилизационных систем[15]. Б. Обама получил от этого же Совета прогноз до 2025 года, согласно которому сначала наступит консолидация стран БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай) потеснит Запад (сценарий называется «Мир без Запада»), затем произойдет изменение климата, затем БРИК распадется из-за нехватки ресурсов, а далее распадется Вестфальская система национальных государств, передав свои функции неправительственным организациям[16].

Это «феодальное» завтра является одним из сценариев исчезновения капитализма в его известных нам формах.

Мировой экономический кризис породил серьезные претензии к развитию по капиталистическому пути как на Западе, так и в других странах. Но только после публикацией немецким журналом «Шпигель» данных недавнего социологического опроса в Германии и Австрии его результаты показались столь ошеломляющими, что превратились в документ, взывающий к рассмотрению будущего капитализма. Как пишет немецкая журналистка в Российской газете, «исследование показало: в кризисное время люди всерьез задумались о том, заключается ли счастье лишь в экономическом росте. Сознательные немцы и австрийцы разглядели негативные последствия капитализма: варварское истребление ресурсов, загрязнение окружающей среды и социальную поляризацию. От представителя фонда им. Бертельсманна Фолькера Этцеля … удалось узнать, что девять из десяти опрошенных хотят улучшить существующий экономический порядок. Каким образом? На первом месте стоит защита природы. На втором – рациональное обхождение с ресурсами. На третьем – социальная справедливость»[17]. «Шпигель» отмечает, что четыре пятых всех респондентов говорят и о своей ответственности. Они готовы изменить свои привычки и стиль жизни для улучшения экономического устройства: меньше пользоваться автомобилем, реже летать на самолетах, аккуратнее обращаться с мусором, утеплять свое жилье, пользоваться альтернативными источниками энергии, поддерживать общественно-полезные организации и способствовать социальной направленности государства[18]. Они не хотят старого капитализма, но не мечтают и о социализме.

Их альтернатива – включение в модернизационные проекты не только экономического роста, но и многих других параметров, имеющих не экономическое, а социальное, гуманитарное, экологическое и этическое содержание. Будет ли это тогда капитализм?

Термин «социализм» является давним. Его изобретение приписывают французу Пьеру Леру и социалистам-утопистам Р. Оуэну, А.Сен-Симон, Ш. Фурье. С термином «капитализм» дело обстоит иначе.

Классик буржуазной политической экономии Адам Смит не знал слова «капитализм». Он открыл трудовую теорию стоимости и показал значимость рынка. Это не мешало ему сравнивать рынки Китая (обширные, человекоемкие, возникающие на основе производства, осуществляемого дешевой рабочей силой) и Англии (небольшие, в которых нет китайских преимуществ и потому требующие производства, с помощью техники). Маркс написал «Капитал» и дал историю буржуазного общества, не применяя термина «капитализм», который возник в начале XX века в работе В. Зомбарта «Современный капитализм». Мы находим подтверждение этого у очень точного социолога, занимавшегося немецкой социологией, Р.П. Шпаковой: «Именно Зомбарт повлиял на обращение Макса Вебера к проблемам специфики современного западноевропейского капитализма, а не наоборот, и для Вебера этот вариант капитализма стал основной исследовательской темой. Даже само понятие «капитализм» принадлежит Зомбарту, и в этом признании солидарны ведущие экономисты и социологи. Понятие “капиталистический дух” впервые употребил он (в 1902 году), а не Вебер»[19].

Понятий, которых не было даже при изучении явления, ему соответствующего может снова не быть.

Известный ученый Дж. Арриги детально исследует генуэзский, голландский, британский и американский циклы. При этом американский цикл рассматривается как «матрица нашего времени». Закономерности генезиса капитализма заставляют Арриги задаться вопросом «Сможет ли капитализм пережить успех?». Невнятные ожидания И. Валлерстайна на возможность повлиять на развитие после бифуркации в ходе системного, угрожающего жизни капитализма кризиса, пессимизм Й. Шумпетера, выдвинувшего противоречивые тезисы: капитализм не погибнет от экономического краха – успех капитализма создает условия, подрывающие его основания, при которых он не может выжить – заставляют Ариги размышлять о будущем капитализма, и его ответ – общество может погибнуть по множеству причин и вместе с ним погибнет капитализм. Но при отсутствии социальных катастроф, «капитализм … отомрет вместе с государственной властью, которая позволила ему добиться богатства в современную эпоху, а базовый слой рыночной экономики вернется к некоему анархическому порядку»[20]. Перспектива снова феодальная.

Но есть другие ходы. Капитализм может вернуться к национальным социал-демократиям, если остановится глобализация. Первая гобализация 1885–1914 годов была трагически оборвана Первой мировой войной. У второй глобализации накопилось много проблем, которые могут ее приостатновить или усилить в ней социальное и этическое начало.

Второй прогноз.

Арриги обратился к Смиту и в связи с его отношением к Китаю и для понимания происходящего в прежде периферийных зонах экономики. Арриги работал в Африке, изучал периферийные и полупериферийные зоны капитализма. А. Смит показывал, что до Опиумных войн Китай преимущества по сравнению с Европой. И Смит верил, что Китай поднимется. Отношение Смита к Китаю создает предпосылки понимания того, что рынок не обязательно связан с капитализмом. Это особенно вдохновляет Арриги. В то время, как экономисты Запада и не-Запада спорят о том, что представляет собой рыночная экономика Китая – строящийся социализм или капитализм, спрятавшийся за политическую систему коммунизма, Арриги далек от этого вопроса. Арриги говорит, что если Китай не построит социализм, это не будет означать, что он построил капитализм. Если же он не построит капитализм, это не станет свидетельством того, что он построил социализм. Он, пожалуй, первый, кто четко сказал сегодня, характеризуя реальную ситуацию, о невечности этих привычных категорий и что методологически экономической теории придется учиться мыслить экономику вне этих привычных рамок. И этот вывод помог ему сделать Адам Смит.

Итак, контекстуализм, сегодня возникающий в условиях глобализации из-за того, что догоняющая модель модернизации сменилась многообразием модернизмов (национальными моделями модернизации, сочетающими вестернизацию с решением собственных задач), соединение аналитического и мировоззренческого подхода и возможность рынка не при капитализме (что не означает социализма) составляет каркас

Сегодня, спор о том «пес это или кот» (З. Бауман описывет упражнение, которое давали в его студенческие годы: на экране был пес, трансформирующийся в кота. Предлагалось уловить, когда произойдет эта перемена), «капитализм» или «социализм» может исчезнуть при отказе от этих категорий. Сыграв свою огромную роль в конструированию адекватной онтологии, сегодня эти понятия могут показаться изжившим себя инструментом конструирования реальности. Не лукавя, мы не можем сказать о Китае, капитализм там или социализм. В первой в сезоне телевизионной передаче «Что делать?», в которой участвуют известные ученые, ведущий В.Т. Третьяков заметил: «Никто еще не сказал, что мы строим в России – капитализм и социализм».

Всегда существуют когнитивные социальные технологии, адекватные до определенной степени и для определенных целей. Понятием «класс» и игнорированием понятия «нация» К. Маркс ориентировал на классовую борьбу. Понятие «нация» других исследователей вело к национальным движениям и их самоутверждению. Понятие «средний класс» на основе большого достатка вело к примирению классов , но и к росту консьюмеризма. Ограничение понятия «средний класс» культурной общностью, что сделали английские ученые, открывает новые перспективы интеллектуального развития..

Без «капитализма» и «социализма» мы можем решать грандиозные проблемы, навалившиеся на человечество и только после этого, а не сейчас, модернизацию можно будет рассматривать как повседневное желание улучшений.

Опубликовано: Социологический ежегодник. 2010.

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором

---

[1] Huntington S. The Clash of Civilization and the Remaking of World Order. N. Y.,: Simon and Schuster. P. 75.

[2] The Changing Nature of Democracy. Ed. By Inoguchi T., Newman E., Rtane J. Tikio, N. Y.–Paris: United Nations University Press. 1998.

[3] Eisenstadt S. N. Multiple Modernities // Daedalus. Winter 2000. Vol. 29, № 1. P. 3—29.

[4] Образы России в XXI веке: Модернизация и глобализация. М.: ИФРАН. 2002.

[5] Лапкин В.В. Дилеммы и казусы модернизации в начале XXI век//Модернизация. Авторитаризм и демократия. М.: ИМЭМО РАН. 2009. С. 54.

[6] Фурсов А.И. Колокола истории. М.: ИНИОН, 1992.

[7] См.: Федотова В.Г. Будущее капитализма в исторической перспективе//Политический класс. 2006, № 8; Федотова В.Г. Этика капитализма// Политический класс. 2007, № 1.

[8] Ту Вэймин. Множественность модернизаций и последствия этого явления для Восточной Азии// Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона М.: Московская школа политических исследований.. 2002. С. 236–250.

[9] Там же. С. 243 –244.

[10] Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. М.: Московская школа политических исследований. Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона. 2002.

[11] Россия XXI века: образ желаемого завтра.. М.: Институт современного развития. 2009.

[12] Friedman Th. Hot, Flat and Crowded. Why We Need a Green Revolution and Now it Can Renew America. N. Y.: Farrar and Giroux. 2008. См. так же Уткин А.И. Энергетические ресурсы и геополитика// Полис. 2010. № 3. С. 9–25.

[13] Валлерстайн И. Капиталистическая цивилизация// Валлерстайн И. Исторический капитализм. М.: Товарищество научных изданий КМК. 2008. С. 175.

[14] Шпакова Р.П. Вернер Зомбарт – германский феномен// Социс. 1997. № 2. С. 115.

[15] Доклад Национального Совета по разведке США «Мир 2020»//Cообщение. 2005. № 6–7 (64). С. 1–5.

[16] Global Trends 2025: A Transformed World (Глобальные тенденции 2025: Трансформированный мир): National Intelligence Council. Washington. 2008. См. также: Уткин А.И., Федотова В.Г. Будущее глазами Национального совета по разведке США: глобальные тенденции до 2025 года. Изменившийся мир. М.: Институт экономичччческих стратегий РАН. Международная Академия исследования будущего. 2009.

[17] Розэ А., Берлин. Капитализм под ударом. Большинство немцев и австрийцев не верят в рыночные механизмы.// Российская газета. 2010, 20 августа, № 5265.

[18] Neun von zehn Deutschen fordern neue Wirtschaftsordnung// Spiegel. August 2010.

[19] Шпакова Р.П. Вернер Зомбарт – германский феномен// Социологические исследования. 1997, № 2. С. 115.

[20] Арриги Дж. Адам Смит в Пекине. Что получил в наследство XXI век. М.: АНО «Институт общественного проектирования». С. 447