ИНТЕЛРОС > Виктор Малахов > Практики человечности: к этической ориентации в условиях современности

Виктор Малахов
Практики человечности: к этической ориентации в условиях современности


14 февраля 2013

Политическое возбуждение, которое мы сегодня наблюдаем на поверхности российской жизни и которое, по сути дела, стало уже хроническим состоянием значительной части украинского общества, подчёркивает особую, можно сказать, болезненную остроту вопросов собственно этической ориентации человека в современном мире. С одной стороны, упомянутое политическое возбуждение как будто бы свидетельствует о зарождающемся нравственном небезразличии общества, с другой – само это небезразличие, попав в сферу политической гравитации, оборачивается появлением ещё одного средства манипулирования, обслуживающего вполне прагматические интересы. В одной из своих публикаций времён киевского Майдана я уже рассматривал характерные особенности подобной «этики-при-деле».

Осязаемая реальность такого политического «совращения» этики, как и многие другие, не столь яростно бросающиеся в глаза, факты нынешней жизни, вынуждают человека, ценящего собственные нравственные очевидности, к повышенной осмотрительности. Нам действительно было бы нелишне по-новому осмотреться в сегодняшнем мире, где столь многое подтасовано, «сработано», где людьми всё успешнее манипулируют именно как субъектами свободного волеизъявления, – а для начала установить для себя процедуру своего рода нравственного эпохе: не позволять себя вовлечь в такие предприятия, нравственные основания которых для нас не являются вполне прозрачными (даже если при этом они и сохраняют непосредственную привлекательность). Понятно, что такая этическая установка впрямую противоречила бы тому, что чаще всего требуют от личности современная политика, экономика, да и общественная жизнь в целом; однако, чтобы притязать на роль учитываемого фактора социальной действительности, этика и должна тем или иным способом обнаруживать свою неподатливость, свою упругость. Понятно также и то, что реализация упомянутой установки нравственного эпохе никогда не может быть абсолютно последовательной, теоретически совершенной. Вскрыть её чисто теоретические пробелы особого труда не составит. Однако речь-то в данном случае идёт об установке именно практической, связанной, по Аристотелю, «с благом и пользой… для хорошей жизни» (Eth. Nic. 1140 a 26–28); иными словами, о ситуации, когда мы соразмеряемся не с единственной истиной, которая иной быть не может, а пытаемся найти оптимальное решение в условиях поливариантности, когда «всё может быть и иначе» (Ibid. a 35). Впрочем, о практиках в этом смысле нам предстоит ещё порассуждать ниже.

Возвращаясь к основной нити настоящего рассуждения, замечу, что сам принцип эпохе ассоциируется для меня с именами не только введших его античных скептиков и затем Эдмунда Гуссерля, но и Мераба Мамардашвили с его учением о паузе как подлинном начале всякого философствования и всякой самостоятельной ориентации в мире. Пауза в таком её понимании есть момент внутреннего сосредоточения, «собирания себя» и вместе с тем – начало духовного сопротивления: сопротивления любым внешним силам, понуждающим человека к непосредственному безотчётному действию, в конечном счёте – сопротивления магистральным тенденциям самого времени, его, как говорится, «мейнстриму», если этот «мейнстрим» угрожает тем ценностям, без которых мы не можем представить достоинство и смысл собственного бытия. Согласно стереотипам, унаследованным от эпохи Модерна, философия, этика и духовная культура в целом у нас доселе пытаются, главным образом, удовлетворять запросам времени, – но, может быть, иной раз продуктивнее вступить со своим временем в спор? Как учил ап. Павел: «…Не сообразуйтесь с веком сим» (Рим 12, 2) – ради века грядущего…

Разумеется, очерченная позиция нравственного эпохе, паузы как начала духовного сопротивления не может быть самодостаточной. Она вообще имеет смысл лишь при предположении, что нам действительно есть что защищать в нынешнем мире. В чём же допустимо усматривать это «то, ради чего», – то, памятование о чём, вопреки всему, не позволяет нам безоглядно и безвозвратно погрузиться в пучину политических страстей и экономических выгод, вынуждает соблюдать по отношению ко всему этому – хотя бы в глубине собственной души – трудную и ответственную позицию нравственной осмотрительности?

Вынося за скобки нашего скромного рассмотрения такие почтенные константы, как страх Божий, забота о душе и уважение к категорическому императиву, обратим внимание на следующее: всем нам, поскольку мы остаёмся людьми, присуще желание поступать по-человечески. Сделать что-либо «по-человечески», повести себя «как человек» – в этом ходячем выражении даже наше нынешнее, слегка оглохшее ухо ощущает некую трудноопределимую, но несомненную нравственную ценность. Между тем, беда современной цивилизации в том, что из совместной жизни людей исподволь выветривается её собственно человеческое измерение. В истории, разумеется, бывали времена, неизмеримо более жестокие, чем наше. Тем не менее, не было, по-видимому, ещё эпохи, в которую сама перспектива сохранения человеческой идентичности разумных обитателей Земли выглядела бы так проблематично, как она выглядит сегодня.

Отдадим должное тем мыслителям – философам, писателям, учёным, – которые за последнюю сотню лет расставили вдоль пути возможного расчеловечения человечества необходимое количество предупредительных знаков. Более, чем предвидимый произвол генетического дизайна или ужасы сращения человеческого существа с компьютером, меня как этика тревожит растущая нечеловекомерность нашей обычной повседневной жизни и структурирующего её сознания. Нечеловекомерность – но точнее было бы сказать бесчеловечность, ибо речь идёт об утрате человечности как собственно морального (и, может быть, определяющего) аспекта человеческой идентичности в целом. В существенном смысле, оставаться людьми – значит, сохранять способность поступать по-человечески. Наш мир должен становиться более человечным, чтобы оставаться человеческим. Насколько он сегодня действительно человечен – некоторую (хотя и не вполне надёжную, о чём далее) возможность судить об этом представляет, в частности, характер тех политических игрищ, с упоминания о которых начиналось данное размышление, да и «видимое миру» нравственное устройство современной жизни в целом.

Здесь, впрочем, самое время более пристально присмотреться к феномену человечности как таковому. Как приблизиться к этой ускользающей неопределённости, в заведомое отсутствие которой не захочется, пожалуй, и самого наисправедливейшего добра?

Очевидно, прежде всего, что человечность – это не гуманизм. Гуманизм как таковой в действительности может быть сколь угодно бесчеловечным, тогда как реальная человечность способна выходить далеко за пределы собственно гуманистического мировоззрения. Гуманизм прививает каждому гордость за «Человека» и, следовательно, за себя, тогда как человечность скорее связана со смирением. Гуманизм – апломб, вертикальная стойка, человечность – обращённость, а то и склонённость к Другому. Гуманизм – самоутверждение, человечность – прощение или дар. Гуманизм апеллирует к идеологии и идеалу, в основании человечности лежат простые нормы человеческой нравственности. Всем известно, что в личности существенна её неповторимость; нормы учат нас, что и повторимое может быть существенным, поэтому они человечны, Можно с полным основанием утверждать, что перечень элементарных нравственных норм, если внимательнее к нему присмотреться, даёт нам своеобразный код человечности как таковой.

Как бы то ни было, общий настрой нашей нынешней жизни, особенно в публичных его выплесках, трудно назвать отвечающим минимальным требованиям человечности. Удручает в этом отношении не столько циркулирующая в обществе информация, относительно которой всегда могут существовать подозрения в подтасованности, сколько непосредственные впечатления жизни, знакомые каждому по личному опыту. Удручают лающие интонации нашего сегодня. Удручает та безоглядность, с которой возрождается жёсткий конфронтационный стиль мышления и отношений; удручает тем более, что эта нынешняя холодная жёсткость и предпосылочная враждебность каждого к каждому уже ни от каких идеологических мыльных пузырей не зависят – тем труднее их преодолевать. Удручает тот тупой и самоуверенный прагматизм, который, проникая во все поры жизни, навязывает себя нашим современникам – несмотря на тысячи собственных закономерных провалов.

Порою складывается впечатление, что упомянутые и подобные им факторы обесчеловечения берут верх в нашей действительности уже бесповоротно, и сквозь плотную кожуру эгоизма, гедонизма, подозрительности, барышничества и злобы к живой человеческой душе уже не пробиться. К счастью, это не так; опять-таки, приходится апеллировать к непосредственному опыту каждого, непреложно свидетельствующему о том, что человеческое бескорыстие, участливость и доброта не погибли ещё в нынешнем мире. Тем не менее, узнаём мы об их проявлениях всё реже; у поставщиков информации сегодня другие приоритеты. Отстаивать упомянутые необходимейшие основания человечности в наши дни явно означает идти против моды, против здравого смысла, против того, что нам «диктует время». Однако без этих нравственных устоев человеческое общество существовать не может. Думается, самый насущный, хотя при этом и самый проблемный, самый немыслимый вид мужества сегодня – это мужество доброты. Мужество быть добрым.

И здесь мы возвращаемся к вопросу о практиках. Ещё одно отличие человечности от гуманизма состоит в том, что она не декларируется, а проявляется в конкретных человеческих делах – подчас самым неожиданным образом. Всякое дело можно делать по-человечески – или как-то иначе. Человечным или бесчеловечным можно быть в журналистике, в медицине, за вузовской кафедрой, в общении с соседями, причём в зависимости от содержания каждого из этих занятий требования человечности предстают по-особому: быть человечным педагогом – не совсем то же самое, что быть человечным следователем. Именно поэтому о практиках человечности имеет смысл говорить во множественном числе – соответственно разнообразию видов деятельности и человеческих взаимоотношений.

Осмысленная нравственная позиция в современном мире, как представляется, в большинстве случаев предполагает не возвышенные жесты и не героические деяния, а строгую осмотрительность, взыскательность в выборе средств, умение на каждом участке своей деятельности находить адекватные способы обуздания этически неприемлемых тенденций и отстаивать неповторимые проявления человеческой доброты, доверия, любви. Один из неустранимых парадоксов нашего времени состоит в том, что человечность, это, казалось бы, самое ненарочитое из всех нравственных качеств, по-видимому, уже не может удерживаться в мире неумышленно, сама по себе; в ней действительно приходится практиковаться. Со своей стороны, всякая жизненная практика может быть тестирована на человечность. Всякая жизнь может быть прожита по-человечески – или как-то иначе.

Впервые опубликовано в сб.: Актуальные вопросы фундаментальной и прикладной этики: к 90-летию со дня рождения профессора В.Г. Иванова: материалы Международной научно-практической конференции, 23-24 марта 2012 года. – СПб: СПбГУП, 2012. – С. 81-85.
Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором.


Вернуться назад