В дневнике Александра Блока содержится такая знаменательная запись, датированная 9 марта 1918 года: «О.Д. Каменева (комиссар Театрального отдела) сказала Любе (жена Блока Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок – С.З.): «Стихи Александра Александровича («Двенадцать») – очень талантливые, почти гениальное изображение действительности. Анатолий Васильевич (Луначарский) будет о них писать, но читать их не надо (вслух), потому что в них восхваляется то, чего мы, старые социалисты, больше всего боимся». Так чего же так боялась в поэме Блока закоренелая большевичка, жена одного из большевистских лидеров Льва Каменева?

* * *

Перехвата революционной миссии промышленного рабочего класса и его партии. Кем? Теми, кого Иисус в Нагорной проповеди в первом из блаженств назвал «нищими в Духе»: «Блаженны нищие в Духе, ибо их есть Царство Небесное» (См.: Мф 5, 3). Канонический перевод этого блаженства неверен, ибо «нищие духом» - это слабоумные; а Иисус говорит о «нищих в Духе», то есть нищих, преисполненных Духа Святого. Говорит в том смысле, в каком в Деяниях святых апостолов сказано: «И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деян 2, 4). И Блок был в Духе, когда он, как одержимый, писал «Двенадцать»: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг Сегодня я гений»(29 января 1918) . И это был все тот же новозаветный Дух Святой, ибо «Двенадцать» - это двенадцать апостолов, включая оболганного историей Иуду: «Так идут державным шагом - // Позади – голодный пес, // Впереди – с кровавым флагом, // И за вьюгой невидим, // И от пули невредим, // Нежной поступью надвьюжной, // Снежной россыпью жемчужной, // В белом венчике из роз - // Впереди – Исус Христос». В этих финальных стихах «Двенадцати», которые компетентный Виктор Шкловский назвал лучшими во всей мировой поэзии, содержится смысловой ключ к поэме. И к проблеме революции, которую она не «ставит», а скрывает, таит в своих бездонных глубинах: «Что Христос идет перед ними – несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно то, что опять. Он с ними, и другого пока нет; а надо Другого - ?» (Запись Блока 18 февраля 1918 года). Этот знак вопроса и тему Другого, революционного Мессии, который то ли уже пришел, то ли еще не пришел, Блок подвесил над всем ХХ веком и началом века XXI.

Вечная загадка христианства – это загадка его победы над всемогущей Римской империей, которая повергла ниц все соперничавшие с ней государства и перед которой склонились все народы Ойкумены. Коммунизм в истекшем столетии потерпел сокрушительное поражение, от которого он едва ли когда-либо оправится, как я полагаю, во многом потому, что он так по-настоящему и не учел исторический опыт христианства, слишком легковесно его оценивал. Что, собственно, имеется здесь в виду? Выражаясь прозаично, революционная стратегия христианства, порядок осуществления им судьбоносных перемен. Христианство сперва совершило революцию души человеков вместе с сопутствующими ей, революции души, религиозно-культурной реформацией и радикальной ревизией античного стиля жизни, чтобы затем обратиться к государству и властным структурам: император Константин Великий, будучи язычником, по державной надобности делает христианство государственной религией Рима, но в конце жизни совершает символические жесты – дает ему земной град в виде Византии-Константинополя и сам обращается в христианство. Коммунизм же исходил из примата политической революции перед культурной: дескать, давайте сначала захватим власть, а потом уже поведём, так сказать, монументальную пропаганду.

Единственным марксистским теоретиком, который ясно понял, что порядок действий в революции должен быть обратным, что практическая политика нераздельна с интеллектуально-нравственным проектом, явился Антонио Грамши: «Философия практики предполагает все это культурное прошлое: Возрождение и Реформацию, немецкую философию и Французскую революцию, кальвинизм и классическую английскую политическую экономию, светский либерализм и историзм, лежащий в основе всей современной концепции жизни. Философия практики венчает все это движение интеллектуальной и нравственной реформы, диалектически развивающееся в противоречии между культурой народных масс и высокой культурой. Она соответствует формуле: протестантская Реформация + Французская революция. Это философия, которая одновременно является политикой, и это политика, которая одновременно является философией» (Тюремные тетради).

Если вернуться к Блоку, то нашего национального поэта особенно интересовала именно революция души, особенно в применении к тому человеческому материалу, с которым имел дело Иисус, - к нищим, аутсайдерам, маргиналам, изгоям. Блока интересовал их революционный потенциал, их способность к изменениям и самоизменениям. Эту революцию души Блок понимал как метанойю или метаморфозу: «Простота и ужас душевного строя обреченного революционера заключается в том, что из него как бы выброшена длинная цепь диалектических и чувственных посылок, благодаря чему выводы мозга и сердца представляются дикими, случайными и ни на чем не основанными. Такой человек – безумец, маниак, одержимый. Жизнь его протекает, как бы подчиняясь другим законам причинности, пространства и времени Когда-то в древности явления превращения, «метаморфозы» было известно людям; оно входило в жизнь, которая была еще свежа, не была осквернена государственностью» (Катилина).

Поэма «Двенадцать» базируется на фигуре двойной проекции. С одной стороны, Блок проецирует на новозаветный горизонт современность Октябрьской революции: «Нагорная проповедь – митинг. Власти беспокоятся. Иисуса арестовали. Ученики, конечно, улизнули У Иуды – лоб, нос и перья бороды, - как у Троцкого. Жулик (то есть великая нежность в душе, великая требовательность)» (7 января 1918 года). С другой стороны, в «Двенадцати» он проецирует на горизонт Октября новозаветное сакральное действо, предельно сниженное: «Стой, стой! Андрюха, помогай // Петруха, сзаду забегай!.. Лихач – и с Ванькой наутек». Андрюха, Петруха, Ванька – не надо жеманиться: это апостолы Андрей Первозванный, Петр-Утес, Иоанн, изображенные Блоком в революционном Петрограде. Это – пережившая революционную метаморфозу «голытьба» («Отмыкайте погреба – гуляет нынче голытьба»).

Имеются ли какие-то смысловые параллели этим философско-поэтическим постижениям Александра Блока в самом Новом Завете? Безусловно. Прежде всего, Новому Завету, как ни странно, однюдь не чужда идея насильственного водворения Царства Небесного: «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф 11, 12). Или: «Царство Божие не в слове, а в силе» (1 Кор 4, 20). Нищие являются главным адресатом проповеди Иисуса: «Дух Господень на Мне; ибо он помазал Меня благовествовать нищим» (Лк 4, 18). Именно для них приуготовано «лето Господне благоприятное» (Лк 4, 19). Но в мессианском революционном поле нищие суть не только объект, но и субъект благовествование о приближении, хотя бы и силой, Царства Небесного: «Мертвые воскресают и нищие благовествуют» (Мф 11, 5). Команда Иисуса состояла сплошь из аутсайдеров, которым предстояло стать солью земля и ловцами человеков: рыбаков Симона, Андрея, Иакова и его брата Иоанна, мытаря Левия Алфеева, проститутки Марии Магдалины, лица без определенных занятий Иуды. Они получили – в знак перемены участи – революционные клички: так, Симон стал Петром.

* * *

Священным текстом светских революционеров всего мира остается «Манифест Коммунистической партии» Карла Маркса и Фридриха Энгельса, 160-летие которого будет отмечаться в 2008 году. Радикальным отличием «Коммунистического манифеста» от Нового Завета является не только внутримирской характер предлагаемого в нем «изменения мира», но и главный адресат содержащегося в нем революционного послания – промышленный пролетариат, каким он вышел на арену истории с развитием крупной капиталистической промышленности. Этимологически слово «пролетариат» происходит из латыни, в Древнем Риме этим термином обозначалось низшее сословие. Буквально слово «пролетарий» происходит от proles — потомство, т. е. обозначает «неимущий, имеющий только потомство». В новое время термин стал использоваться в европейских языках для обозначения низших, неимущих слоев общества.

В ранних работах Маркса пролетариат был для него, прежде всего, олицетворением тотального бесправия, бедности, нищеты и полной утраты человека. В работе «К критике гегелевской философии права» Маркс называет пролетариат «классом, скованным радикальными цепями», т.е. испытывающим предельную степень нищеты и бесправия. В этой ранней работе, написанной в 1844 году, слово «пролетариат», по сути, синонимично нищете, ее крайней степени. Здесь Маркс говорит о необходимости уничтожения пролетариата как об уничтожении униженного положения слоя людей.

Однако в «Коммунистическом манифесте» категория пролетариата коренным образом переосмысливается. В примечании к английскому изданию «Манифеста» (1888) Энгельс пояснял: «Под пролетариатом понимается класс современных наемных рабочих, которые, будучи лишены своих собственных средств производства, вынуждены, для того чтобы жить, продавать свою рабочую силу». Однако дифференциальным признаком пролетариата является не только то, что это главный объект капиталистической эксплуатации.

В «Коммунистическом манифесте» описана объективная телеология развития пролетариата как класса, на финальной стадии которого он разрушает буржуазное общество и берет на себя ответственность за судьбы человечества. Не лишне восстановить логику рассуждений авторов «Манифеста»: «С развитием промышленности пролетариат не только возрастает численно; он скопляется в большие массы, сила его растет, и он все более ее ощущает». Возрастающая конкуренция буржуа между собою и вызываемые ею торговые кризисы ведут к тому, что заработная плата рабочих становится все неустойчивее; все быстрее развивающееся, непрерывное совершенствование машин делает жизненное положение пролетариев все менее обеспеченным; столкновения между отдельным рабочим и отдельным буржуа все более принимают характер столкновений между двумя классами. «Действительным результатом их борьбы является не непосредственный успех, а все шире распространяющееся объединение рабочих Лишь эта связь и требуется для того, чтобы централизовать многие местные очаги борьбы, носящей повсюду одинаковый характер, и слить их в одну национальную, классовую борьбу. А всякая классовая борьба есть борьба политическая Организация пролетариев в класс, и тем самым - в политическую партию, ежеминутно вновь разрушается конкуренцией между самими рабочими. Но она возникает снова и снова, становясь каждый раз сильнее, крепче, могущественнее».

Однако политическая борьба не есть самоцель для пролетариата, а есть средство для исполнения им своей исторической миссии. «Если пролетариат в борьбе против буржуазии непременно объединяется в класс, если путем революции он превращает себя в господствующий класс и в качестве господствующего класса силой упраздняет старые производственные отношения, то вместе с этими производственными отношениями он уничтожает условия существования классовой противоположности, уничтожает классы вообще, а тем самым и свое собственное господство как класса. На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».

Изложенные выше положения «Коммунистического манифеста», составляющие эго экзотерическое содержание, вошли в железный инвентарь революционной теории и практики. Однако менее известно, что данное произведение не чуждо эзотеризма, каковой оно не скрывает с самых первых своих предложений: «Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские Коммунизм признается уже силой всеми европейскими силами. Пора уже коммунистам перед всем миром открыто изложить свои взгляды, свои цели, свои стремления и сказкам о призраке коммунизма противопоставить манифест самой партии».

Призрак коммунизма – это новое политическое издание отца Гамлета, которое привидением бродит по Европе. И «манифест новой партии» противостоит не «сказкам о призраке коммунизма», а, по большому счету, самому призраку. Поставим вопрос без обиняков: призрак коммунизма страшит все силы старой Европы, но кто является действительным интенциональным объектом его блуждания? Гамлет-сын или промышленный пролетариат, которому призрак должен объяснить его историческое дело. У Шекспира принц Гамлет описывает в монологе свою реакцию на контакт с призраком: «Помнить о тебе? // Да, бедный дух, пока гнездится память // В несчастном этом шаре. О тебе? // Ах, я с таблицы памяти моей // Все суетные записи сотру, // Все книжные слова, все отпечатки, // Что молодость и опыт сберегли; // И в книге мозга моего пребудет // Лишь твой завет, не смешанный ни с чем» (Уильям Шекспир. Гамлет. Пер. М.Лозинского). В переложении на политический язык, задача призрака коммунизма состоит в прояснении мессианского классового сознания промышленного пролетариата.

Ради чего же пролетариат выходит на авансцену истории? « Гамлет. О бедный призрак! Призрак. Нет, не жалей меня, но всей душой внимай мне. Гамлет. Говори; я буду слушать. Призрак. И должен отомстить, когда услышишь». Историческое дело Гамлета и пролетариата – месть, и с ней связаны их мучительные колебания («Быть или не быть?»). Об этой мести и о самом мстителе наиболее глубоко высказался Вальтер Беньямин в своих тезисах «О понимании истории»: «Субъект исторического познания – это сам борющийся угнетенный класс. У Маркса он выступает как последний угнетенный, мстящий класс, завершающий дело освобождения от имени поколений забитых». Историческое познание для Беньямина равносильно мессианскому сознанию: «Прошлое сопровождает некий тайный знак, который указывает ему на спасение Существует некий тайный сговор между прошедшими поколениями и нашим. Тогда, значит, нас ждали на этой земле. Тогда нам, как и каждому поколению до нас, дана слабая мессианская сила, на которую претендует прошлое».

* * *

Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте» весьма скептически относились к революционным возможностям кдассических нищих и бедняков, которых они подвели под понятие «люмпен-пролетариата»: «Люмпен-пролетариат, этот пассивный продукт гниения самых низших слоев старого общества, местами вовлекается пролетарской революцией в движение, но в силу всего своего жизненного положения он гораздо более склонен продавать себя для реакционных козней»

Однако современные левые теоретики, например, в лице Майкла Хардта и Антонио Негри, делают весьма влиятельные попытки реабилитировать нищих и бедняков как продуктивную и революционную силу. В нашумевшей «Империи» Хардта и Негри наряду с явным стремлением вернуться к опыту «производства новой субъективности», коим было ознаменовано первоначальное и раннее христианство, проглядывает и францисканское желание вернуть бедняку его криптохристианский сакральный топос. Сргласно авторам, бедняк должен быть идентифицирован как основа самой возможности сущест­вования рода людского: бедняк не только живет в мире, но является самой возможностью ми­ра. Лишь бедняк полностью проживает действительное и настоящее бытие, в нищете и страдании, и поэтому только бедняк имеет возможность возобновлять бытие. «Божественность множества бедных не указывает на какую-либо трансценденцию. Напротив, здесь и только здесь, в этом ми­ре, в существовании бедняков, есть поле представленной, подтвержденной, консолидированной и открытой имманенции. Бедняк — это бог на земле. В наши дни нет даже иллюзии трансцендентного Бога. Бедняк разрушил этот образ и вернул себе его власть». В наши дни в биополитических режимах производства и в про­цессах постмодернизации бедняк оказывается подчиненной, эксплуати­руемой фигурой, но, тем не менее, фигурой производства. Вот где кроет­ся новшество. В сфере глобаль­ного производства бедняк более не определяется лишь своей способностью пророчествовать, но также своим необходимым присутствием в произ­водстве общественного богатства.

Основное направление марксистской тра­диции, полагают Хардт и Негри, всегда ненавидело бедняков, особенно за их жизнь, «свобод­ную, как у пташек», за их невосприимчивость к дисциплине на фабрике, а дисциплина необходима для построения социализма. Свободный, как птица, бедняк— это ангел или трудновоспитуемый демон. И пос­ле столь многочисленных попыток превратить бедняков в пролетари­ев, а пролетариев в освободительную армию (идея армии тяжело давит на идею освобождения) во времена постсовременности вновь возникаетобщее имя бедняков. В эпоху постсовременности бедняки, каждый бедный человек массы бедных людей поглотили и переварили массы пролетариев. «Самим этим фактом бедняки стали производительной силой. Даже про­дающие свое тело, нищие, голодающие — все виды бедняков — стали про­изводительной силой. И поэтому бедняки обрели еще большую значимость: жизнь бедняков обогащает планету и облекает ее стремлением к творчес­тву и свободе. Бедняки являются условием любого производства».

Но тогда, обратным счетом, получается, что любое производство есть производство бедности. И вступает в свои права вечное возвращение в своем первозданном смысле.

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором