Сам человек должен быть по­вышен в ранге. Природа человека — онтологическая, а не психо­логическая. И человек — онтологическая, а не психологическая предпосылка познания …
В свете знания через антропогонию в вечности совершается теогония и космогония.
 Н.А. Бердяев

1. Характеризуя современное состояние науки, А.В. Ахутин справедливо отмечает: «Одна из наибольших трудностей, с которыми сталкивается сегодня исследователь науки, заключается вообще в том, что можно назвать ее прагматическим плюрализмом. Возникает впечатление, будто в науке нынче мыслят не понятиями и даже не теориями, а микродисциплинами и целыми методологемами, к тому же альтернативными. Способность современной науки к порождению новых объектов, неслыханные междисциплинарные связи и переходы крайне затрудняют понимание архитектонического единства научной мысли» . К примеру, нетрудно заметить, что в современной биологии вопрос о возможности построения общей теории, который до начала 80х годов волновал научное сообщество, сместился из центра внимания в маргинальные сферы. В центре – экспотенциально ширящиеся эмпирические исследования, больше заинтересованные в «пользе», чем в «истине». Я бы хотел показать, обратив внимание на четко сформулированную трудность, что возможность современного понимания «архитектонического единства» мысли открывается не только в анализе «понятия» реальности (к примеру, физической в квантовой механике), но и в продумывании того, о чем сообщает мысли угроза – «прагматического плюрализма».

2. Я рассматриваю предлагаемое рассуждение как дань признательности традиции «деятельностного подхода» отечественной школы марксистов гегельянского толка. «Субъект, двигаясь в предмете, по законам и формам предмета, делает это движение своим движением. Тем самым он делает своим и предмет, включая его в свое «неорганическое тело», т.е. осваивает, преобразует окружающий мир» . Прагматический плюрализм указывает на особого рода онтологию заново раскрывшихся возможностей «движения» («освоения» и «преобразования) в предмете. В горизонте этой онтологии предмет до движения в нем познающего субъекта не «состоит из» предсуществующих элементов, до опыта упорядоченных некоторыми «формами и законами». Он лишь – бытие в возможности стать «состоящим из» некоторых элементов. Более того, только в этом движении и появляется некий «субъект», а до опыта он ничем иным как тоже  неким бытием в возможности понят быть не может. Однако, чтобы ни говорили о «диалоге» познающего разума с природой, лишь у того сущего, которое именует себя человеком, есть онтологическая привилегия по своему усмотрению (в том числе и прагматическому) инициировать определенные формы выявления потенций природы и познающего субъекта в себе или не инициировать их.

3. Продвижение к поставленной цели проведу в несколько этапов. Во-первых, напомню библеровское истолкование классической и неклассической идеализации движения как механического перемещения. Во-вторых, как бы отступив в сторону, попытаюсь показать –  как в современной биологической теории формируется идеализация предмета, указав на сходства и различия с тем, что предлагал В.С. Библер. В-третьих, для того, чтобы осмыслить – что стоит за «прагматическим плюрализмом», дам истолкования логической интерпретации соотношения телеологии и причинности в работе фон Вригта. Переход от второго к третьему важен именно постольку, поскольку в библеровской интерпретации современной теоретической идеализации с необходимостью появляется слово «телеология». Дальнейшее рассуждение так или иначе призвано дать некоторое предварительное истолкование события, которое мною выше обозначено как онтологическая привилегия.

4. Понятие идеализованного предмета в концепции В.С. Библера.

Механическое движение, несмотря на происходящие в науке достаточно радикальные изменения, остается одной из универсальных форм теоретической идеализации, которую без труда можно найти в любой области знания, претендующей на точность и научность. Неважно, идет ли речь о демографии, биологии, химии или социологии. Везде – теоретическое представление качественно специфического процесса должно пройти сквозь его представление в форме пространственного перемещения во времени. «Механическое движение (движение как перемещение) – это идеализованный объект, полученный в процессе сложнейших логических идеализаций, воплощающий всеобщие определения движения в категориях форм существования – в категориях пространства и времени» . Еще раз подчеркну: хотя речь идет о проблемах теоретической механики, но В.С. исходит из предпонимания, что механическая модель является универсальной формой теоретического представления любого предмета – биологического, химического и т.п., а не только физического. Переход к современному типу теоретического представления по В.С. связан с «преобразованием понятия времени» . Для того, чтоб этот переход отследить, он выделяет следующие ступени идеализации, на которых строится идея «материальной точки» как объекта одномоментно – и физического (в широком смысле) исследования, и логического движения:

«а) отождествление актуального времени с абстрактной мгновенностью (т.е. таким определением настоящего, которое исключает целиком и полностью и прошлое и будущее, или только пред-полагает их как нечто внеположное)» .  Исключение прошлого и будущего из мгновения настоящего имеет разный смысл, что особенно важно не упустить в связи с обсуждением проблем теоретической биологии. В причине прошлое полагается как внеположное, но присутствующее в мире идеализованного предмета. Поэтому, неслучайно, в третьем пункте речь пойдет о понимании любого предмета как совершившегося движения – траектории. Будущее внеположно настоящему лишь как другое настоящее, которое можно вычислить, зная закон движения. Внеположность будущего как деятельного начала полагается в цели: но в цели – внеположное полагается вне мира научной теоретической идеализации, и его допущение в этот мир понимается как посягательство на универсальность принципа причинной связи. Однако, в силу антиномичности теоретического разума, от будущего (в превращенной форме причины, для которой нет предшествующей причины) на самом деле не так просто отделаться (особенно в биологии), разве что – удержать его в статусе «как если бы».

«б) на этой основе – отождествление мгновенности с точкой геометрической, отождествление момента движения и момента «нахождения», момента покоя (геометризация времени, но и – одновременность всех точек пространства)» . Какое бы сложное движение не получало форму научного представления (эволюция, эпигенез и т.п.), в классической науке есть единственный шанс уловить события этого движения – представить их как последовательность точек разворачивающегося времени. В эмпирическом аспекте эта последовательность конгруентна последовательности измерений или иных объективных описаний.

«в) на этой основе – понимание любого настоящего только в качестве прошлого (пройденного) времени (пути, траектории)». Здесь возникает два момента возражения: 1) речь не идет о понимании, а скорее о двоице доказательства (от основания к следствию) и объяснения (от причины к действию). Причем, спор – полемос этой двойной реальности мысли (порядка идей и порядка вещей) определял и определяет динамику научного развития; 2) но дело так же в том, что и эмпирическое описание (иначе как через завершившуюся траекторию перемещения «точки» состояния предмета – точечной массы или волны) представить настоящее не может. Пространство оказывается местом парадоксального совмещения и несовместимости порядка идей (теоретически вычисленных на основе закона или логически обоснованных состояний) и порядка вещей (результатов экспериментальных измерений).

«г) на этой основе – понимание выведения (доказательства) как редукции настоящего и будущего к прошлому (а в этой проекции время тождественно пространству, а пространство понимается как «снятое движение», как застывшая схема воздействий). Именно эта схема воздействий и позволяет выявить логический (выводной) аспект пространственных представлений» – опять же не только выводной, но и эмпирически объясняющий.

«д) понимание настоящего как «пред-определения» будущего, поэтому будущее особого логического статуса не имело (если не вмешиваются внешние силы)». Иными словами, рациональное научное объяснение исключает из себя возможность объяснение явлений через идею детерминации настоящего будущим и обоснования логического основания через его следствие. Исключенный ресурс научного объяснения разума теоретического делегируется  практическому разуму для объяснения рациональности целесообразного действия и диалектической логике для обоснования начала через процесс и развернутый в систему результат самообоснования

Библеровские определения идеального предмета теории и логики классического  типа, мне представляется, находятся в дополнительном отношении к кантовской схеме времени, как опосредующего челнока, сплетающего эмпирически данное многообразие в единство понятия.  Для В.С. (в этом отношении он движется в русле гегелевского развивающегося понятия) вопрос не в том – как подвести многообразие под функции единства (категории), а в прямо противоположном –  как некая предполагаемая целостность понятия движения (физического, химического или биологического) может быть представленная в многообразии пространственных отношений. У Канта время связывает пространственную множественность эмпирического опыта в единство понятия. Библер показывает, как время распадается на множественные определения внеположных (по сути внеположности – пространственных) моментов.

Данное соображение принципиально важно иметь  в виду при переходе к тому, как В.С. описывает современный тип идеализации предмета теории и логики. В чем эта инаковость?

По аналогии с описанием классической идеализации разобью современную на моменты.

а)  Современный идеализованный предмет – это не точка, а «точка – континуум возможностей». Мне кажется, что эту простую фразу следует читать следующим образом. Действительно, и современный теоретик пытается свести то, о чем он ведет речь, в точку, хотя предмет сопротивляется и отвечает парадоксами неопределенности. Но нельзя выявить эти парадоксы иначе, как попытавшись свести предмет в точку. Выявленные парадоксы (в форме проблем, вопросов, головоломок и далее по нисходящей), встают на место «точек» и обеспечивают рациональность (связанность) речи, дают новую идею логического субъекта и предмета теоретической идеализации.

В чем же их новизна? Идея «точки» классична, идея континуума возможностей отработана аристотелевской философией. Новизна упакована в дефисе «-», образующим эллипсис мысли, осмысленно стягивающий классическую интенцию идеализации и нечто, напоминающее аристотелевскую потенцию. Этот дефис фактически указывает на момент перехода от одного целостного определения предмета к другому столь же целостному определению. В.С. со ссылкой на Б.С. Грязнова поясняет эту идею на примере теории групп. В «теории групп определение группы задано таким образом, что предмет этого определения не может «двигаться» или развиваться, он может только «заменяться иным» – новым заданием группы с новым заданием преобразований, операций» .

б) Но вернусь к библеровскому определению предмета как «точки – континуума возможностей». Для этого предмета характерно следующее обстоятельство: «не “будущее определяется через настоящее”, но настоящее определяется через будущее (телеологический характер настоящего). Определение этого идеализованного предмета дано как определение эмпирического предмета (то, что это «микро-объект», здесь несущественно) не в точке его воздействия на другой предмет и не в его совмещении с геометрической точкой, но в точке его “возникновения”, совмещенной с точкой его превращения в другое» . Здесь, мне представляется, рассуждение В.С. сталкивается со следующей сложностью. Дело в том, что и в современной науке (не только в классической) о телеологии говорить не принято – причем неслучайно. Вспомним завершающий процедуру пункт «д» в библеровской идеализации. Даже в тех случаях, когда исследователь в определенных ситуациях сталкивается с активностью будущего состояния, изменяющего предшествующее, – говорят не о телеологии, а о преобразовании структуры причинного отношения, «течения» времени и т.п.

Высказанное соображение позволяет, как мне кажется, акцентировать в библеровской интерпретации момент внесистемной внеположности будущего настоящему и прошлому в процедуре идеализации.  Собственно говоря, назвав современный идеализованный предмет эмпирическим, В.С. подготовил для перестановки акцентов истолкования место. На основе предложенного выше комментария позволю сместить фокус внимания с «эмпирического предмета» на посредника в отношении с ним – прибор.

Между эмпирическим предметом как вот этим  – в смысле «континуумом возможностей» – и теоретическим представлением в виде «точки» лежит «прибор», т.е. некоторое человеческое орудие, в своей натуральной форме воплощающее определенный вопрос природе. В библеровской схеме современной идеализации его место занимает дефис. Мне кажется, что телеология относится именно к человеческой «части» прибора как особого рода орудия. В приборе как «макро-объекте» она (телеология) присутствует как снятая «хитростью» человеческого разума. В зависимости от цели эксперимента и выбранного под эту цель прибора «континуум возможностей» актуализируется в том или ином виде (к примеру, как волна или как частица).

Именно в отношении этого предмета можно вполне сказать (хотя и с важной оговоркой, о которой речь пойдет ниже) – «такой идеализованный предмет движется не в пространстве геометрическом (в любой степени его абстрактности), но в “пространстве возможностей” прехода в другое как перехода наличного здесь и теперь» . Что касается оговорки, то она естественно вытекает из переинтерпретации  роли телеологии в конструировании идеализованного предмета. «Здесь и теперь» нужно понять как парадоксальный локус сопряжения, в котором предметная сторона и субъектная выступают в роли атрибутов «субстанции» идеализованного предмета. Более того, как попытаюсь доказать ниже, речь идет не столько о преобразовании, как полагает В.С. «точечности геометрической» в «точечность временную» (в какой-то степени – это реализовано Гегелем ), сколько о сдвиге внимания к моменту начинания – некоторого допущения исходной ситуации – начальных условий теоретического или экспериментального представления предмета исследования. Я полагаю, что время, которое сводится в моменте начинания в «точку», не имеет отношения к любым объектным представлениям времени. Именно этот момент я и обозначил термином онтологическая привилегия.

5. Теория эпигенеза Рене Тома.

В качестве примера современного теоретизирования в биологии приведу некоторые рассуждения Рене Тома. Жизнь «сама по себе» присутствует в биологии как некая эмпирически данная в многообразии опыта, но как целое – теоретически непредставимая предпосылка. То,  с чем имеет дело ученый – всегда лишь «модель». Согласно Рене Тому «ученый не может наблюдать всю Вселенную целиком. Он вынужден выделить для наблюдения и эксперимента некоторую подсистему, внутренняя эволюция которой не зависела бы от остальной части Вселенной. Практически ученый изолирует подсистему S в камере B, уточняя ее геометрические характеристики и природу используемых инструментов регистрации» . Действуя так, «разум пытается снять неопределенность и таким образом предвидеть будущее развитие путем использования локальных моделей. Начиная с этого момента, понятие пространственно-временного объекта влечет за собой обращение к понятию модели» .

К примеру, эпигенетическое развитие организма можно представить как траекторию в пространстве биологически важных метаболитов. «Отправным пунктом нам будет служить биохимическая интерпретация клеточной дифференцировки. Возьмем ограниченное пространство и поместим в него k химических веществ S1, S2, ….Sk в концентрациях, равных соответственно C1,C2, ….Ck. В результате происходящих между этими веществами химических реакций концентрации Ci меняются по дифференциальному закону, который записывается в виде уравнений

dCi/dt = X(C1,…..Ck)                                              (1)

… Изменение смеси с течением времени будет описываться перемещением представляющей ее состояние точки Ci(t) по траектории дифференциальной системы, определяемой уравнениями (1)» .

Высказывание Тома об изолируемой исследователем «подсистеме S в камере B», как будет показано ниже, перекликается с идеей интенсионального задания «закрытой системы» у Вригта. Эта подсистема или «модель» как раз и представляет собой «пространственно-временной объект» – предмет научного исследования. Он как форма легитимного научного представления возникает в силу того, что ученый не может представить «Вселенную» в целом. Там, где ученый по случаю приближается к целому, его суждения с необходимостью оказываются неопределенными и двусмысленными. Акт построения модели предопределяется желанием «снять неопределенность». Причем это снятие реализуется как выполнение условия наблюдаемости путем конкретизации «инструментов регистрации». Одновременно Том подчеркивает, что выделяемая подсистема предполагает некоторую структурную устойчивость (несмотря на все возможные бифуркации траектории ее преобразований).

И, главное, жизнь мы можем представить лишь как некоторую конкретную модель, определенную относительно создающего ее акта. Следовательно, она может быть представлена также и в иных научных, художественных, религиозных, обыденных формах представления – относительно иных актов создания «модели». Жизнь сама по себе как бы отступает, ускользает от научного представления, открывая в качестве своего онтологического основания «возможное» или себя как свое собственное «бытие в возможности» к различным видам представления в опыте. Но это возможное не должно мыслиться как некое просто неопределенное и плохо промысленное разумом представление. Разум схватывает неопределенность бытия в возможности именно в той ситуации, когда пытается наиболее определенным образом осмыслить мыслимое (в данном случае жизнь) в ее целом – изначальном.

Для философии подобный оборот дела вполне предсказуем. Кант четко показал, что как только научный разум пытается представить мир в целом – он с неизбежностью впадает в антиномии. Из чувства благоразумия мыслящий должен отступить («снять» досаждающую неопределенность) и иметь дело лишь с «феноменами» (предметами конечного созерцания), не касаясь «ноуменов» (вещей в себе).

В отношении к сказанному, высказывание «может быть представлено» может иметь два различных смысла. Во-первых, это тот смысл, который предполагает Кант и, как я считаю, по неосмотрительности, имеет в виду и Том. В данном подходе сфера возможного – того, что может быть или не быть избрано, определяется некоторой генеральной совокупностью уже предзаданного – Системой. Избранные ученым «под-системы» – это лишь части этой Системы. Или, как скажет Кант, отдельные формы пространства и времени – это «части» единого пространства и времени. Иными словами, сфера возможного ограничена многообразием предметов конечного созерцания, которое предполагает их (предметы опыта) уже данными в своих «частях» – некоторых теоретических и/или эмпирических кирпичиках («частях»), из которых эти модели строятся.

Идея Системы, по своей сути, остается «регулятивной», поскольку в опыте не дана (не представлена). В опыте могут быть представлены лишь «под-системы» (модели), или пространственно-временные объекты. При этом, хотя целое и непредставимо, но его части друг с другом сопоставимы именно как части уже некоторым образом готового целого (генеральной совокупности). Для классической рациональности в этом основа разумности как таковой.

Проблема научного разума в современной ситуации заключается как раз в том, что его единство и связанность парадоксально должны предполагать принадлежность знания не одной Системе, а многообразию  возможных Систем.

Полагаю, что и у Тома имеется аналогичное понимание, несмотря на присутствие неосторожных расхожих рассуждений о «системе» и моделях как ее «подсистемах». Оно имплицитно присутствует в требовании независимости эволюции событий в мире модельного представления «от остальной части вселенной». Но вселенная иначе как в виде модели не может быть дана. Но тогда предмет теоретического размышления как таковой – например эволюция или эпигенез в субъекте теоретического рассуждения, обозначаемого по типу: «такая-то модель эпигенеза» или «такая-то модель эволюции» –представляет собой именно то, что В.С. обозначил как «точка» («такая-то модель») – и континуум возможностей» – эмпирически данная эволюция или эпигенез. Переформулировав В.С. Библера – такой идеализованный предмет движется не только в пространстве геометрическом (в любой степени его абстрактности), но и в «пространстве возможностей» перехода в другое как перехода наличного здесь и теперь эмпирического предмета в ту или иную форму модельного представления.

При подобном истолковании у нас нет никаких оснований говорить о «частях» – ведь для них нет теоретически представимого целого. Поэтому адекватней говорить о том, что, в определенном смысле, каждая из моделей (как своеобразная «монада») пред-ставляет для научного разума мир в целом. Эти монады не могут «двигаться» в смысле «перемещаться» – зато они могут порождаться, заменяться иными монадами с новыми способами задания теоретической модели (вспомним библеровскую метафору из теории групп).

6. Логика научного эксперимента фон Вригта и антиномии Канта.

Выше я неоднократно подчеркивал, что исключение прошлого и будущего из настоящего в процедурах геометризации времени неравноценно. Исключение прошлого формирует идею причинной связи внутрисистемной для научной идеализации. Исключение будущего – внесистемно. Оно ответственно за формирование телеологической идеи.

В естествознании научное объяснение, по сути, представляет собой установление всеобщей связи временной последовательности событий. Состояние системы по определенному закону детерминировано его прошлым. В сфере исторических событий поступки людей истолковываются через идею цели как формы детерминации будущим. Идеи целевой и физической причинности соответствуют различным по своей природе темпоральным порядкам. Их соотношение удачно зафиксировано Кантом в форме антиномий. Познать сущность явления означает – описать причины, его вызывающие, и последствия, им производимые, т.е. вписать в бесконечные цепочки всеобщих и необходимых причинно-следственных отношений. Всеобщую причинную детерминированность явлений Кант ограничил в парадоксальных определениях антиномий свободой, онтологически укорененной в идее вещи в себе. Для дальнейшего обсуждения мне полезно будет напомнить формулировки двух кантовских антиномий из четырех. Разум, пытаясь мыслить мир в целом, сталкивается как с необходимыми со следующими взаимоисключающими суждениями:

Первая антиномия –

Тезис: «Мир имеет начало во времени и ограничен также в пространстве».

Антитезис: «Мир не имеет начала во времени и границ в пространстве; он бесконечен и во времени, и в пространстве».

Третья антиномия –

Тезис: «Причинность по законам природы есть не единственная причинность, из которой можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений необходимо допустить свободную причинность».

Антитезис: «Нет никакой свободы, все совершается в мире только по законам природы».

Тезис первой антиномии и тезис третьей ограничивают всеобщность и необходимость причинных связей мира явлений, создавая пространство мира свободных (и именно в силу свободы ответственных) поступков человека. Однако, несмотря на всю парадоксальность, антиномическая связанность опыта классической науки, на который опирался Кант, не несет в себе возможностей для иных форм теоретического и практического опыта освоения пространства и времени. Пространство с необходимостью приходится мыслить и как конечное, и как бесконечное, но оно остается одним-единственным. То же самое и время, его можно мыслить и как имеющее начало, и как не имеющее, но, по Канту  (и здесь он выражает интуицию классической науки), оно единственно. Столь же единственны всеобщие и необходимые связи природной причинности и причинности свободной.

Для того, чтобы осмыслить условия возможности иных (новых и архаичных, научных и ненаучных) форм темпорального опыта при сохранении всеобщности и необходимости классического научного представления реальности, полезно будет переосмыслить отношение природной и свободной причинности в контексте современного научного опыта, в частности – опыта экспериментального постижения мира. При этом природную причинность я (для удобства сопоставления с идеями фон Вригта) далее буду просто именовать причинностью, а свободную – интенсиональностью.

Анализ Вригта интересен тем, что он пытается показать антиномическую структуру современного научного разума, в которой интесиональность не просто антиномично соотносится с каузальностью, но является для последней в буквальном смысле осново-полагающей. «В идее о том, что причинность угрожает свободе, есть большая доля эмпирической истины, свидетельство которой – случающаяся потеря способности или возможности действовать» . В самом деле, болезнь или неразвитость навыка может ограничить способность к действию, а отсутствие денег или политические обстоятельства негативно скажутся на его возможности. «Однако – продолжает Вригт – с метафизической точки зрения – это иллюзия. Подобная иллюзия порождается свойственной нам тенденцией считать, … что человек в состоянии совершенной пассивности, просто наблюдая регулярную последовательность событий, может регистрировать каузальные связи и цепочки каузально связанных событий, которые затем он экстраполирует на всю Вселенную от неопределенно далекого прошлого на необозримо далекое будущее» . Отмечу, что представление о пассивности наблюдения или мышления представляет собой общее место классического философствования в целом, а не только эмпиризма.

По Вригту, познание каузальных связей не является пассивным отражением действительности. Оно возможно только в контексте активного действия экспериментатора, в рамке созданной этим действием экспериментальной ситуации. Отвергая идею пассивного наблюдателя, он пишет: «Подобное понимание игнорирует тот факт, что каузальные связи существуют относительно фрагментов истории мира, которые носят характер закрытых систем» . Следует отметить, что идея «закрытых систем» Вригта не соотнесена с классификацией открытых и закрытых систем в термодинамике. Она соотносится с действием, ограничивающим систему, наблюдаемую в любом реальном эксперименте. Любая открытая, с точки зрения термодинамики, система практически всегда является закрытой (по Вригту), поскольку так или иначе сориентирована на фиксированный набор регистрируемых в опыте параметров, методических действий экспериментатора, приборов и других воспроизводимых условий опыта. Все то, что существует в представлении, ограничено исходно избранной системой описания и регистрации. В реальном эксперименте регистрируется лишь конечное число параметров, которые и определяют границы представления возможных событий. В вычислительных экспериментах эти границы могут быть заданы априорно избранной системой нелинейных уравнений и т.д. На этом основании «в обнаружении каузальных связей выявляются два аспекта – активный и пассивный. Активный компонент – это приведение систем в движение путем продуцирования начальных состояний. Пассивный компонент состоит в наблюдении за тем, что происходит внутри систем, насколько это возможно без их разрушения. Научный эксперимент, одно из наиболее изощренных и логически продуманных изобретений человеческого разума, представляет собой систематическое соединение этих двух компонентов» .

Начальное состояние наблюдаемой или моделируемой системы возможно мыслить лишь в форме антиномии – оно есть результат определенного действия (интенсионально заданной интервенции в природный порядок вещей). Но как только оно (начальное состояние) задано, то возникает возможность ретроспективно мыслить его как результат предшествующих естественно действующих причин. В этом смысл экстраполяции установленной причинно-следственной связи на «всю Вселенную», парадоксально вместившуюся в созданной ученым  мир экспериментальной ситуации. Если вспомнить кантовские формулировки, то,  с одной стороны, все явления определены причинно, а с другой – начальное состояние системы как парадоксальное явление определено (сотворено) интенсиональным актом. Однако, в отличие от Канта, свободная причинность (интенсиональность) выступает не просто как форма дополнительного описания, но как сила, создающая сам мир причинных отношений. Действие задания начального состояния по отношению к закрытой системе выполняет (по крайней мере, на первый взгляд) функцию божественного «Да будет!», творящего мир экспериментальной ситуации. Вполне естественно, что этот мир необходимо мыслить и как имеющий начало во времени, и как его не имеющий (поскольку необходимость причинного объяснения предполагает бесконечную цепочку предшествующих причинно-следственных связей).

7. Разъяснение Хайдеггера по поводу конечности человеческого познания.

Попробую прояснить сказанное, обратившись к хайдеггеровскому истолкованию соотношения конечного и бесконечного созерцания у Канта.

«Сущность конечного человеческого познания разъясняется через его ограничение от идеи бесконечного божественного познания, “intuitus originarius”. Божественное познание, не как божественное, но как познание вообще, является созерцанием. Различие же между бесконечным и конечным созерцанием состоит в том, что первое в своем непосредственном представлении единичного, т.е. неповторимо сущего в целом, впервые дает этому сущему бытие, содействуя ему в его возникновении (origo)… Божественное познание есть то представление, которое в созерцании впервые творит созерцаемое сущее как таковое» .

В отличие от божественного, конечное человеческое созерцание не творческое. Оно всегда уже имеет пред собой «предмет», который пред-ставляет нечто как данное. Для того чтобы стать знанием, представленное конечным созерцанием «представляется в отношении того, что оно есть “в общем”… Это “общее” представление, как таковое, служащее созерцанию, делает представляемое в созерцании более представимым, под одним схватывая многое, и на основе этого единого “являясь значимым для многого”. Поэтому Кант называет акт создания общего представления (representation per notas communes) “представлением в понятиях”…» . Суждение при этом оказывается представлением о представлении данного в конечном созерцании в качестве предмета. Сущее как предмет конечного познания есть «явление».

Как отмечено выше, иначе сущее выступает в бесконечном созерцании. «Бесконечное созерцание есть деятельность созерцания, позволяющая возникнуть самому сущему. Абсолютное познание выявляет для себя сущее в его возможности возникновения, т.е. как “вос-стание”, выявление предстоящим, (Ent-stand). Поскольку сущее открыто для абсолютного созерцания, оно “есть” именно в своем прихождении-к-бытию. Это – сущее как сущее само по себе, а не как предмет» . Сущее само по себе (как вещь в себе) конечное познание имеет только в качестве собственной границы – того, что не может быть пред-ставлено. Поэтому, по Канту в истолковании Хайдеггера, бесконечное созерцание (познание) не нуждается в посредничестве мышления как рассудка. Нельзя сказать, в каком времени производится эта вещь. Или что было «до» ее произведения – творческого порождения. Для Канта бесконечное познание – это прерогатива Бога.

При этом Хайдеггер подчеркивает, что в рамках кантовской интерпретации нельзя говорить о дуализме. Явление «есть само сущее», и это же сущее «есть не что иное, как вещь в себе… Двойственная характеристика сущего, как “вещи в себе” и как “явления”, соответствует его двоякому отношению к бесконечному и конечному познанию: как сущего “в его прихождении-к-бытию” (“в вос-стании”) и как того же сущего в качестве предстояния (предмета)» .

Пассивность человеческого разума, по Канту, восполняется временем как трансцендентальной схемой воображения, способной (подражая бесконечному созерцанию божественного разума) порождать созерцаемое (мир явлений), но не мир вещей в себе. Однако даже в воображении свобода ограничена рамками единого и единственного времени как априорного условия чувственного представления. Это условие является и всеобщим, и необходимым. Иными словами – он, человек, не соучаствует в порождении времени. Творить время способен лишь Бог. В натуралистическом сознании естествоиспытателей роль Бога играет Природа.

В модельном образе некоторого сущего само сущее дано в форме предмета, как эмпирическое или теоретическое представление. Мне возразят, что в генетических объяснениях, касающихся вопроса возникновения некоторого конкретного сущего (например, биологического вида или развивающегося организма), вопрос как бы и касается бытия этого сущего «в его возможности возникновения», т.е. как становящегося. Выше мной как раз и приведена, в качестве примера, модель Р. Тома, которая призвана дать теоретическое объяснение процесса эпигенеза, т.е. возникновения формы биологического организма. Однако это становящееся сущее представлено как возникающее состояние неизменного в своей основе сущего, которое как раз и является предметом опыта – конкретной пространственно-временной моделью. Р. Том не случайно пишет о «структурной устойчивости» модельных представлений. Без этого наука не может оставаться собой. Но как только она вводит некоторые «неделимые» элементы, то сразу теряет, как показал Бергсон, длительность в протяженности.

Структурная устойчивость процесса формообразования, которая тождественна идее «креода» К.Х. Уоддингтона, фигурирует в концепции Р. Тома как соотносительное с идеей «морфогенетического поля». Том, в частности, пишет: «морфогенетическое поле в области U в пространстве – времени определяется заданием некоторой “универсальной модели”, существенной чертой которой является самовоспроизведение определенного процесса» . Описание становления новых структур внутри модельной подсистемы обеспечено структурной устойчивостью (неизменностью) самой этой модели, ограничено рамками сконструированного теоретиком или экспериментатором мира.

Требование «самовоспроизведения» модельной системы указывает на организующую роль времени, задающего систему тождеств и отличий сущего от себя самого в форме последовательности. Поскольку для научного разума реально существует лишь то, что может быть представлено, то в нем без труда можно различить описанную Кантом трансцендентальную структуру временных отношений.

Время, по Канту, играет конституирующую функцию, задавая метафизическую структуру предмета научного опыта. Оно есть «чистый образ всех предметов чувств вообще» . «Реальность» предмета есть то, понятие чего непосредственно указывает на его бытие во времени.  Субстанция «есть постоянство реального во времени», причина – «есть реальное», за которым, когда бы ни полагали, всегда по определенному правилу следует нечто иное. «Схема возможности есть согласие синтеза различных представлений с условиями времени вообще (например, противоположности могут принадлежать одной вещи не в одно и то же время, а только в разное время) <…>. Схема действительности есть существование в определенное время. Схема необходимости есть существование предмета во всякое время» .

Иными словами, бытие предмета как конкретной «чтойности» для научного разума определено временем как структурирующим принципом. Время задает систему как последовательность тождеств и отличий предмета от себя самого. Аналогично пространство задает систему тождеств и отличий предмета от иных предметов опыта. Инвариантность того, о чем идет речь в конкретном эксперименте, как раз и определяется  интенсиональным усилием создания и удержания в мысли и реальной экспериментальной ситуации пространственно-временной модели – объекта (по Тому).

Позволю себе расширить сферу релевантности сказанного выше. Я предполагаю возможным распространить сказанное об акте задания начальных условий экспериментальной ситуации на другие формы научного, художественного, богословского или иного представления. В математике и логике творческая мощь предоставления, аналогичная библейскому «Пусть!», выражается в синонимии слов и словосочетаний: «допустим», «предположим», «будем считать», «представим», «определим» и т.д.

В качестве примера приведу фрагмент текста ведущего специалиста в области теории времени А. М. Анисова из рукописи статьи, подготовленной к печати. «Пусть L – язык логики предикатов первого порядка, не содержащий никаких нелогических символов, кроме символа бинарного отношения r, и пусть структура T = <M, R> является временем. Обозначим через Th(T) множество предложений языка L, истинных в T. Время T = <M, R> называется абсолютно направленным, если Th(T) ¹ Th(T*), где T* = <M, R*>. Иными словами, время абсолютно направленно, если существуют предложения языка L, которые не являются истинными одновременно и в Т, и в Т*. В этом случае структура времени оказывается чувствительной к обращению временного порядка». Логичность и доказательность рассуждения строятся на следовании условиям допуска понятий в пространство размышления, которые в явной форме полагаются творческим «пусть». Как только условия рассуждения заданы предоставлением некоторого бытия – в дело вступает логика. Однако сам акт предоставления – задания условий логически непредставим и рационально обосновывается риторически.

8. Парадокс пред(о)ставления.

Каким образом можно мыслить творческий акт создания начального состояния модельной системы, который я пометил словом предоставление? Ясно, что он должен отличаться от конечного созерцания, поскольку является условием его порождения. Однако его неосторожно будет отождествить и с бесконечным созерцанием, которое непосредственно творит сущее. Иначе получился бы специфический вариант магии. Творческий акт задания начального состояния (предоставления сущему сбыться в конкретном представлении) как бы совмещает свойства и того, и другого рода созерцания. Для христианской антропологии парадоксальная «бифокальность» и соответствующая ей «эквивокальность» (С.С. Неретина), совмещающая божественное и конечное созерцание, вполне естественна, поскольку человек создан по «образу и подобию Бога».

            Выявленный парадокс прояснения мыслью творческого акта предоставления сущему сбыться в представлении  с неизбежностью воспроизводится в каждой попытке своего осмысляющего представления.

Творческий акт предоставления может быть представлен различно. Существует расширяющееся многообразие психологических, психоаналитических, социологических, исторических, «археологических» (М. Фуко), философских и иных форм его представления. Фон Вригт представил акт задания начального состояния системы в форме целесообразного (интенсионального) действия. Логика причинных отношений представляет мир внутри закрытой модельной системы, логика целесообразного действия предоставляет сущему сбыться в рамках представленного мира. В одной из своих работ я попытался представить творческий акт предоставления («Пусть!») в логике про-из-ведения культурного предмета. В самом деле, если человек не создает моря, реки и другие природно сущие вещи, то он вполне может создать предметы культуры, используя природные вещи и стихии в качестве материи для достижения своих целей. В отношении того многообразно сущего, которое образует мир культуры, именно человеку принадлежит роль силы, «приводящей» его «к бытию» и в этом смысле соотносимой с бесконечным созерцанием примерно в том отношении, в котором платоновский демиург соотносим с христианским Богом.

Модельная система, наиболее существенным описанием которой является начальное состояние, творится как любой другой предмет культуры. Человек действует не как библейский Бог, из «ничего» творящий мир, а как платоновский «демиург» (тоже, между прочим, – бог). Ученый, создающий модельную систему, имеет в своем распоряжении «материю» существующих знаний и умений научного исследования мира. Он руководствуется «идеей» природной, логической, математической или иной связанности событий. Его действием направляет «телос» научного познания. Эксперимент, по точному выражению А.В. Ахутина, «открывает природу как возможную технику». Одновременно, в этом творческом акте ученый за счет «самоустремленности» (В.С. Библер) преобразует и себя самого в некоторую устойчивую форму самоидентичности ученого. Подчиняясь дисциплине научного метода, он как бы разрывает свое существо, вычленяя в самом себе варианты самоидентификаций гносеологического субъекта, отстраненного или погруженного наблюдателя, автора текста, его героя, а также технически действующего субъекта –того, кто измеряет размеры, взвешивает, нагревает, охлаждает, растворяет и т.д. и т.п.

Причем в каждом из аспектов творческого акта происходит парадоксальное сопряжение меры и безмерного. В материи сопрягается чистая инаковость и всегда уже представленное иное. В идее – пафос любой связанности живет неукротимостью хаоса. В телосе – новоевропейский человек постоянно выдвигает для себя цели, не уставая выспрашивать сам себя – то это или опять же иное. И, обращая свой взгляд на себя как предмет самопреобразования, требуя дисциплины, он понимает, что бытие в качестве «ученого» предполагает парадоксальную сопричастность той творческой стихии, которая с огромным трудом в поэтике речи удерживает в берегах меры поток безмерного в том самом существе, которое называет себя человеком.

Описание творческого акта предоставления как акта демиурга является представлением лишь одного из его планов. Вторым планом представления творческого акта является его представление в форме текста. Ученый сам представляет свое действие в форме текста – пишет научные статьи и книги. В упомянутой выше работе я попытался дать герменевтический анализ стандартной структуры научной статьи, в которой ученый сам себя создает (представляет) еще и как автора и героя поступка познания, вписывая его как «открытие» в контекст истории научного исследования. «Актуальность», «новизна», «теоретическая обоснованность», «практическая ценность» – эти и другие нормы, контролирующие научное письмо, играют ту же роль в представлении интенсионального действия ученого, что и научные понятия причинности, необходимости и т.д. Как отмечает Рикер, «повествовательное произведение – это приглашение увидеть …нашу практику, как упорядоченную той или иной интригой…»

Различные типы представления акта предоставления отличаются друг от друга темпоральной структурой. В любом представлении время является структурообразующим принципом. Однако в представлениях причинных описаний и представлениях интенсиональных действий оно качественно различно. Соответственно различаются и трансцендентальные схемы времени. Вновь сошлюсь на интересную попытку понять качественную специфику времени исторического события в работе Поля Рикера .

            Основополагающее событие творения миров естественно-научных причинных событий и миров гуманитарно осмысленных интенсиональных актов ускользает от попыток их осмысляющего схватывания, расчищая место иным формам теоретического и практического представления мира. Но и эти формы ничем кроме как модельными представлениями быть не могут. Любое самое глубокое постижение мира остается парадоксальным сочетанием конечности представления и бесконечности пред(о)ставления себя напору жизни в творческом «Да будет!».

Именно осознание парадоксальной конечности человеческого разума в самых разных формах его актуализации является условием возможности связанного опыта мысли в современную эпоху. Миры представлений различного типа равновозможны. И эта множественность свидетельствует о мощи того потока жизни, в который каждый из людей брошен событием рождения. Однако равновозможность спорящих друг с другом представлений не означает вседозволенности и дурного субъективизма. Как раз наоборот –накладывает сугубую ответственность на того, кто пред(о)ставляет бытию сбыться в определенном этом представлении. Высшим моральным принципом должно стать умение держать слово «Пусть!», раскрывающее исторически конкретное место встречи с другим и иным.

Онтологическая привилегия. В заключении еще раз продумаю – в чем основание этических гарантий, которые человек обязан дать, пре(о)ставляя бытию возможность сбыться в том или ином пред(о)ставлении. Основанием этой гарантии является, во-первых, та творческая энергия, которая (как бы спотыкаясь на своем пути с незримым препятствием именуемым «человек») дробится на множественные представления, разворачивающиеся в темпоральные  последовательности самотождественности и саморазличия – «субъктов», «объектов», «авторов», «читателей», «наблюдателей» и т.д. А, во-вторых, – в онтологической укорененности человека-препятствия, который именно вследствие своей «не-обходимости» предоставляет творческой энергии бытия (как бы ее ни именовали) возможность  сбыться. В этом смысл онтологической привилегии человека.

Впервые опубликовано: Владимир Соломонович Библер — М.: РОССПЭН, 2009. С. 242 – 263.

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором

---