ИНТЕЛРОС > №3, 2011 > Наше интервью

Наше интервью


19 сентября 2011

Беседа сотрудника журнала «Credo new» Семенкова Вадима с доктором философских наук, профессором Санкт-Петербургского государственного университета, деканом факультета философии, богословия и религиоведения Российской Христианской Гуманитарной Академии Светловым Романом Викторовичем.

 

Вадим Семенков: Ваша узкая специализация в философии – античность. Как вы оцениваете состояние современного антиковедения у нас в стране за последние 10-15 лет?

Профессор Светлов: Изучение античности приобрело более академичный характер, нежели раньше. Взлет интереса к антиковедению произошел в 1990-е годы, и я помню, какое большое количество людей приходило на наши платоновские конференции. Причем, приходили не только студенты или исследователи, занимающиеся античностью, а приходили совершенно разные люди со стороны. В 1990-е годы многие думали, что философия стране действительно поможет, в том числе и античная. В наше время тот наивный, не академический интерес к античности, как к тому, что способно нас чему-то научить, погас. Между тем, в этой наивности была своеобразная «простота взгляда», которая позволяла многое видеть в его чистоте и непосредственности. В последнее десятилетие интерес приобрел более академический, «ученый» характер. Если посмотреть современные издания, касающиеся античной философии, то, в целом, это – достаточно позитивистские исследования.

Сейчас наше антиковедение постепенно начинает напоминать образцы западного академической науки. К нам приезжают наиболее видные зарубежные антиковеды: в частности, Томас Робинсон, Люк Брессон, Теодор Эберт, Джон Диллон, Леонидас Баргелиотес. Безусловно, это замечательная школа.

 

Вадим Семенков: А какие работы или имена своих современников Вы бы сейчас выделили в антиковедении?

Профессор Светлов: Список достаточно широк. Если говорить о петербургских специалистах, то это Мочалова Ирина Николаевна, Лукомский Леонид Юрьевич, Степанова Анна Семеновна. В Новосибирске – Афонасин Евгений Васильевич. В Ростове - Драч Геннадий Владимирович. В Москве в институте философии сложилась крепкая антиковедческая группа - Солопова Марина Анатольевна, Месяц Светлана Виткоровна -  и другие ученики и последователи Пиамы Павловны Гайденко, Нелли Васильевны Мотрошиловой. Я уже не говорю об Ахутине Анатолии Валерьяновиче, Шичалине Юрии Анатольевиче, Столярове Александре Арнольдовиче...

 

Вадим Семенков: А из работ, что бы вы выделили?

Профессор Светлов: Достаточно много переводных работ. Стоит также отметить  недавний энциклопедический словарь по античной философии, в котором представлены многие, хотя и не все, российские антиковеды. На мой взгляд действительно высококлассных учебников по античной философии еще не создано, но есть своеобразные авторские проекты. Например, «История платонизма» Ю.А. Шичалина, которую можно рассматривать как учебное пособие. Антиковеды с интересом ожидают нового выпуска «Фрагментов ранних стоиков» в переводах А. А. Столярова. Событием стали переводы неоплатонических текстов, сделанные Леонидом Лукомским. Но ничего подобного многотомному проекту «Истории античной эстетики» Алексея Федоровича Лосева в наше время нет. Надо иметь в виду, что сейчас антиковедческие работы в большинстве своем обращены к достаточно узкому кругу специалистов, распространяются тиражом в среднем в 300 экземпляров, в отличие от 1990-х годов, когда книги по античности имели более массовый характер.

 

Вадим Семенков: Вы упомянули Лосева. Как Вы сейчас оцениваете его опыт?

Профессор Светлов: Алексей Федорович Лосев замечательный, титанической мощи человек. Слава Богу, что такой человек был! Он создал, воспитал и вдохновил на дальнейшее движение вперед целую группу античников. Если речь идет о его теоретическом наследии, то это своеобразная философия, где присутствуют элементы философии языка, феноменологии, немецкой классической диалектики – целого комплекса идей. Если говорить о его философском антиковедении, то нет никакого сомнения, что он рассматривал наследие древности сквозь призму своей философии, такого своеобразного гегелевско-гуссерлевского неоплатонического христианства. У Лосева существовал определенный априорный взгляд на разрабатываемый им материал. Поэтому, как исследователь античности, я далеко не во всем с ним согласен. В частности, с его оценками Платона.

 

Вадим Семенков: А в целом его наследие сейчас имеет ценность?

Профессор Светлов: Безусловно.

 

Вадим Семенков: А если сравнивать нынешнее антиковедение и советский период, что изменилось?

Профессор Светлов: Не стало запретных тем: «темных и мистичных» неоплатоников переводить и  изучать теперь можно. С точки зрения перевода классических античных философских текстов сделан значительный шаг вперед. Я бы не сказал, что увеличилось количество антиковедческих центров и кружков. В целом, людей, занимающихся философским антиковедением не так много - как и в советское время. Эта тема не является модной для нашего философского сообщества. Про античность говорят понемногу все, особенно в связи с современным стремлением подражать «хайдеггеровскому типу» дискурса, но так, чтобы ею в серьез заниматься – таких не слишком много. В этом смысле антиковедение отдано на откуп, скорей, филологической науке и в этом проявляется академическая западная тенденция.

 

Вадим Семенков: Я слышал фразу о том, что невозможно говорить об античной философии, не зная греческого языка…

Профессор Светлов: Абсолютно правильный тезис. Но при этом невозможно свести знание античной философии к продуцированию различных исторических, филологических контекстов возникновения того или иного суждения.

 

Вадим Семенков: А Ваш интерес к античной философии какой? Что именно Вас интересует? Какие сюжеты, темы?

Профессор Светлов: Меня в античной философии преимущественно интересует платоническая традиция. Замечательный французский философ, историк философии и филолог Пьер Адо очень хорошо сказал, что античная философия это - образ жизни, в котором огромную роль играет то, что следует назвать «духовным упражнением». На мой взгляд его тезис лучше всего просматривается в платоновской традиции. Занятие философией – это практика, да, самая настоящая практика, которая и является критерием истины. Диалог и Платона нас только подводят к некому шагу, который дальше должны совершить мы сами. Никто за нас его не сделает. Платон, казалось бы куда более «ученый» человек, чем Сократ, но он точно такая же повивальная бабка, помогающая родиться в нас истине. Посмотрите на его учеников: Спевсипп, Ксенократ, Аристотель – какие они разные и, вместе с тем, подлинные мыслители! Философия – это то событие, что происходит в нас самих, это та самая практика, смысл и содержание которой мы пытаемся в дальнейшем развернуть в последовательности суждений или описаний. Для кого-то основанием истины выступает ratio: «Мыслю, следовательно, существую». Но «мыслю - существую» это ведь не логический вывод. Это некого рода демонстрация очевидной уверенности, к которой Декарт пришел в результате практики своего методического сомнения. Своя практика имеет место и в философии Платона. С этой стороны она меня и интересует больше всего. Наиболее ясно такое прочтение Платона выразилось в неоплатонизме. Основанием рационального неоплатонического дискурса является мистический опыт. Причем сам по себе этот опыт не «сваливался» на голову человеку, как некий дар. Он требовал подготовки и длительного пути, в том числе пути философского становления. Неоплатонизм - это подведение к возможности мистического опыта, вслед за которым наступало разворачивание данного опыта «в» и «для» сферы теоретических и социальных практик, которые мы называем рациональными.

 

Вадим Семенков:: Вы упомянули Адо. У Адо был ученик Фуко. Его «Герменевтику субъекта» как Вы оцениваете?

Профессор Светлов: Замечательный, интересный проект.

 

Вадим Семенков:: Вы говорите о том же, о чем он говорил или это все же разные вещи?

Профессор Светлов: Это – разные вещи, потому что для Фуко, как и для всех последователей новых левых французской философии, в связи с их изначально социальным интересом и установкой на поиск форм деструкции любых форм властных отношений, важен анализ историчности «европейского» субъекта. Попросту говоря, какой человек скажет, что мы сейчас с вами не сможем пережить тот же самый опыт, который испытал Платон. Историю можно рассказывать, занимаясь спецификацией, а можно - обобщая опыт совсем разных эпох. И та и другая позиции в своей односторонности ущербны. В качестве примера: после Фрейда европейцы узнали, что человек перманентно болен. Субъект XX века пребывает в состоянии терапии - медицинской, психоаналитической, социальной. Казалось бы, это - современное «ноу хау». Однако открываем вторую книгу «Государства», где Платон описывает, как возникает государственное общение. Вначале он говорит, что хороша судьба крестьян, проживших долгую трудовую жизнь и спокойно, с благодарностью к богам, принимающих смерть. Ему возражают: жизнь «деревенщины» идеальна, но не актуальна, мы хотим жить в городах. Но в городе нужны ремесленники, купцы, медики, говорит Платон. Горожанину нужны изысканные блага, и у него есть досуг для заботы о себе - медицинской. Похоже это на современную идею терапии? Недавно защищалась одна любопытная кандидатская диссертация по кино как социальной практике. Ее автор, опираясь на известную традицию, утверждал в том числе, что для нового европейского субъекта характерен феномен скуки. Тут же хочется спросить: скучал или нет император Тиберий, живший в конце своего правления на Капри в весьма экзотическом окружении? А состояние римского народа, желавшего хлеба и зрелищ – это что, сенсорный голод? Я это говорю к тому, что из-за постоянного педалирования спецификации: наше – не наше, так было – так стало, мы теряем что-то очень важное в понимании истории – духовный опыт, указания на который содержатся в текстах Платона, Сенеки, Плотина и т. д. Если уже не утеряли. Потому что, дабы освоить это, нужно понять не только то, в чем Платон отличается от нас, Мы должны попытаться совершить тот же самый эксперимент, который совершил Платон. Постараюсь пояснить, что я имею в виду. В философии как в особой форме человеческого опыта можно выделить три сферы. Во-первых, философия, как образовательные учреждения, философия, как идеология, философия как методология для наук. Я бы назвал все это ее «социальной ипостасью». Во-вторых - набор средств, при помощи которых философ и вступает в социальные практики. Это – философский язык, тип дискурса, менталитета: специфическая база коммуникативных средств философии. Третья составляющая – то, что делает философа философом. Экзистенциальный опыт или духовные упражнения - можно называть по-разному. Но если нет духовного опыта – нет философии, как и философа, а есть только полезная социальная функция.

 

Вадим Семенков:: А у Фуко был свой духовный опыт?

Профессор Светлов: Безусловно, поэтому он – Фуко. Он – философ.

 

Вадим Семенков: Можете назвать фигуру обратную? Которая имеет высокий статус, модная, но для вас это не философ. Из XX века.

Профессор Светлов: Провокационный вопрос! Потому что возникает соблазн назвать философа, который тебе не интересен. А из того, что он не интересен, не следует, что он не философ. Например, я не разделяю многие позиции Фуко, хотя с интересом читаю его книги. Но из-за этого я вовсе не хочу обзывать постмодернистов «нефилософами». Мне не интересен, например, Чарльз Пирс, но я бы не стал говорить, что он нефилософ. А вот профессора-«профессионалы», преподающие философские дисциплины, зачастую философами не являются. И у нас, и за границей.

 

Вадим Семенков:: Но без этих профессоров не может быть философии?

Профессор Светлов: Не может быть, безусловно. Я же не предлагаю отлучить их от образовательных программ.

 

Вадим Семенков: У них есть очень важная функция.

Профессор Светлов: Да, согласен, сохранение, обучение, выработка элементарных знаний и навыков. Поэтому, основная задача заключается в том, чтобы обучающийся студент не перепутал анализ коммуникативных практик с приобщением к философскому опыту.

 

Вадим Семенков: Античная философия развивалась в режиме «учитель – ученик». А сейчас такие отношения возможны? И нужны ли они в рамках философского производства?

Профессор Светлов: Не может быть философского производства, может быть только философское перепроизводство. Что мы и пережили в 1990-х годах, когда было «перепроизведены» тысячи и тысячи кандидатов философских наук. Правда, вызвана та ситуация была не только тем обстоятельством, что защитить кандидатскую по философии легче, чем соответственную работу в других научных сферах, но и тем, что существовала странная тяга к философскому опыту. Но никто не сможет «сделать» человека философом. Преподаватель дает элементарные и даже сложные навыки, но все остальное в руках того, кто ощущает в себе философскую жилку. Кстати, с этой точки зрения, история философии важна не потому что, как иногда говориться, философ в наше время это - историк философии. История философии – это некого рода палитра свидетельств духовного опыта. История философии – это возможность выбора.

 

Вадим Семенков: А нынешние отношения «учитель - ученик» могут учитывать опыт тех отношений? Или наоборот, те отношения как-то могут помочь этим? От кого-то я уже слышал, что режим «учитель – ученик» оптимальный для подготовки нового философа. Нынешнее кафедральное отделение пришло от науки и для философов излишне. Должен быть  профессор, а у него - круг ассистентов. Это и будут его ученики.

Профессор Светлов: Традиция кафедральной жизни все-таки важна. Хотя бы потому, что кафедра - площадка для общения «мастеров». В отношении остального я согласен. Бакалавриат – школа, где осуществляется закладка определенных базисных навыков. Магистратура – штучная работа, ситуация мастерских.

 

Вадим Семенков: Фуко тоже ратовал за такие отношения учителя и ученика.

Профессор Светлов: Это наиболее адекватная и верная позиция, потому что философия – это не только обучение дискурсивным формам знания. Сократ ничего не писал, но сколько  философов он создал! Платон, Антисфен, Аристипп, Симмий, Федон, Евклид... Для передачи философского опыта важен пример. Это не только пример нравственных поступков, но также пример отношения к тексту, к мнению другого мыслителя. Здесь схватывается невербальное, экзистенциально важное, что не достигается путем школьного изучения Гегеля, Фуко, Платона и т.д.

 

Вадим Семенков: Каков Ваш опыт как учителя?

Профессор Светлов: Как в Санкт-Петербургском университете, так и на факультете философии, богословия и религиоведения РХГА лучше всего работа со студентами проходит тогда, когда приобретает «штучный» характер. Причем, я бы сказал, что отношения «учитель–ученик» в негосударственной образовательной структуре играет даже более важную роль, чем в практике государственного вуза.

 

Вадим Семенков: А у выпускников РХГА потом складывается профессиональная карьера? Они выходят на защиты?

Профессор Светлов: Безусловно. Только среди моих выпускников РХГА в последние два-три года защитилось 4 человека. А в целом количество защит там вполне конкурентоспособное. Несколько выпускников этого факультета живут и работают по специальности за рубежом. Отмечу, например, Вадима Жданова, специалиста по современным нетрадиционным религиозным движениям, защитившегося и преподающего в Германии. Назову навскидку еще несколько фамилий. Рахманин Алексей – один из интереснейших молодых религиоведов, преподающий в РХГА. Учеником покойного Евгения Алексеевича Торчинова был Павел Берснев – ныне известный писатель, путешественник, исследователь латиноамериканского шаманизма. Когда-то у меня защищал свою дипломную работу «страшный и ужасный» Илья Стогов, теперь культовый писатель и значимая медийная фигура.

 

Вадим Семенков: Вы также курируете издательские программы РХГА.

Профессор Светлов: Совершенно верно. В «нулевых годах» мне довелось в течении шести лет возглавлять издательство СПбГУ. В связи с этим мне предложили использовать накопленный опыт в РХГА. Издательство Академии существует с 1993 года. Выпущено немало книг, но самая известная серия – это «Русский путь». Я хотел бы, чтобы политика издательства была той же, что мы проводили в университете: печатать новое и важное. Мы публикуем первые переводы важнейших философских, исторических текстов на русский язык, новые книги наших думающих людей. Задача издателя состоит не только в том, чтобы обеспечить существование своей фирмы, но и в том, чтобы помочь формированию новых культурных объектов. Второй момент: мы должны воспитывать своего читателя. К сожалению, великое зло, которое наши «большие» издательства сотворили в 1990-е годы, заключается в том, что читательский вкус оказался испорчен. Сформировалось чисто потребительское отношение к книге - как к одноразовому продукту. Сейчас мы видим невероятно сильный кризис независимого и не «попсового» книжного рынка. Финансово он выражается в том, что большинство издательств работают в ситуации планового дефицита, переходящего из года в год. Издательства стали кредитуемыми структурами. В 1990-х годах так не было, а сейчас налицо очень серьезный кризис: кризис идей, авторов, торговли.

Вадим Семенков: Кризис авторов? Но ведь сейчас издается гораздо лучшая литература, чем та, которая была в 1990-е годы: более профессиональная литература по социологии, философии, экономике.

Профессор Светлов: Я имею в виду массовую литературу. Впрочем, кризис имеет место не только там. Для того чтобы тебя узнали как философа, необходимо чтобы тебя прочитали. Но даже если человек приносит интересные философские эссе, кто его напечатает, если он пришел без денег в кармане? Девять издателей из десяти ему откажут. Возможность опубликовать свои тексты у молодого  отечественного философа необычайно низка. В сфере литераторов эта проблема «решилась» уходом в сеть: существует большое количество литературных сайтов, где они выкладывают свои тексты, и где эти тексты обсуждаются. В сфере философии это движение тоже сейчас присутствует. У читателя отбит вкус к новому: если автор (бренд) известный, то я куплю эту книгу, а если неизвестный, то, скорее всего, даже не посмотрю на нее.

 

Вадим Семенков: Как отбили вкус читателя?

Профессор Светлов: На рынке легче и дешевле продвигать продукт узнаваемый, простой, а маркетинговая стратегия наших издателей была такова, чтобы идти по поверхности, не забираясь вглубь.

 

Вадим Семенков: А сами авторы не несут ответственности за это?

Профессор Светлов: Несут, потому что немало писателей начинали как интересные авторы, а превратились в поставщиков популярной - в самом широком смысле этого слова - литературы.

 

Вадим Семенков: Вы сами пишите fiction. Для Вас это отдых или необходимый опыт?

Профессор Светлов: Если говорить честно, то в детстве я мечтал быть писателем. И на философский факультет пошел, чтобы «стать умным» и создавать серьезные исторические книги. Это необходимая составляющая моей жизни, мне интересно и важно писать. Порой именно в эти моменты ощущаю себя счастливым человеком. Плюс, это один из способов подать философские идеи, иногда более адекватный, чем написание статьи для «рецензируемого» журнала. Художественное произведение может нести только одну идею, но она будет стоить множества томов философского наследия. А еще мне, как сочинителю, очень нравится хулиганить.

 

Вадим Семенков: Например?

Профессор Светлов: Три года назад написал рассказ о том, как Харуки Мураками был застрелен в гостинице «Англетер». Он так и называется: «Харуки Мураками умер в гостинице Англетер» (Сборник «Городу и миру», СПб, 2008). Многим знакомым нравится.

 

Вадим Семенков: Из последних произведений, что у Вас получилось?

Профессор Светлов: Написал любовно-земледельческую повесть «Шесть соток в раю» (СПб, «изд. Амфора», 2010), посвященную Бали. Люблю этот остров. В повести много рассказывается о его природе, чем питаются жители и туристы, какие там развлечения, по каким дорогам ездят, как рис возделывают, какие на Бали женщины и т.д. Но есть и некая философская идея и когда я вижу, что читатели чувствуют ее - понимаю, что брался за повесть не зря.

 


Вернуться назад