Бауман Андрей Леонидович — поэт, публицист. Родился в 1976 г. в Ленинграде.
В 1998 г. окончил философский факультет Санкт-Петербургского ун-та. Обозреватель сайта kinoafisha, литературный редактор журнала “Проект Балтия”, автор статей об искусстве. Лауреат премии “Дебют” (2011). Живет в Санкт-Петербурге.

 

“Дано мне тело…”

 

Чернели стены холодом внутри,

к вечернему прилаживаясь мраку,

когда ЗеКа В-343

услышал от соседа по бараку,

 

мотавшего уже бессчетный срок,

которому не виделось предела,

негромкий столбик юношеских строк

такого же ЗеКа: “Дано мне тело…”

 

Ходя под серым небом навесным

и доходяжий лес валя кубами,

дано мне тело что мне делать с ним

он все твердил распухшими губами.

 

И по утрам, в багровый снег мочась,

уже ни слез, ни слов других не помня,

лишь повторял, как в самый страшный час,

как на духу дано мне тело что мне

 

Он эту пайку теплых слов живых

носил в сознанье вместо фотоснимка —

под гулкий лай смертей сторожевых

дано мне тело что мне делать с ним та…

 

Скелет свой выправляя, как флагшток,

по ледяному общему надгробью

ходил, шепча дано мне тело что

мне делать с ним таким и харкал кровью,

 

в которой свет земной давно потух,

а неземной перегорел тем паче

и в тесноте конвойной смертный дух

смешался человечий и собачий;

 

но даже в мерзлый снег ничком упав,

когда земля, расплывшись, опустела

под ним, твердил в немеющий рукав

дано мне тело что дано мне тело

 

 

Земля России

 

Под русским солнцем, полная зерна,

одна на всех — колымскою зимой ли,

поволжским летом, впалым дочерна, —

земля живых пойдет на мукомолье,

 

и с каждой жизнью отнятой старей

и горше будет делаться, из недр

ладонями своих монастырей

незрячее ощупывая небо,

 

глотающее лагерную пыль,

на огненных настоянную травах:

одна на всех — сестра и поводырь,

покоящая правых и неправых.

 

 

 

Тьма

 

здесь город смог пресытился и пьян

война кругом наскучила устали

двуствольно слово бьет по воробьям

глаголющее детскими устами

охотное движение лица

затенено улыбкой как нарочной

и зверь бежит на красного словца

сорвавшийся глухой неосторожный

звучащий плод скорей его сорви

скорей сорви и съешь его запретный

закинутая музыка в крови

голосовой немузыки победной

что голос крови красные слова

когда за белым шумом их не тает

слепящая полночная сова

из головы никак не вылетает

сон разума в белковом колесе

кто жестко спит тот стелется и мягок

на все четыре ночь нежна на все

свои сознанья сдвинутые набок

к войне кругом привыкшие умы

зашедшему за разум все постижно

в скоропостыдной клинописи тьмы

над городом висящей неподвижно

 

 

Солнце новорожденных

 

Медлительное солнце-мед

под веками, огромно,

в самозабвенье сна плывет,

пока сознанье не сверкнет

вдруг обоюдокровно,

 

что тишина идет кругом —

знай светословь листами,

что человеку нужен дом,

когда его не станет,

 

носить под солнцем, как дитя,

цветное разнотравье,

где вьется жизни очертя

веревочка удавья,

 

в веретене людских забот

в предсердия продета.

И — тише первородных вод,

рассеяннее света —

 

впервые кто-то говорит,

как речь его упрочит:

вот, у меня земля болит,

и небо кровоточит;

 

не знаю, что со мной стряслось:

внезапно врос корнями

в дыханье каждое — насквозь,

с блаженством и скорбями

 

его, в слои пространств и лет,

вселенской толщи мига,

где всем за всех нести ответ

в последний полдень мира.