Журнальный клуб Интелрос » Дружба Народов » №3, 2012
Бауман Андрей Леонидович — поэт, публицист. Родился в 1976 г. в Ленинграде.
В 1998 г. окончил философский факультет Санкт-Петербургского ун-та. Обозреватель сайта kinoafisha, литературный редактор журнала “Проект Балтия”, автор статей об искусстве. Лауреат премии “Дебют” (2011). Живет в Санкт-Петербурге.
“Дано мне тело…”
Чернели стены холодом внутри,
к вечернему прилаживаясь мраку,
когда ЗеКа В-343
услышал от соседа по бараку,
мотавшего уже бессчетный срок,
которому не виделось предела,
негромкий столбик юношеских строк
такого же ЗеКа: “Дано мне тело…”
Ходя под серым небом навесным
и доходяжий лес валя кубами,
дано мне тело что мне делать с ним
он все твердил распухшими губами.
И по утрам, в багровый снег мочась,
уже ни слез, ни слов других не помня,
лишь повторял, как в самый страшный час,
как на духу дано мне тело что мне
Он эту пайку теплых слов живых
носил в сознанье вместо фотоснимка —
под гулкий лай смертей сторожевых
дано мне тело что мне делать с ним та…
Скелет свой выправляя, как флагшток,
по ледяному общему надгробью
ходил, шепча дано мне тело что
мне делать с ним таким и харкал кровью,
в которой свет земной давно потух,
а неземной перегорел тем паче
и в тесноте конвойной смертный дух
смешался человечий и собачий;
но даже в мерзлый снег ничком упав,
когда земля, расплывшись, опустела
под ним, твердил в немеющий рукав
дано мне тело что дано мне тело
Земля России
Под русским солнцем, полная зерна,
одна на всех — колымскою зимой ли,
поволжским летом, впалым дочерна, —
земля живых пойдет на мукомолье,
и с каждой жизнью отнятой старей
и горше будет делаться, из недр
ладонями своих монастырей
незрячее ощупывая небо,
глотающее лагерную пыль,
на огненных настоянную травах:
одна на всех — сестра и поводырь,
покоящая правых и неправых.
Тьма
здесь город смог пресытился и пьян
война кругом наскучила устали
двуствольно слово бьет по воробьям
глаголющее детскими устами
охотное движение лица
затенено улыбкой как нарочной
и зверь бежит на красного словца
сорвавшийся глухой неосторожный
звучащий плод скорей его сорви
скорей сорви и съешь его запретный
закинутая музыка в крови
голосовой немузыки победной
что голос крови красные слова
когда за белым шумом их не тает
слепящая полночная сова
из головы никак не вылетает
сон разума в белковом колесе
кто жестко спит тот стелется и мягок
на все четыре ночь нежна на все
свои сознанья сдвинутые набок
к войне кругом привыкшие умы
зашедшему за разум все постижно
в скоропостыдной клинописи тьмы
над городом висящей неподвижно
Солнце новорожденных
Медлительное солнце-мед
под веками, огромно,
в самозабвенье сна плывет,
пока сознанье не сверкнет
вдруг обоюдокровно,
что тишина идет кругом —
знай светословь листами,
что человеку нужен дом,
когда его не станет,
носить под солнцем, как дитя,
цветное разнотравье,
где вьется жизни очертя
веревочка удавья,
в веретене людских забот
в предсердия продета.
И — тише первородных вод,
рассеяннее света —
впервые кто-то говорит,
как речь его упрочит:
вот, у меня земля болит,
и небо кровоточит;
не знаю, что со мной стряслось:
внезапно врос корнями
в дыханье каждое — насквозь,
с блаженством и скорбями
его, в слои пространств и лет,
вселенской толщи мига,
где всем за всех нести ответ
в последний полдень мира.