ИНТЕЛРОС > №11, 2014 > Одеяло, нож, ласточка Елена САФРОНОВА
|
Вадим Муратханов. Узбекские слова. Стихи и переводы / Литературный клуб «Классики XXI века». — М., 2013.
Новая книга стихов Вадима Муратханова называется «Узбекские слова», а входят в нее стихи на русском языке. Содержание книги — качественный, литературный русский текст — контрастирует с названием слишком явственно, чтобы оказаться случайным. Загадка? Кокетство? Или безыскусное следование за контентом: центральное место в подборке авторских стихов Вадима Муратханова (помимо них в сборник входят и тексты поэтических переводов) занимает цикл «Узбекские слова» (с посвящением «памяти ЮсупханаМуратханова»). Узбекские слова — какие они? Спроси любого читателя, пожалуй, ответит согласно первой ассоциации: красочные, яркие, радостные, кричащие и праздничные, как восточный базар! Не так ли воспринимается нами узбекское слово «дастархан», которым и Вадим Муратханов оперирует? Однако «узбекские слова» Муратханова совсем не таковы. Это восемь слов — курпача, боорсок, пул, батыр, сув, пичок, асир, айвон — служащих заглавиями стихотворений. Из этих нейтральных слов, как из кирпичиков, выстраивается принципиально обратное «восточному празднику» настроение. К некоторым из узбекских слов тут же, в заголовках, даны переводы: одеяло, деньги, вода, узник, терраса. «Боорсок» и «батыр» остались без разъяснения — видимо, автор считает, что нет смысла «разжевывать» их читателям, и так все их значения знают. На мой взгляд, задумка Вадима Муратханова для «Узбекских слов» сложнее, чем дать «колоритное» восточное слово с переводом. Если это и переводы, то не текста, а целого поэтического мировоззрения — если не самой жизни, как бы не казалось банально такое определение: Курпача (Одеяло)
Толстая гармошка,
Пул (Деньги)
Дедушка хрипло откашливается, «Здесь слишком мало, — «Э, нет, не обманешь», —
Батыр
Горел. Два раза был порезан. Вечерами на бревне от старого тутовника
Это стихотворения из серии «остановись, мгновение» — внешне лаконичные, но скрывающие за своей краткостью бездны: как и в каждом жизненном мгновении, сколь бы «проходным» нам оно ни казалось, заключен глобальный смысл бытия, заклю-чено мгновенное изменение целого мира. Насколько трагичным и непо-правимым может быть это изменение, Вадим Муратханов запечатлел в стихотворении «Пичок (Нож)», подчеркнуто лишенном эмоциональности:
Махмуд сидит на корточках, Странно: лезвие входит совсем ненадолго
И даже стихотворение со смачным названием «боорсок» (кстати, я только в ходе работы над рецензией узнала, что это род пончиков из кислого теста, жаренных в жире), где якобы описывается пиршество — «дастархан» — на деле не праздничное:
Солнце плавит стекло портрета.
Возможно, ключом к пониманию — не рассудочному, а интуитивному, эмоциональному — цикла «Узбекские слова» служит посвящение. Цикл «поминальный», он — точно письма на тот свет, точно зарисовки, которыми поэт хочет «обогреть», ободрить одинокую душу. Но разлука его с адресатом, над которой человек не властен, диктует особый смысл и тон этих «весточек». Для поэта они имеют метафизическое значение: не зря в стихотворении «Ни вина, ни гурий не надо…», не входящем в этот цикл, он признается:
Но чем дольше из памяти рву
Однако, при всей элегичности, порой скорбности, местами трагичности «Узбекских слов», они создают у читателя не только сочувственное настроение. Я бы сформулировала чувство, зарождающееся при прочтении этих стихов, с помощью культового для русской поэзии образа — «печаль моя светла» (а Муратханов, похоже, обозначает подобное ощущение как «смирение сухое»). Ему больно жить наяву, потому он живет в мире условной реальности — эта реальность художественно усовершенствована относительно материального пространства. Рядом с естественной человеческой эмпатией, болью от чужой боли, после чтения «Узбекских слов» неизменно возникает эстетическая радость от упоения текстом, где все слова гармоничны, точны, стоят на своих местах, и невозможно представить их в другой последовательности, в обратном порядке, в иной тональности. Вадим Муратханов постоянно демонстрирует исключительную чуткость к слову — посмотрите, как он рисует последствия мельчайшего бытового происшествия — случайно сбито ласточкино гнездо с потолка — в стихотворении «Айвон (Терраса)»:
Не с того ли всё началось?
Точно в знаменитом рассказе Рея Брэдбери «И грянул гром», где раздавленная в далеком прошлом бабочка породила такой «детерминированный хаос», что в настоящем изменился язык, правительство и структура власти, оброненное — и тут же приклеенное назад обрывком клеенки! — ласточкино гнездо деформирует окружающий мир, а поэт даже бессилен описать масштаб изменений — и беспомощно разводит руками: «Что-то стало не так». Вадим Муратханов не из тех поэтов, кого можно назвать «оптимистами», тем паче «трибунами». «Громогласье», фонтан эмоций, наслаждение бытием, проявления бурной радости, конкретные высказывания, лобовые утверждения — не для него. Тут напрашивается иной эмоциональный ряд, иной круг сравнений: пастельная гамма, минорный лад, сумеречный час, даже мистический «параллельный мир», либо обиталище бестелесных душ — порой упомянутые настолько определенно, насколько вообще этому автору свойственна определенность и «прямые линии»:
Вывернут сегодня наизнанку Я достигну градуса покоя,
Пока вы не отвыкли от дыханья Вот входите вы с робостью ребёнка
Но в этих пределах настроения, интонации и веры — размытых, расплывчатых, точно детали осеннего пейзажа в стихотворении «Долго на осень глядя в окно…» — «точкой неясной, рыжим листочком» — Муратханов остается привержен четкости поэтического слога:
Здесь минус двадцать пять на солнце — потому, Словно в космос, из временного уюта Тесный сруб не меня ли ждёт
Ту же точность выражений, кажется, идеально соответствующих интонации и содержанию текста, сохраняют переводы Вадима Муратханова, которым отведен второй раздел книги. Кстати, этот раздел «по-своему» отвечает на вопрос, почему книга называется «Узбекские слова». По чести признаться, имена большинства поэтов, чьи стихи перевелМуратханов, не были мне известны: Абдулла Арипов, Алиджан Сафаров, Бабур Бобомурод, Турсунбай Адашбаев, Ахмад Ташходжаев, Белги, Фахриёр, Хуршид Даврон, КутлибекаРахимбаева, Рауф Парфи и Вафо Файзуллах. Но подстрочников в книге нет — только русский перевод. Переводы узбекских поэтов Вадима Муратханова в очередной раз делают понятной, даже очевидной простую истину, что у просвещенного человечества, на деле, несмотря на разность этносов и культур, один и тот же язык — язык межчеловеческихотношений, соответствующих нравственному кодексу. Разве нуждаются в каком-то дополнительном истолковании, например, строки Абдуллы Арипова (хотя в нашем обиходе связано с падающей звездой другое поверье)?
Сорвётся в небе ночном звезда — Порой мне случается в поздний час
Или ночная «жанровая сценка» Турсунбая Адашбаева:
Уснул кишлак. Блестит луна, А за оградою козёл Бехзод храпит — как говорит:
Узбекской поэзии свойственно не только традиционное стихосложение, но различные авангардные искания, в том числе верлибры. Переводу всех этих опытов ВадимМуратханов воздает должное. В собственном творчестве он «амбидекстр»: одинаково легко слагает и силлабо-тонические стихи, и дольники, и верлибры — впрочем, может быть, эта легкость лишь мерещится? Ведь видишь, как правило, не процесс работы, а результат, кажущийся итогом счастливого вдохновения или вообще волшебства… И все же к переводам Муратханова так и тянет отнести слово «легкость». Легкое дыхание стиха — почему бы и нет? Легко слагается, скажем, на русском языке символистская картина мира Белги, закольцованная в таинственное рондо:
одинокой лампы колеблется свет вырастает корабль в ночи горой <...> или галька звёздам вверяет боль одинокой лампы колеблется свет
Легко — по контрасту — звучит «тяжесть пустых рук» у Фахриёра. Легки даже чеканные белые стихи Хуршида Даврона: Бродить по городу в вечерний снегопад, …Кому-нибудь дорогу уступить,
Неожиданный вывод напрашивается, когда закрываешь последнюю страницу книги Вадима Муратханова. Быть может, «узбекские слова» — эвфемизм, обозначающий красивый текст?.. Мне нравится такое толкование. Вернуться назад |