ИНТЕЛРОС > №12, 2014 > Баланс беспредела Лев АННИНСКИЙ
|
«Беспредел» я отложу до финала этой заметки. А сейчас — баланс:
Так начинается стихотворение Кирилла Ковальджи, напечатанное в альманахе «Муза»,выпуск 25-й; название цикла «Таинственна жизнь». И еще как таинственна! Айседора и Марина — колдовской сцеп имен, баланс непредсказуемости, семейный неформат в жизни знаменитых поэтов. Не хочу придираться к качеству строк, синтаксическая хромота второй вполне уравновешивается щегольской рифмой в третьей: «Влади — Володи». Цепляет меня куда больше — пара символов, обретших в нашей реальности анекдотическую живучесть. Стакан? Непременная вариация евтушенковского гимна поэзии: стакан в России больше, чем стакан. Игла? Чтобы не впутываться в наркоту, — анекдот про наследника престола, которому предсказали безбедное царствование, а он в ответ: «Я бы еще немного шил…» Но возвращаюсь к «Сереже» и «Володе». То есть к Есенину и Высоцкому. К таинственному смыслу неформата их жизни. Десятилетие назад я прочитал у Ковальджи в подаренной мне книге следующее откровение: «Писатель — и нормальная жизнь? Как-то не по-русски…» Впрочем, не десятилетие надо бы мне отсчитать, а еще на полста лет больше. К середине двадцатого века, когда я, недавний выпускник московского университетского филфака, впервые услышал имя и стихи недавнего выпускника московского Литинститута… В его имени певучее греческое окончание оперяло крутую устойчивость славянского корня… В биографии пережитая война оборачивалась то бессарабским, то румынским прифронтовым подданством и, наконец, увенчалась молдавским гражданством. Я, молодой журналист, часто ездил тогда в Кишинев, там мы и познакомились; жены наши, университетские однокашницы, облегчали общение… Стихов было много, я о них успел и написать тогда же, хотя смущало меня у Кирилла переполняющее строки взвешенное внимание к жизненным коллизиям, так что иной стих так и тянуло пересказать как убедительное мнение… Тогда ведь были в ходу заполошные страсти, мнения сшибались, а не взвешивались: какой там баланс! Или прокуроры, или адвокаты накренившейся послесталинской системы и нависшей антисталинской перестройки! Кирилл не был ни с теми, ни с другими, он относил себя к «любознательным летописцам» жизни… Нормальной жизни. Как и я. Теперь я возвращаюсь к этюду Кирилла из цикла «Мозаика» в книге «Обратный отсчет» 2003 года: «…В России поэтов или убивают, или они сами себя приканчивают. Недаром Кюхельбекер в XIX веке в стихотворении "Участь русских поэтов" написал: "Горька судьба поэтов всех времен; тяжелее всех судьба казнит Россию…" А в ХХ веке подтвердил Волошин: "Темен жребий русского поэта…" Трагическая традиция стократ увеличивает силу таланта. Знаю, знаю…» Многое знание — многая печаль? Обратный отсчет таится подтекстом в стихах настоящего поэта, даже если он хотел бы «помешать трагедии осуществиться». Как помешать? Ответ из той же «Мозаики»: «Жить, принимая все…» А если поэтов убивают, и они знают, что гибель неотвратима? Если изначально и окончательно «Россия со счастьем в разводе»? И суждено таким заступницам, как Айседора и Марина, сцеплять имена, сияющие посмертно? Обратный отсчет — к стихам, сложившимся когда-то у Кирилла, когда он обнаружил, что при переезде из Европы в Россию надо переставлять железнодорожные тележки: «На границе вагоны меняют колеса — у России не та колея». Поразительные строчки — до сих пор помнятся! Теперь — финал стихотворения, начатого именами Айседоры и Марины:
Понятно, что меня зацепило, завело, заело? Волшебное слово, заставляющее нашу нормальную повседневность взлетать в бесконечность, «обратным отсчетом» прозревать истоки и преодолевать границы, — наш роковой, спасительный, безудержный, безотчетный беспредел.
Вернуться назад |