Повесть по мотивам реальности. Окончание

 

Окончание. Начало см. «ДН» № 1, 2015.

 

 

 

Шквал сенсационных новостей обрушивается на Западную Германию. Одна за другой гремят по стране вооруженные акции, проводимые группой людей, которые называют себя «Фракция Красной Армии». Ошеломляющее впечатление на немцев производит операция в конце сентября, когда в течение всего десяти минут были ограблены сразу три крупных берлинских банка. Позже выяснилось, что предполагалось совершить налет и на четвертый, но его отменили, так как в этот день в здании банка начался капитальный ремонт. Общая сумма экспроприированного — более 200 тысяч дойчмарок. Через некоторое время происходит налет на два банка в Касселе. Там террористам удается взять 115 тысяч дойчмарок. В банке Кайзерлаутерна они берут еще 285 тысяч, и примерно такую же сумму приносит им налет на банк в Людвигсхавене.

Становится ясным, что это не разрозненные эксцессы, это стратегическая борьба, имеющая целью смену власти в стране. В Германии образовался «внутренний фронт», началось что-то вроде гражданской войны, масштабы которой стремительно расширяются. Также становится ясным, что террористы прекрасно вооружены, у них военная дисциплина, они прошли соответствующую подготовку. Поражает тщательное планирование операций: боевики в масках и с автоматами выныривают ниоткуда и после акции, будто демоны ночи, проваливаются в никуда. Полиции не удается обнаружить никаких концов. Тем более, что при попытке задержания боевики тут же начинают стрелять, и делают они это явно лучше, чем сотрудники той же полиции.

Однако вовсе не банки являются их главной мишенью. Зимой 1971 года появляется в нелегальной печати программный документ РАФ, озаглавленный «Концепция городской герильи» (Das Konzept Stadtguerilla) и написанный, судя по всему, УльрикойМайнхоф. Здесь точка зрения «Красной Армии» четко определена. «Городская герилья выступает логическим отрицанием парламент-ской демократии, давно уже подорванной ее собственными представителями. Это единственный и неизбежный ответ и на чрезвычайные законы, принятые правительством ФРГ, и на правило "ручной гранаты", используемое полицией; это готовность сражаться с Системой теми же методами, которые выбирает Система для уничтожения своих оппонентов… Городская герилья начинается с признания того факта, что время революционной борьбы пришло. В стране, чей аппарат насилия так велик, а революционные силы так слабы, каковой является ФРГ, без открытой революционной инициативы не будет даже нацеленности на революцию... Городская герилья означает вооруженную борьбу, безусловно необходимую в данный момент, так как полиция без ограничений пользуется огнестрельным оружием — убивает нас, заживо хоронит наших товарищей в тюрьмах. Быть "городским партизаном" означает не позволять насилию со стороны Системы деморализовать себя… Цель городской герильи — атаковать государственный аппарат в ключевых местах, вывести его из строя, разрушить миф о вездесущности, всевластии и неуязвимости буржуазного государства»…

И более простыми словами: «Нам нужен мир без частной собственности и диктата банкиров, без садизма полиции, парламентского балагана и клинического идиотизма прессы, без семей, калечащих наше сознание, без тюрем и армейских шеренг».

Манифест РАФ становится одной из самых популярных публикаций в стране. Его перепечатывает множество немецких газет, его цитируют, на него ссылаются, его обсуждают в бурных дискуссиях левые и правые интеллектуалы. Этому способствует и яркая эмблема организации: на фоне пятиконечной красной звезды — черный, как зловещая смерть, автомат Калашникова (через некоторое время его заменит пистолет-пулемет марки «кох») и крупными буквами — RAF (Rote Armee Fraktion).

Декларации Манифеста немедленно подтверждаются действиями. Вот хроника только так называемого майского наступления РАФ. 11 мая взорваны бомбы во Франкфурте около входа в штаб 5-го корпуса армии США: здание разрушено, погиб лейтенант, воевавший, кстати говоря, во Вьетнаме, ранено тринадцать американских солдат, ущерб оценивается в миллион западногерманских марок. 12 мая взорвано здание полицай-президиума в Аугсбурге: пострадали пять полицейских, выгорело несколько этажей. Через час гремит взрыв на государственной автостоянке для автомобилей чиновников: уничтожено и серьезно повреждено более шестидесяти машин. 15 мая в Карлсруэ взорван автомобиль судьи Будденберга, который подписывал большинство ордеров на арест членов РАФ. В тот же день в Гамбурге несколько бомб взрываются в офисе концерна «Шпрингера», в результате чего пострадали около двадцати человек. 24 мая мощный взрыв раздаетсяв Главном штабе армии США в Европе: погибают трое американских военнослужащих, двое офицеров и рядовой. Через прессу РАФ сообщает, что эти взрывы — ответ на американскую агрессию во Вьетнаме… А ведь была еще попытка взорвать поезд канцлера ФРГ в Гейдельберге, разрабатывались планы вооруженного нападения на ряд крупных военных баз.

За вторую половину 1970 года боевики РАФ осуществили около восьмидесяти поджогов и взрывов — административных, военных и общественных учреждений. Ударам подверглись объекты в Берлине и Франкфурте, в Дюссельдорфе и Мюнхене, в Эссене, в Глодбахе, в Кельне. Характерными чертами атмосферы Германии становятся копоть и гарь. Характерными приметами звукового фона — стрельба и вой тревожных сирен. А к концу 1971 года РАФ осуществила уже более пятисот акций, экспроприировав при этом два миллиона марок.

Это великолепное представление, полное драматизма, неожиданных поворотов, эффектных сцен. С напряженным вниманием следит вся Германия, как крохотная когорта революционных бойцов сражается с могущественным государством. «Шестеро против шестидесяти миллионов», скажет о них лауреат Нобелевской премии Генрих Белль. Это уже не студенческие демонстрации, которые можно разогнать дубинками и слезоточивым газом. И не «шизофреники» Бомми Баумана, которых можно просто арестовать. С первого же момента боевики «Красной Армии» дают понять, что они будут сражаться не на жизнь, а на смерть. Они объявили буржуазному государству войну, и, как на всякой войне, они не дают пощады врагу, но и сами ее от врага не ждут.

Уже в декабре 1970 года, когда полиция останавливает машину, где находятся два члена РАФ, один из них, Али Янсен, выхватывает пистолет и начинает стрелять. Правда, Янсена все равно задерживают, а за попытку убийства приговаривают к десяти годам тюрьмы. Тем не менее, начало положено. Важная психологическая граница пересечена. Через пару месяцев, когда полиция пытается арестовать двух других членов РАФ, пистолет выхватывает уже Манфред Грасхоф. В это раз ему и Астрид Пролл, той самой младшей сестре Торвальда Пролла, которая пришла в «Красную Армию» вместо него, удается благополучно уйти. Однако в начале лета изумленные немцы наблюдают сцену, будто сошедшую с экрана американского боевика: погоня по улицам на машинах, завывание сирен, мигалки, стрельба — это полиция пытается задержать Ральфа Райндерса и Альфреда Марландера. При этом один полицейский ранен, и новость об этом проходит по страницам всех немецких газет. А в июле, во время проведения очередной из облав, «БМВ», в котором находятся Вернер Хоппе и Петра Шельм, неожиданно набрав скорость, прорывает полицейский блокпост на окраине Гамбурга. Описание дальнейших событий сильно разнится, но, вероятно, Петра Шельм, выскочив из машины, начинает стрелять и сама убита ответным огнем. Это первая настоящая жертва беспощадной войны. Петре Шельм было всего девятнадцать лет. После этого никакое снисхождение уже невозможно. Осенью двое полицейских серьезно ранены, когда пытаются проверить автомобиль, припаркованный как-то не так. Позже выяснится, что стреляли Маргрит Шеллер и Хольгер Майнц. Вскоре происходит перестрелка в Гамбурге, где один из полицейских, пытавшихся задержать ту же Маргрит Шеллер, убит. А вслед за этим убит Георг фон Раух, член РАФ, который при аресте попытался выхватить пистолет. Далее при попытке задержания стреляет в полицейских Андреас Баадер, еще один полицейский убит при налете «красноармейцев» на банк, убит Томми Вайсбекер, тоже, как и фон Раух, попытавшийся при аресте выхватить пистолет, а Манфред Грасхоф, которого таки настигают в подпольной типографии РАФ, где изготавливаются фальшивые документы, пистолет выхватить успевает и убивает офицера полиции.

Война идет не только в физическом, но и в информационном пространстве. Правая пресса немедленно создает крайне негативный ярлык «Банда Баадера и Майнхоф». Никакой «Красной Армии», никакого «сопротивления», никаких «революционных бойцов», это обыкновенные уголовники, наркоманы, распоясавшееся от безнаказанности хулиганье, их деятельность — «запугивание мирного населения», «провокации», «безжалостные убийства и грабежи». С фотографиями, печатающимися в этих газетах, делают то же, что и с фотографиями Руди Дучке: Баадер с челкой под Гитлера выглядит именно как отпетый бандит, а портрет Ульрики Майнхоф отретуширован так, что в глаза бросается прежде всего зверообразная тупая упертость.

«Фракция Красной Армии» стреляет из своих пропагандистских орудий. После взрыва американской базы во Франкфурте «Петра Шельм Коммандо» (военное подразделение РАФ) выпускает Коммюнике № 1: «Западный Берлин и Западная Германия больше не будут безопасным тылом для организаторов войны во Вьетнаме. Они должны знать, что преступления, совершенные ими, превратили их во врагов — нигде в мире они не укроются от возмездия революционных партизанских отрядов… Мы требуемнемедленного прекращения минной блокады Северного Вьетнама! Мы требуем полного вывода американских войск из Индокитая! Победу Вьет-Конгу!» О том же говорит и Коммюнике № 5: «За последние семь недель ВВС США сбросили на Вьетнам больше бомб, чем на Германию и Японию, вместе взятые, за всю Вторую мировую войну. Пентагон пытается остановить наступление Северного Вьетнама с помощью миллиона бомб. Это геноцид, убийство целого народа, уничтожение, новый Освенцим!» А после взрывов в офисе Шпрингера, где пострадало больше десятка служащих (здание не было эвакуировано, хотя РАФ предупредила об акции специальным телефонным звонком), выходит яростное Коммюнике № 4: «Шпрингер скорее рискнет жизнью своих работников, чем несколькими часами рабочего времени, ведь это принесет ему прибыль. Для капиталиста прибыль — это все, а люди, которые ее приносят, — дерьмо. Нам искренне жаль, что пострадало столько людей. Мы старались этого избежать».

И эту войну, принципиальную войну за умы, РАФ, по крайней мере на первом этапе, несомненно выигрывает. Вокруг них сразу же возникает легенда. Как бы ни старались официозные СМИ представить их исключительно «уголовниками», «бандитами, сорвавшимися с цепи», «грабителями», «убийцами невинных людей», «сумасшедшими анархистами», «клоунами», «девочками-монашками и мальчиками с замашками кинозвезд», но факты, которые немедленно раскапывают журналисты, свидетельствуют обобратном. Ошеломляющее впечатление производит на немецкое общество то, что Ульрика Майнхоф мало того, что известная журналистка, главный редактор популярного журнала «Конкрет», все бросила, оставила даже детей, ушла в террор, но она еще, оказывается, и потомок великого поэта-романтика Гельдерлина, Ян-Карл Распе — потомок знаменитого писателя Распе, автора книги о приключениях барона Мюнхгаузена, Гудрун Энсслин — прямой потомок самого Гегеля; Хорст Малер, собственно, он и придумал РАФ, — родственник великого композитора Густава Малера. И даже Андреас Баадер, вроде бы единственный среди них «хулиган» — потомок Франца Ксавера Баадера, выдающегося немецкого философа-идеалиста. Это уже не социальное дно, не ущербные маргиналы, это нечто совершенно противоположное.

 

Вот чего не могут объяснить официозные СМИ: почему молодые люди, в большинстве своем высокообразованные, в большинстве своем из достаточно благополучных социальных слоев, отринули эту жизнь и начали рискованную борьбу. Значит, что-то неблагополучно в «королевстве датском». Муж Гудрун Энсслин неслучайно заявит судье: «Плоха вся ваша система».

К тому же революция всегда имеет преимущество перед традиционной реальностью. Любая революция, какой бы ад она впоследствии ни принесла, всегда провозглашает исключительно высокие цели: свободу, справедливость, братство, равенство всех людей. Она возвещает, что идет новый мир, что наступает эпоха, где больше не будет места уродливым явлениям прошлого. Она призывает к тому, чего человечество стремится достичь уже тысячи лет. А что может предложить молодежи капитализм? Машину престижной марки? Дом в пригороде? Счет в банке, который требуется ревностно пополнять? Тратить на это драгоценную жизнь, которая дается человеку всего один раз? «За уверенность, что не умрешь с голоду, платить риском умереть со скуки»? — так писали восставшие французские студенты на стенах парижских домов. А потом этот жалкий мирок, который ты так тщательно вокруг себя создавал, из-за алчности и лицемерия продажных буржуазных политиков снова провалится в очередную мировую войну?

Вот в чем заключается преимущество революции. Она дает молодежи романтику, которую не в состоянии предложить старый капиталистический мир — романтику восстания против вопиющей несправедливости, романтику Робин Гуда, романтику Вильгельма Телля, романтику Че Гевары, романтику победоносных красных знамен.

Члены РАФ первоначально и ведут себя как романтики. Во время налетов на банки — так «Красная Армия» добывает средства, необходимые для борьбы, — они читают банковским служащим краткие лекции о марксизме, угощают их крекерами и шоколадом, которые специально захватывают с собой. Они оставляют листовки: «Конфисковано у врагов народа». Они пишут, что берут по праву лишь то, что принадлежит не капиталистам, а всем. Всю прессу Германии облетает история, как во время одной из экспроприаторских акций РАФ Андреас Баадер, заметив старушку, испуганно воскликнувшую в дверях: «Что здесь происходит?», вежливо, под локоть, проводит, усаживает ее и объясняет, что ничего особенного: «Мы грабим банк». Это напоминает эпизод из известного фильма «Бонни и Клайд», где герои на вопрос обывателя, чем они занимаются, тоже вежливо отвечают: «Мы грабим банки. Разве в этом есть что-нибудь плохое?», и зачуханный американец тут же соглашается, что ничего плохого в этом, разумеется, нет, потому что несмотря на весь свой стихийный либерализм, несмотря на благоговейное уважение к собственности, привитое ему американской культурой, даже несмотря на свою тайно лелеемую мечту самому стать банкиром, в душе он ненавидит проклятые банки так, как ненавидит дьявола протестант, чувствующий мерзостный запах серы во всем, что мешает ему праведно жить.

Бонни и Клайд — это тоже легенда. Тоже — отчаяние, тоже — кошмарный кризис, взрыхливший всю прежнюю жизнь. Только это, конечно, не социальная революция, а криминальная, воплощающая романтику по-американски: разбогатеть немедленно и любой ценой.

Можно сказать и проще. Эпоха потребовала героев, и герои пришли. Буквально за несколько месяцев бойцы «Красной Армии» становятся культовыми фигурами для молодежи. Ими восхищаются, им завидуют, им пытаются подражать. РАФ формирует топ немецких новостных лент. Известность их выходит далеко за пределы Германии. «БМВ», излюбленную машину РАФ (эту марку они угоняют чаще всего), теперь расшифровывают как «Баадер — Майнхоф — Ваген», кожаные куртки, темные очки (униформа РАФ) приобретают необычайную популярность. Рок-музыканты предоставляют им свои квартиры. «Шикарные левые» организуют сбор в их пользу денежных средств. Король немецкого поп-арта Герхард Рихтер вывешивает в галерее огромные цветные портретыБаадера и Майнхоф, скопированные с плакатов «они разыскиваются». А когда в солидном западногерманском еженедельнике «Шпигель» появляется специальный раздел «Б — М», никому ничего не требуется объяснять: здесь будут печататься материалы о «Красной Армии». Один из будущих историков скажет: «Радикальный блеск РАФ-террора подтолкнул многих вполне благополучных молодых людей вступить в организацию и стать на тот же рискованный путь». А судья, ведший процессы РАФ, с раздражением пояснит: «Вот они (молодежь) приходят на суд, видят своих кумиров, с восторгом внимают им, а потом через год, через два сами оказываются в тюрьме, потому что пытаются им подражать».

Это действительно так. Подвиг гипнотизирует молодежь своим прорывом за пределы реальности. У каждого поколения возникает своя метафизическая мечта. У американцев — это миллион долларов. У русских — светлое будущее, коммунизм. У немцев, по крайней мере в 1970-х годах, — освобождение от проклятья фашизма. «Красная Армия» задела самую больную струну: коричневый дурман прошлого должен быть развеян полностью и окончательно. Поражают данные социологических опросов того времени. Выясняется, что почти четверть граждан Германии в возрасте до тридцати лет в той или иной степени симпатизируют РАФ, это более семи миллионов людей, а каждый десятый готов им помочь — например, дать денег или приютить террористов на ночь.

Причем слова здесь не расходятся с делом. Во время попытки ареста Манфреда Грасхофа его спасает совершенно незнакомый ему человек: вывозит на своей машине из опасной зоны и даже, поскольку у Грасхофа денег нет, покупает ему билет на пригородную электричку. Еще одного члена РАФ, Бомми Баумана, также выводят из полицейского оцепления две совершенно незнакомые девушки. Ему достаточно было подойти к ним и назвать себя.

Множество людей сочувственно относятся к «Красной Армии». Печатники изготавливают для них фальшивые документы, техники делают механизмы для зажигательных бомб, механики перелицовывают угнанные машины: прячут их в гаражах, перекрашивают, вешают фальшивые номера. В последнем случае вообще складывается целая индустрия. Обычно следят за каким-нибудь многоквартирным домом, пока не подъезжает к нему подходящий автомобиль, далее звонят хозяину машины, представляются работниками социологических или муниципальных служб, беседуют и получают всю необходимую информацию. Затем угоняют аналогичную марку, делают для нее такой же техпаспорт и регистрационные номера. Таким образом создается точная копия автомобиля: в случае проверки он у полиции никаких сомнений не вызывает.

В общем, как на спортсмена, ставшего чемпионом, работает специализированный коллектив — невидимая команда тренеров, психологов, менеджеров и врачей — так на компактное ядро рафовских боевиков, зачастую бесплатно и добровольно, работают сотни людей.

Это то, что позволяет «Красной Армии» ставить один «рекорд» за другим.

Результаты не замедляют сказаться. Весной 1972 года в общественном сознании Федеративной Германии начинает складываться ощущение, что РАФ побеждает. Доказательством здесь служат не только непрерывные акции «Красной Армии», грохочущие одна за другой, но и то, что за короткое время в стране возникает множество самых разных подпольных террористических групп, раздувающих пламя революционной борьбы. Возникают «Тупамарос Западного Берлина», названные так в честь уругвайской организации, начавшей применять — и весьма успешно — тактику городской герильи еще в 1960-х годах, возникает грозное «Движение 2 июня», увековечившее в своем имени дату гибели Бенно Онезорга, возникает «Южный фронт действий», образованный «мюнхенскими коммунарами», возникает довольно странная организация «Социалистический коллектив пациентов», его создают психологи, считающие, что болеет общество, а не человек, возникают «Революционные ячейки» («Revolutionare Zellen») и их женское крыло «Rote Zora», провозгласившие своей целью «создание нелегального аппарата, делающего возможным новые формы борьбы». Кажется, что надвигается неудержимый девятый вал, вздымается шторм, готовый смести собой все. Полиция пребывает в растерянности: она не представляет, как этот хаос остановить. В растерянности пребывает и правительство ФРГ: все его громкие обещания «немедленно восстановить порядок», «вернуть обществу спокойствие и закон» оказываются сотрясением воздуха. Чуть ли не каждый день ошарашивают Германию известия об очередной акции террористов. Чуть ли не каждый день возникает новая трещина в монолитном, казалось бы, фундаменте власти. Еще немного — и рухнет все здание. А безнадежность ситуации, по мнению многих, усугубляется тем, что в таком положении оказывается не только Западная Германия. В соседней Франции возникает «Революционная коммунистическая лига», призывающая к борьбе, в соседней Италии выходят на сцену «Красные Бригады», которые тут же развертывают жестокий антиправительственный террор, скоро начнут действия «Революционные ячейки» в Бельгии и даже на далеком и вроде бы благополучном Острове хризантем организуется «Японская Красная Армия» (Нихон сэкигун), выпустившая соответствующий манифест. Да что там Япония! В такой твердыне западной демократии, как США, подпольные группы сопротивления возникают одна за другой: «Черные пантеры», провозгласившие, что «войну можно остановить только войной, и чтобы отложить оружие, нужно сначала взять его в руки»; «Республика Новая Африка», имеющая целью создать независимое государство с преобладающим афроамериканским населением на территории южных штатов Америки; «Везермены» («Синоптики»), ставящие своей задачей уничтожение буржуазного истеблишмента и осуществившие около тридцати взрывов в студенческих городках; «РМД-1», выдвинувшее лозунг «Принести войну домой», то есть распространить герилью на территорию Соединенных Штатов; чуть позже — «Симбионистская армия освобождения» (те, что захватили в заложники и заставили сотрудничать с ними внучку миллиардера Патрисию Херст).

Представляется, что в огненный катаклизм попал весь Запад. Колеблется почва, раскалывается материковый гранит. Пророчеством звучит фраза, которой заканчивался Манифест РАФ: «Зацвели сотни цветов! Это начали действовать сотни вооруженных революционных групп!» Миг торжества близок, до крушения отвратительного капиталистического мироустройства остаются считанные часы.

 

Через двадцать пять лет после гибели первого поколения РАФ на экраны уже объединенной Германии выйдет фильм «Красный террор» («Baader»), повествующий об этих событиях. Фильм, надо сказать, весьма примитивный, в частности, Андреас Баадеризображен там как самодовольный и туповатый бандит, изрекающий время от времени карикатурно-революционные фразы. Он и внешне, по сытой своей, тяжелой, малоподвижной физиономии очень похож на российских «быков» образца бандитских 1990-х годов.

В фильме есть удивительный эпизод. Высокопоставленный чиновник криминальной полиции ФРГ, глава федерального Центра по борьбе с терроризмом — это единственный в правительственных кругах человек, кто с пониманием, а, может быть, и с определенным сочувствием относится к целям РАФ, а потому втайне от начальства и подчиненных он встречается с Андреасом Баадером и предлагает ему прекратить бессмысленную борьбу. Мотивировка проста: плоха та идея, ради которой приходится убивать. В ответ Баадер тоже изрекает что-то банальное: дескать, его дело правое, победа будет за ним. Пусть лучше он сам погибнет, но его смерть вдохновит миллионы людей.

Эпизод, разумеется, совершенно неправдоподобный. Эта психологическая «находка» целиком лежит на совести режиссера. И вместе с тем она отражает реальный факт: в сентябре 1970 года некий Хорст Герольд, до того скромный чиновник немецкой криминальной полиции, неожиданно становится Верховным комиссаром БКА¹  и тут же, преодолевая все бюрократические препоны, начинает превращать эту службу в аналог американского ФБР².

Данный карьерный взлет Хорста Герольда можно объяснить лишь тем отчаянным положением, в котором пребывает правящая верхушка Германии. Настроения, царящие там, близки к панике. На правительство давят промышленники и банкиры, высокопоставленные чиновники администрации, полиции и суда, политические деятели даже из числа близких союзников, члены парламента, представители различных общественных групп — весь тот тесный, но чрезвычайно влиятельный круг людей, от которых зависит само существование власти. Снижается международный авторитет Германии. Собственно, какой может быть у страны международный авторитет, если в ней непрерывно гремят взрывы, происходят убийства, поджоги и грабежи, а правительство не способно противопоставить этому ничего, кроме судорожных движений и громких слов. Разумеется, никакого авторитета. Тот, кто не в состоянии навести порядок у себя в доме, не может претендовать на серьезную роль и при наведении порядка в международных делах. Все требуют мер. Все требуют решительных и эффективных шагов. Однако никто не может сказать, что именно следует сделать. Никто не может предложить хоть сколько-нибудь приемлемый план. И вдруг в обстановке хаоса и смятения появляется человек, который заявляет, что знает, как покончить с террором. В обычных условиях Хорсту Герольду потребовалось бы, вероятно, служить еще много лет, медленно одолевая ступеньки карьерной лестницы, чтобы занять этот пост, но тут разбушевавшиеся волны событий мгновенно выбрасывают его на самый верх.

Роль отдельного человека в истории то переоценивается, то недооценивается. Карлейль полагал, что историю творит одинокий герой. Марксизм, по крайней мере в его классической версии, напротив, считал, что историю создает народ (хотя заметим, что практика советской власти опиралась почти исключительно на вождизм). Частично правы, по-видимому, и те, и другие. А если сформулировать эту проблему в самых простых словах, то можно сказать, что историю, пусть даже микроскопическую — в локальных временных областях — творит тот, кто, обладая для этого необходимыми данными, оказался на нужном месте в нужный момент. Тогда происходит что-то вроде короткого замыкания: трещат искры, дергается весь механизм, электронный пробой поворачивает громоздкую государственную колесницу на новую колею.

Хорст Герольд оказывается точь-в-точь на своем месте. Одержимости террористов, считает он, следует противопоставить еще большую одержимость, фанатизму революции — еще больший, более отчаянный фанатизм. Хорст Герольд наделен обоими этими качествами в полной мере. Он давно уже осознает, что старые методы, используемые для борьбы с уголовниками, здесь не годятся. Требуются принципиально новые технологии, которые в те годы только-только еще начинают завоевывать мир. Преодолевая опять-таки все вязкие бюрократические препоны, он за короткие сроки создает в Висбадене, где расположена штаб-квартира БКА, мощнейший для того времени компьютерный центр: теперь 70 000 линий связывают в единое целое полиции всех федеративных земель. Одновременно такие же электронные линии он прокладывает в полицейские ведомства Европы и США и через министра внутренних дел Геншера, который поддерживает его, добивается, чтобы между ними происходил непрерывный информационный обмен. Параллельно он начинает накапливать гигантскую базу данных, куда заносятся все детали, все сведения, хоть как-то связанные с немецкими террористами. Он не пренебрегает никакой информацией, сколь бы незначительной она ни была. В базу данных включаются не только лидеры и бойцы различных террористических групп, но — их родственники, друзья, приятели и сочувствующие, их привычки, склонности, особенности поведения. В скором времени эта база включает в себя около пяти миллионов имен, а также сведения более чем о трех тысячах легальных и нелегальных организаций, коллекция отпечатков пальцев насчитывает два миллиона оттисков, фотоальбом — два миллиона качественных фотографий, коллекция почерков — более шести тысяч четко классифицированных образцов. Одна только папка «Контакты/Слежка за заключенными» содержит список из 6 632 людей, когда-либо посещавших или переписывавшихся с террористами, находящимися в заключении.

Конечно, с точки зрения наших дней, это все достаточно элементарные вещи. Аналогичные базы данных существуют сейчас в любой квалифицированной полиции мира. Однако тогда это был принципиальный прорыв: многофакторный анализ, ставший возможным благодаря компьютерной технике, позволяет теперь создавать достоверные профили и событий, и организаций, и миллионов отдельных людей, а мощные алгоритмы, обрабатывающие информацию, сортируют их по уровням общественной опасности/безопасности. Именно Хорст Герольд первым начал вносить в электронные полицейские картотеки данные о банковских переводах граждан, об аренде ими квартир или машин, об их письмах, поездках, об их телефонных звонках — обо всех тех «электронных следах», которые оставляет в своей повседневной жизни любой человек.

Гигантская информационная сеть накрывает Германию. По эффективности слежки она не уступает тотальному просвечиванию инакомыслящих, организованному в свое время гестапо. Хотя сам Хорст Герольд болезненно обижается, если кто-нибудь, хотя бы в шутку, называет его «Старшим Братом» — он чрезвычайно гордится своей системой и не раз высказывается в том смысле, что с ее помощью можно было бы истребить преступность вообще. Идея, разумеется фантастическая. Преступность, как доказывает уже наше время, растет даже там, где видеокамеры повешены практически на каждом углу. Правда, в те дни это кажется вполне достижимым. Более того, это начинает работать, что позволит Герольду позже гордо сказать, что терроризм в Германии победил именно он. Он вообще испытывает к «Красной Армии» нечто вроде любви и, по воспоминаниям современников, чувствует себя крайне польщенным, когда узнает, что Андреас Баадер внимательно изучает его статьи и заставляет делать это других членов РАФ. Он полагает, что Андреас Баадер — единственный, кто его по-настоящему понимает, а он, Хорст Герольд, — единственный, кто по-настоящему понимает его. Она оба — люди одной идеи. Она оба поставили перед собой фантастически трудную цель. Чтобы не отвлекаться по мелочам, Герольд даже переезжает жить в свой компьютерный центр, а несколько позже, когда он все-таки приобретет собственный дом, оборудует там бетонированный подвал с терминалом, где будет проводить целые дни. До конца жизни, куда бы он ни пошел, его будут сопровождать два автоматчика из БКА, и через несколько лет он станет жаловаться, что единственная разница между террористами, пребывающими в тюрьме, и им, обреченным на добровольную изоляцию, заключается только в том, что ему, в отличие от политических заключенных, никто не сочувствует.

Последствия этих мер сказываются почти сразу же. Уже в декабре 1970 года полиция арестовывает Карла Руланда, который начинает давать показания на известных ему членов РАФ. Не следует думать, однако, что это чистая трусость или предательство. Карл-Хайнц Руланд — механик, и до того занимавшийся полукриминальной перелицовкой машин, к «Красной Армии» он присоединился не столько из политических убеждений, сколько, по-видимому, соблазненный щедрой оплатой своих профессиональных услуг. Кроме того, здесь, вероятно, сыграли роль личные отношения: недавно в группе появился ветеран западноберлинской «Коммуны № 1» Ян-Карл Распе, очень быстро ставший одним из лидеров РАФ, и — сформулируем это так — «вытеснивший Руланда из сердца Ульрики Майнхоф». Руланд знает довольно много, конспирация у «красноармейцев» пока еще не на высоте, и полиция тут же начинает прочесывать явочные квартиры РАФ во Франкфурте, Гамбурге, Бремене и Гелсенкирхене.

Той же ночью в Нюрнберге при попытке угнать машину арестованы Али Янсен и Ули Шольц. Шольц ведет себя сдержанно, и позже его отпускают, а Янсен, как уже говорилось, выхватывает пистолет, стреляет и получает за попытку убийства десять лет тюремного заключения. Зимой 1971 года арестован Ганс-Юрген Бэкер, а в мае в Гамбурге полиция задерживает Астрид Пролл. Ее уже пытались задержать в феврале, но тогда им с Манфредом Грасхофом удалось уйти. Далее арестованы Томми Вайсбекер и Георг фон Раух, а в июле во время блокады полицией всех основных дорог ФРГ задержан Вернер Хоппе и убита в перестрелке недавно пришедшая в РАФ Петра Шельм. Почти сразу же после этого арестован Дитер Кунцельман, который за организацию поджогов, взрывов и покушений получает впоследствии девять лет.

«Красная Армия» начинает терять бойцов одного за другим.

Однако самый страшный провал происходит уже в начале. Еще в октябре 1970 года полиция получает сведения о подозрительной квартире на Кнезебекштрассе 89, Западный Берлин. Полиция вламывается туда и арестовывает Ингрид Шуберт, при которой находят заряженный пистолет. Кроме того в квартире обнаруживают еще один пистолет, «коктейли Молотова» и фальшивые автомобильные номера. Вскоре в квартиру звонит Хорст Малер и, зайдя внутрь, видит направленные на него двенадцать оружейных стволов. При Малере тоже находят заряженный пистолет. Через полчаса там же арестована Моника Берберих, а затем в капкан попадают Ирэн Гергенс и Бригитта Асдонк.

Особенно тяжелой оказывается для РАФ потеря Малера. Хорст Малер — известный в общественных кругах Германии весьма преуспевающий адвокат, его уход с этих позиций в террор производит не меньшее впечатление, чем аналогичный шаг УльрикиМайнхоф. К тому же Малер — прекрасный администратор, именно он организовал поездку двух групп «Красной Армии» в тренировочные палестинские лагеря; организация «тройного ограбления банков», которое вызвало невероятный шум в прессе, также принадлежит ему. И вот после первых блестящих шагов — внезапный идиотский провал. Все последующие операции РАФ, которые принесли им подлинную известность, все последующие драматические перипетии осуществляются уже без него. Он — в тюрьме, он оторван ото всего, про него забывают, он отодвигается на задний план. Для человека честолюбивого, каковым Малер несомненно является, это совершенно непереносимо. Кто знает, как бы сложилась его судьба, а также судьба всей «Красной Армии», если бы не этот дурацкий арест. Тем более, что Хорст 
Малер — настоящий интеллектуал. В конце концов саму идею создания РАФ высказывает именно он. И именно он, пожалуй, единственный из всех членов группы, за исключением, может быть, Ульрики Майнхоф, понимает, что политическая стратегия революционной борьбы не менее важна, чем эффектная революционная практика. (Андреас Баадер, например, понять этого так и не смог.) Однако все рушится буквально в один момент: жизнь переламывается и далее представляет собой уже не восходящую линию, а ломаные зигзаги, ведущие в никуда. Малер проводит в тюрьме десять лет, пишет собственный манифест «Новые правила дорожного движения», который категорически отторгается всеми членами РАФ, в 1980 году досрочно освобождается (чему способствовал его адвокат, будущий канцлер Германии Герхард Шредер), еще в тюрьме становится членом маоистской партии DKPML, затем некоторое время состоит в СвДПГ (свободные демократы), а далее внезапно вступает в правоэкстремистскую Национально-демократическую партию Германии, которую многие считают преемницей гитлеровской НСДАП, и начинает откровенно фашистскую и антисемитскую пропаганду, за это его вновь приговаривают к шести годам заключения. Странная жизнь, странная идеологическая судьба пламенного революционера.

Правда, все это еще впереди. А пока «Красная Армия» ощущает боль первых потерь. В ее рядах то и дело падают сраженные вражеской пулей бойцы. Причем, вряд ли это можно считать исключительной заслугой западногерманской полиции или той информационной работы, которую неустанно проводит Хорст Герольд. Сама РАФ в этот период проявляет удивительное легкомыслие. Настоящего опыта подпольной работы еще ни у кого нет. Романтика революционной борьбы заслоняет такие скучные вещи, как конспирация и дисциплина. Пару раз «Красная Армия» оказывается на грани полного уничтожения. Во время налета на мэрию в городке Ланггенс (там РАФ взяла полторы сотни чистых бланков для документов, государственные печати и станок для изготовления паспортов) полиция останавливает машину Ульрики Майнхоф. Ульрика уже начинает паниковать, но полицейские, не опознав, отпускают ее, несмотря на то, что фотография «"королевы" террора» с надпечаткой «разыскивается» расклеена по всем городам Германии. В другой раз ее и Астрид Пролл едва не задерживают при попытке угнать «мерседес». Однако им тоже удается благополучно уйти. Так же легко ускользает и Андреас Баадер. Сначала он по каким-то случайным причинам не является на квартиру, где полиция организовала засаду, а затем, когда его все-таки останавливают, сразу же начинает стрелять и, пользуясь растерянностью полицейских, скрывается.

Лидерам «Красной Армии» необычайно везет. Они даже подтрунивают над тупостью и неповоротливостью немецкой полицейской машины. Вместе с тем, бесконечно везти не может. В тупом занудстве, в унылом упорстве непрерывно работающих рычагов как раз и заключается сила государственного репрессивного механизма: десять раз он по-глупому промахнется, а на одиннадцатый попадет. И этот одиннадцатый удар будет смертельным.

К тому же полиция тоже многому учится. Министру внутренних дел ФРГ, на которого с фанатичным упрямством давит Хорст Герольд, наконец удается собрать разрозненные полицейские части федеральных земель Германии в единый кулак и подчинить их единому центру. Начинается грандиозная операция «Кора», цель которой — полное и окончательное уничтожение РАФ. Блокированы все главные дороги Германии, закрыты ее границы, вокруг городов воздвигаются временные блокпосты, взлетают полицейские вертолеты, движутся бронетранспортеры, выходят на улицы вооруженные патрули. Идет тотальная проверка документов, машин, квартир, сотни людей доставлены в участки полиции для выяснения личности, аресту подвергается каждый, на кого падает хоть тень подозрения в причастности к акциям РАФ.

Ничего подобного Западная Германия еще не знала. Кажется, что действительно возвращаются коричневые времена гестапо. Однако правительство категорически отвергает все подобные аналогии. Демократия должна себя защищать, заявляет оно. Противбандитствующих анархистов будут приняты самые жесткие меры.

Это, вероятно, переломный момент. Становится ясно, что власть больше не собирается отступать. Она намерена проявить твердость любой ценой. На несколько дней вся Германия, как оглушенная мышь, замирает. А когда немцы вновь приходят в себя, выясняется, что они живут уже в совершенно иной реальности.

 

Правда, ожидаемых результатов эта грандиозная операция не приносит. По итогам тотальной зачистки, как назвали бы данное мероприятие в наши дни, обнаруживается, что подавлено (неизвестно насколько) уличное хулиганство, арестовано (что, кстати, можно было сделать давно) множество мелких и крупных уголовных преступников, камеры переполнены, задержанных просто некуда помещать, но главные цели акции, вопреки колоссальным усилиям, не достигнуты: лидеры «Красной Армии», будто призраки, просочились сквозь все полицейские бредни, тщательно прочесывавшие страну.

Правительство Германии разочаровано. В сердца высокопоставленных западногерманских чиновников вселяется страх. Если уж даже такие чрезвычайные меры не приносят плодов, то может быть, «Красная Армия» в самом деле непобедима? Может быть, в Германии действительно начинается революция — надо спасаться, пока красный шторм, как когда-то в России, не перевернул все вверх дном?

Разочарование проступает буквально во всем: немецкая марка колеблется, на биржах воцаряется тревожная неуверенность, деловые индексы падают, замедляется экономический рост — непонятно, что будет в самые ближайшие дни. Правда, заметим, что это вовсе не результат террористической деятельности РАФ, аналогичные явления отмечаются во всем Западном мире. Тем не менее, растерянность властей ФРГ очевидна: они сделали все, что могли, никто не знает, что можно было бы еще предпринять.

И вот тут выясняется, что зачистка все-таки дала неожиданный результат. В Германии начинают ощутимо меняться общественные настроения. Бюргеры несомненно встревожены. Одно дело, находясь в безопасности, наблюдать по телевизору эффектный спектакль, и совсем другое — самим стать участниками трагических действий. Одно дело услышать по радио, что РАФ ограбила очередной банк, подожгла магазин, напала на чиновника, устроила взрыв на американской военной базе и совсем другое когда бюргера едущего, например, в офис или домой, внезапно останавливает полиция, наводит на него автоматы, приказывает выйти из машины, обыскивает, требует предъявить документы, открывает багажник, портфель, а в случае хоть каких-нибудь подозрений задерживает для дальнейшей проверки. Вся романтика революции тут же развеивается как дым. Никакие идеалы не действуют, если дело касается драгоценных личных удобств. «Миру погибнуть или мне чаю не пить? Так вот: мир пусть погибнет, а мне чаю все-таки пить!» В данном случае — есть любимые сосиски с капустой.

Через много лет Биргит Хогефельд из второго поколения РАФ скажет, что тяготы от обысков и проверок, от кошмарных облав и арестов невинных людей бюргеры возложили не на государство, проводившее их, а на «Фракцию Красной Армии». А другой член РАФ пояснит: «Это все равно как если бы вину за гитлеровские репрессии возлагать на тех, кто боролся с фашизмом. Дескать, если бы не боролись, то не было бы и концлагерей».

Немцы ошарашены истерией насилия, которая вдруг выплескивается на улицы городов. Полицейские тоже люди. Им тоже не хочется умирать. И если полицейский знает, что в ответ на свое, в общем, безобидное требование предъявить документы он может получить пулю в грудь, то пальцы его при любом подозрительном жесте, пусть даже воображаемом, непроизвольно давят на спусковой крючок.

На всю Германию гремит история, как в Тюбингене очередью из автомата был убит семнадцатилетний подросток Ричард Эппле, который никакого отношения к РАФ не имел: он просто не остановился по требованию полиции, потому что у него не было водительских прав. Или другая история, как был задержан профессор социологии, поскольку полицейский решил, что он «учит молодежь не тому». Облавы, которые теперь идут чередой, уже называют в прессе «расстрельными». Подсчитано, что за период 1971—1978 годов в них погибло более ста сорока ни в чем не повинных немецких граждан. Одни «недостаточно быстро подняли руки вверх», другие, по мнению полиции, «подозрительно оглядывались по сторонам», третьи также «подозрительно держали руки в карманах, можно было предполагать, что собираются выхватить пистолет». Вот случай, типичный для тех сумасшедших дней. «Мы шли мимо "Кауфхофа" (название крупного магазина в Кельне), Клаус тащился сзади: он держался за щеку, у него болел зуб. Вдруг мы услышали очередь, крик. Мы обернулись — Клаус уже лежал, одежда у него была в крови. К нему бежали полицейские с автоматами. Мы закричали: "Что вы наделали! Он ни в чем не виноват!" Полицейский крикнул в ответ: "Он террорист! Он закрывал руками лицо!" "Посмотрите, какой же я террорист?!" — простонал Клаус. Он хотел обратить их внимание на свои очки — у него была сильнейшая близорукость. "А по-моему, ты типичный террорист", — сказал полицейский и выстрелил в него еще раз». Несколько лет родственники и приятели Клауса обращались в суды, пытаясь добиться хоть какой-нибудь справедливости. Вместо этого они получили обвинения в помощи террористам, увольнения с работы, слежку и обыски со стороны полиции.

Безумие тотальных репрессий достигает предела. Левая оппозиция, пусть слабая и раздробленная, все чаще и чаще ставит вопросы, ответить на которые не так-то легко. Что у нас — демократия или полицейское государство? У нас правит закон или, как в гитлеровские времена, произвол? Что является истинной причиной насилия — действия полиции или единичные акции РАФ?

Правда, эти вопросы практически не слышны. Концерн Шпрингера контролирует почти 80% западногерманских газет, и шизофреническая истерия, которую он развязывает, еще больше подливает масла в огонь. Удар наносится не только по террористам. «Ковровой бомбежке» подвергаются все представители левых движений в Германии. Появляется даже специальный термин «симпатизант» — это тот, кто осмеливается высказывать критические замечания о западном обществе. Критикует Запад — значит на стороне террористов. Критикует полицию — значит сочувствует РАФ. Против «симпатизантов» идет непрерывная кампания травли и клеветы. Их запугивают, их увольняют с работы, организуют давление на их родственников и друзей. Один из немецких учителей, например, будет уволен только за то, что ознакомит учеников с текстом Заключительного акта международного Совещания в Хельсинки, который, между прочим, подписан был и правительством ФРГ. Как видим, «за Хельсинки» преследовали не только в СССР.

Особую ненависть Шпрингера вызывает интеллигенция. Немецкий истеблишмент не без оснований считает, что именно вечно фрондирующие интеллектуальные «леваки» виноваты в том, что молодежь взялась за оружие. Это их безответственные высказывания раздули пожар. Их подстрекательская философия оправдывает кровавый террор. Шквал негодования обрушивается на немецких писателей. К числу «симпатизантов» относятся самые примечательные фигуры немецкого литературного мира: Генрих Белль, Гюнтер Грасс, Гюнтер Вальраф, Макс фон дер Грюн, Зигфрид Ленц — те, кто в своих произведениях выступал против фашизма. Их обвиняют в измене, в ненависти к народу, в неприкрытом стремлении установить в Западной Германии коммунизм. Ситуация накаляется до того, что председатель Союза писателей ФРГ Бернт Энгельман вынужден сделать официальное заявление, в котором предупреждает, что если эта кампания травли и клеветы не будет прекращена, то многие немецкие писатели будут вынуждены эмигрировать из страны. Большинство газет отказывается печатать его заявление. Зато теперь к «симпатизантам» отнесены даже швейцарские писатели Фридрих Дюрренматт и Макс Фриш, поддержавшие своих немецких коллег, а также кинорежиссеры Райнер Фасбиндер и Маргарет фон Тротта. Более того, выходит из печати книга «Терроризм в ФРГ», где в пособники террористов зачислены даже новый министр внутренних дел Майхофер и федеральный канцлер Западной Германии Гельмут Шмидт. А представители ХДС в бундестаге официально требуют, чтобы всех «симпатизантов» немедленно поставили на учет (как ставили на учет евреев во времена фашизма). Пострадал даже рок, объявленный «музыкой, пропагандирующей наркотический бред», «музыкой насилия», «музыкой упадка и разрушения». Интересно, что аналогичное отношение к року было и в Советском Союзе.

Лидеры левых сил попадают в трудное положение. С одной стороны, они действительно призывали к сопротивлению, к масштабным протестам, к непрерывной революционной борьбе, с другой — это выглядит совершенно иначе, когда начинают звучать реальные выстрелы и литься настоящая кровь.

Единства в среде немецких интеллектуалов нет. После захвата активистами РАФ немецкого посольства в Стокгольме Герберт Маркузе, кумир левой молодежи тех лет, в интервью каналу ARD говорит, что он по-прежнему остается марксистом, однако настоящий марксизм отвергает террор как средство революционной борьбы. «Если смотреть субъективно на деятельность РАФ, — продолжает он, — то можно прийти к выводу, что террористы считают свои действия политическим инструментом. Если же смотреть объективно, то это совсем не так. В том случае, если политическая акция влечет за собой смерть невинных людей, то политическая акция, в ее объективной интерпретации, перестает быть таковой и превращается в преступление». А Руди Дучке, чей авторитет в Германии по-прежнему очень высок, вообще заявляет, что терроризм — это глупость, он ни к чему хорошему не приведет.

Не может РАФ рассчитывать и на помощь из ГДР или СССР, хотя подобные обвинения будут преследовать «Красную Армию» вплоть до нашего времени. Как раз в эти годы ситуация в мире принципиально меняется. После долгого периода недоверия начинается улучшение отношений между Советским Союзом и ФРГ: заключен Московский договор 1970 г., где зафиксирована нерушимость послевоенных границ, объявлен отказ от всяких территориальных претензий и даже продекларирована (на словах, разумеется, в отдаленном будущем) возможность объединения ФРГ и ГДР. Провозглашена «политика разрядки», что означает нормализацию отношений с Западом вообще, и Советский Союз вовсе не склонен осложнять этот важный процесс, поддерживая каких-то сомнительных анархиствующих бунтарей. Когда в начале 1990-х годов произойдет объединение обеих Германий и будут открыты многие документы восточногерманских спецслужб, выяснится, что власти ГДР предоставляли убежище лишь тем членам «Фракции Красной Армии», которые хотели выйти из вооруженной борьбы. Отказ от всякой революционной деятельности был обязательным условием предоставления права на жительство в ГДР. Это вполне естественно. Ни одна страна Восточного блока, разумеется, не хотела, чтобы и там начался стихийный «революционный процесс». Более того, когда Тиль Мейер, один из членов «Движения 2 июня», только что совершивший сенсационный побег из тюрьмы Моабит, оказался в Болгарии, где рассчитывал некоторое время передохнуть, то он вместе со своими соратниками был негласно выдан болгарскими спецслужбами властям ФРГ. «Красная Армия» не случайно много раз выступала с критикой СССР, утверждая, что там победил не социализм, а «тоталитарный бюрократизм».

Нет в этот период единства и внутри самой подпольной организации. Неожиданно для большинства членов РАФ Ульрика Майнхоф заявляет, что им нужна совершенно иная политическая стратегия. Мы проигрываем войну за сознание масс, говорит она. Немцы видят в нашей борьбе исключительно террористическую составляющую. Они наблюдают только взрывы и выстрелы. Они видят лишь грабежи, насилие, кровь. Им непонятно, чего мы хотим. Буржуазные медиакраты, контролирующие газеты, радио и телевидение, изображают нас хищниками, дикими зверями, вырвавшимися на свободу и сеющими вокруг себя только ужас и смерть. Нам необходимо легальное представительство — люди, которые, будучи формально с подпольем не связаны, могли бы выражать нашу точку зрения на революционный процесс.

Это вызывает взрыв ярости со стороны Гудрун Энсслин. В ход идут такие тяжелые обвинения как идеологический оппортунизм, трусость, предательство, свойственное мелкобуржуазным, вечно колеблющимся слабакам, которые только играют в революционные лозунги, а в действительности не готовы ничем пожертвовать ради других. Полицейские свиньи нас убивают, наши товарищи прямо сейчас мучительно умирают в тюрьме, а ты тоскуешь по своему шикарному дому, по своим двум «мерседесам», по французским винам, по платьям, которые ты заказывала модным портным. Тебя вообще следует исключить из РАФ!..

Существуют и личные причины для подобного накала страстей. Прошли те времена, когда только что вернувшиеся в Германию «поджигатели», Гудрун и Андреас, скрывались на квартире у знаменитой журналистки Ульрики Майнхоф, и она с высоты своего социального положения снисходительно выслушивала их запальчивые директивы о необходимости вооруженной борьбы. Ныне положение изменилось. Они вместе в подполье, вместе сражаются, рискуют плечом к плечу, но для всего мира УльрикаМайнхоф по-прежнему известная общественная фигура, человек, чье лицо напечатано на обложке журнала «Штерн», ее называют «королевой террора», считается, что это она вдохновляет и организует все силовые акции РАФ, остальные члены организации как бы в тени, даже левая пресса именует «Красную Армию» «группой Баадера — Майнхоф». Это жутко раздражает Гудрун, впрочем, как и многих других.

Нападки Гудрун тем более обоснованны, что Ульрика по складу характера совершенно не вписывается в подпольную жизнь. Она плохо переносит всплески экстремального напряжения, она нервничает, она путается, она допускает непростительные ошибки. Во время налета на Сберегательный банк на Альтонауэрштрассе группе, которой руководит Ульрика Майнхоф, удается взять всего около восьми тысяч дойчмарок — они не заметили (это позже выясняется из газет) коробку, где лежало почти сто тысяч. А когда уже с другой группой они грабят мэрию городка Нойштадт, чтобы взять государственные печати, чистые бланки паспортов и идентификационных карт, Ульрика при отправке добычи в Берлин что-то путает в написании адресов и бандероли намертво тонут в недрах почтового сортировочного узла. Операцию приходится повторить.

Она вообще боится стрельбы. Члены РАФ потом вспоминали, что Ульрика всякий раз была рада, если дело обходилось без жертв. Она выступает против проведения крупных «взрывных диверсий», поскольку это может повлечь за собой гибель людей, и даже — о, ужас! — шокирует членов РАФ, высказываясь за прекращение всякой террористической деятельности.

Самое интересное, что она тут совершенно права. В ретроспективной оценке понятно, что именно сумасшедший террор оттолкнул от «Красной Армии» тех, кто ей первоначально сочувствовал. Клаус Юншке через двадцать лет подтвердит, что «да, после взрывов мы начали терять симпатии населения». О том же незадолго до суда скажет и Биргит Хогефельд (в 1995 году за участие в терроре она будет приговорена к пожизненному заключению): «В этом состояла одна из наших главных ошибок, начиная, по крайней мере, с конца 1970-х годов. Мы в своих рассуждениях исходили из идеи разрыва — не только с Системой, но и со всем западным обществом. Мы считали, что "принадлежим этому обществу лишь постольку, поскольку выступаем против него"… Мы преступили все мыслимые границы: наша революционная практика изменилась до неузнаваемости, общество нас отторгло, мы потеряли все точки соприкосновения с ним».

Не имеют значения конкретные цифры. Например, то, что во всех акциях РАФ за два десятилетия напряженных революционных боев погибли чуть более ста человек (в подавляющем большинстве — представители западногерманского истеблишмента), а в результате действий полиции по обезвреживанию террористов погибли за тот же период более двухсот невиновных людей. Арифметика здесь вообще ни при чем. По мнению немцев, войну начала «Красная Армия», и вина ее в жертвах и разрушениях очевидна для всех.

Вот когда ощущается разрыв с Хорстом Малером. Вместе они, вероятно, могли бы противостоять и неистовому напору Гудрун, требующей не останавливаться ни на миг, и темпераментному хулиганству Баадера, который к тому же сильно подсел на амфетамин³, и желанию большей части «красноармейцев» взрывать, взрывать и взрывать. После «майского наступления» РАФ в организации вообще царит эйфория. «Красной Армии» кажется, что отныне она пойдет только вперед. Ведь цель так близка! «Бумажный тигр», как окрестил капитализм Мао Цзэдун, поджал хвост и в растерянности отступает. Еще одно усилие, еще удар, и он побежит. Проклятая Система развалится. Революция победит, наступит счастье и освобождение всего человечества.

Со своей стратегией «легальной политики» Ульрика остается в удручающем одиночестве. Никто не хочет этого всерьез обсуждать. Никто даже не интересуется тем, что выходит за рамки эффектного «деструктивного противостояния». В организации, ради которой она пожертвовала всем, у нее нет больше союзников и друзей. Тем более, что Ульрика сама ни в чем не уверена, в ней нет спасительного для жизни в подполье «крестового фанатизма» Гудрун. Нет у нее и мировоззренческой ограниченности Баадера,который, не заглядывая ни в какое будущее, живет только «здесь и сейчас». В отличие от них она вечно в сомнениях, у нее непрерывный кризис идей, чем, собственно, и отличается творческий человек, она легко поддается идеологическому давлению, и потому, сидя на одной из конспиративных квартир, наговаривает на диктофон призывы к пламенной ненависти. «Мы говорим: существо в униформе — это наш враг. Мы говорим: существо в униформе — тот, кто убивает людей. Мы говорим: существо в униформе — это не человек, а свинья, и поступать с ним следует соответственно. С ним нельзя разговаривать. В него надо только стрелять!»

Между тем эйфория РАФ преждевременна. Конечно, «Красная Армия» может еще обсуждать грандиозные планы: например, похитить сразу всех военных комендантов Западного Берлина (эту операцию РАФ уже не успевает осуществить). Конечно, Андреас Баадер может еще заявлять (в ответ на слух, что он готов на определенных условиях сдаться полиции): «Я никогда не сдамся. Ни один из пленников РАФ, находящихся ныне в застенках, не высказывался за прекращение нашей борьбы. Остановить нас нельзя. Нас можно только убить. Сила нашей герильи — это наша решимость. Мы вовсе не пребываем в бегах, как иногда кто-то считает. Мы скрылись в подполье, чтобы организовать вооруженное сопротивление против существующего порядка. Борьба только началась!» Однако в действительности положение РАФ критическое. По ее следу идут сотни оперативных работников. Информационная сеть, наброшенная Хорстом Герольдом на страну, стягивается все туже. Проскальзывать сквозь ее сужающиеся ячейки становится все трудней. За любые сведения о террористах объявлено высокое вознаграждение, и на служебных операторов связи обрушиваются тысячи телефонных звонков, которые полиция с методичной дотошностью проверяет.

В конце мая 1972 года Хорст Герольд начинает очередную масштабную операцию, названную им «Водный удар». Суть этого названия он объясняет так: если взорвать в воде бомбу, то оглушенная рыба всплывет. Снова объединяются все полицейские силы Германии, снова выводятся бронетранспортеры, выходят на улицы многочисленные вооруженные патрули. Именно в этот момент из тысяч тех самых «гражданских» телефонных звонков компьютер вылавливает сообщение, что возле гаража одного из районов Франкфурта замечены несколько подозрительных молодых людей. К счастью, силы полиции отмобилизованы. Сотрудники ее, одетые в штатское, немедленно блокируют весь район. В гараже обнаруживается взрывчатка, которую тут же заменяют костяной мукой, а во дворе и на ближайших улицах скрытно располагаются несколько вооруженных групп. На следующий день около шести утра к гаражу подъезжает машина, сиреневый «порше», в которой сидят трое мужчин. Двое из них, как выясняется, Баадер и Майнц, заходят в гараж, а третий, Ян-Карл Распе, остается снаружи. Через некоторое время он замечает вокруг подозрительное движение. Распе выхватывает пистолет, но поздно — все выходы из двора перекрыты военными транспортерами. Попытка отстреливаться ни к чему не приводит, уже через пару минут Распе схвачен и, скованный наручниками, усажен в полицейский фургон.

Осада самого гаража длится более двух часов. Стреляют полицейские, стреляют террористы — из темноты полуоткрытых ворот, перемещаются по двору и вокруг дома бронированные машины. Все это в прямом эфире передает бригада Франкфуртскоготелевидения, предвещая тем самым последующие сенсационные репортажи, которые через несколько лет начнет транслировать на весь мир американское CNN. Полицейские бросают в гараж гранаты со слезоточивым газом. Баадер и Майнц ловко выбрасывают их обратно. Стреляет снайпер, Баадер ранен в бедро. Из окон осторожно выглядывают взбудораженные обыватели. Наконец около восьми утра Хольгер Майнц выходит из гаража с поднятыми руками. Полицейские в бронежилетах с оружием наизготовку врываются внутрь. Андреас Баадер лежит на земле, истекая кровью. Все очень быстро, выстрелить еще раз он не успевает. Репортерам, которых к тому времени уже чуть ли не больше, чем полицейских, удается сделать эффектный кадр: главного террориста Германии несут на носилках. Волосы Баадера обесцвечены, он блондин, он в черной кожаной куртке и черных очках. У него еще хватает сил поднять скованные наручниками руки и показать на пальцах латинскую V — «победа».

И все же это победа полиции. Причем удача, как водится, никогда не приходит одна. Как «Красной Армии» в начале ее деятельности сопутствовал «тройной успех», так теперь «тройного», а может быть, даже и «четверного успеха» добивается ХорстГерольд. Всего через неделю после штурма франкфуртского гаража в Гамбурге арестована Гудрун Энсслин. Она заходит в магазин модной одежды, чтобы в очередной раз сменить внешний вид, и продавщица вдруг замечает в ее небрежно брошенной сумочке пистолет. Полиция приезжает в бутик немедленно. Когда Гудрун появляется из примерочной, на нее набрасываются четверо здоровенных мужчин. Гудрун отчаянно сопротивляется, но силы, разумеется, неравны. Скованную наручниками, ее доставляют в полицейский участок. Весть об этом вызывает нескрываемую радость властей. Еще через пару дней в Западном Берлине задержана Бригитта Монхаупт (в РАФ она отвечала за оружие, логистику, связь). А еще через неделю уже в Ганновере полиции удается арестовать саму Ульрику Майнхоф. Поскольку основные конспиративные квартиры РАФ провалены, она просит убежища у Фрица Родвальда, своего школьного друга, человека левых воззрений, председателя местного Союза учителей. Родвальд квартиру предоставляет, но тут же сообщает об этом полиции. Та сначала арестовывает Герхарда Мюллера, скрывающегося вместе с Ульрикой, который выходит на улицу, к телефону-автомату, чтобы позвонить, а потом вежливо стучит в дверь. Ульрика настолькоошеломлена провалом, что впадает в истерику. Распухшее от слез, отечное лицо ее в синяках, у нее другая прическа, другой цвет волос. Она абсолютна не похожа на фотографию, которая имеется у полицейских. Подтвердить ее личность удается лишь через пару часов. А 7 июля в Оффенбахе арестованы Клаус Юншке и Ирмгард Меллер. Их под полицейским нажимом сдает один из молодых членов РАФ. Любопытно, что Фриц Родвальд, выдавший Ульрику, даже получает вознаграждение, обещанное за донос, которое, правда, позже передает в Фонд защиты содержащихся в тюрьме бойцов «Красной Армии». Таковы причудливые извивы революционного сознания тех лет.

В общем, власти Западной Германии могут торжествовать. Изолированы и, как представляется, навсегда главные лидеры террористов. Демократия устояла, изнурительная война победоносно завершена. Принимаются поздравления, раздаются награды, денежные поощрения и чины. Кажется, теперь можно облегченно вздохнуть. И ни у кого даже тени догадки нет, что эта полицейская эйфория так же преждевременна, как и террористическая эйфория РАФ, что надежды на мир обманчивы, что жестокая война вовсе не завершена, что она будет длиться еще почти двадцать лет и что второй этап этой войны, который только что начался, окажется для правительства ФРГ значительно тяжелее первого.

 

Штутгарт — один из древнейших городов Германии. Уже во II веке нашей эры здесь находилась римская крепость, охранявшая важные перекрестки торговых путей. Однако собственно город основан был в 950 году швабским герцогом Людольфом, сыном императора Священной Римской империи, который построил здесь конный завод и возвел первые укрепления. Тогда город назывался Stutengarten («кобылий сад») и лишь впоследствии превратился в Stuttgart. Гербом города стал черный конь на желтом фоне.

Штутгарт последовательно был столицей графства, герцогства, королевства, в бурном 1918 году, когда в Германии вспыхнула революция, он был даже провозглашен столицей «Свободного народного государства Вюртемберг», а после Второй мировой войны вошел в состав ФРГ и превратился в главный город объединенной земли Вюртемберг — Баден.

Здесь родились знаменитый немецкий сказочник Вильгельм Гауф и великий немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Здесь же возникли мощные промышленные концерны — «Мерседес-Бенц» и «Порше». В ХХ веке Штутгарт становится «автомобильной столицей» Германии.

Вполне естественно, что в Штутгарте множество достопримечательностей. В Старом замке находится богатейшая археологическая экспозиция, также здесь есть отделы средневековой иконописи и скульптуры, в Новом замке — Римский лапидариум, где демонстрируются образцы древней письменности, выполненной на каменных плитах, музей «Фрухткастен» представляет собрание музыкальных инструментов, а музей Линдена — громадные этнографические коллекции. Есть также музеи «Мерседес-Бенц» и «Порше». Однако ни в одном рекламном справочнике, ни в одном путеводителе не указан комплекс строений, благодаря которому Штутгарт становится известен по всей Европе в период 1970-х годов. Это тюрьма Штаммхайм, расположенная на окраине города.

Выстроена она была в конце 1960-х годов и предназначалась для содержания особо опасных преступников. Все здесь было подчинено этой цели: стены из сверхпрочного бетона, который не поддается никакому сверлению, прозрачные перегородки, позволяющие непрерывно следить за узниками, особый «Судебный корпус», чтобы процессы можно было вести, не вывозя обвиняемых за пределы тюрьмы, высокая сплошная стена, опоясывающая весь комплекс, за ней — контрольно-следовая полоса, затем — сетка с колючей проволокой наверху, ряд мощных светильников. Немецкие архитекторы превосходно справились с созданием сугубо функциональных строений. «Более холодную архитектуру трудно себе представить», скажет об этом комплексе один из его летописцев. Штаммхайм — символ того, чем в действительности является власть. Ницше ведь не случайно назвал государство «самым холодным из всех холодных чудовищ».

Соответствует жестокой функциональности и система содержания заключенных. Именно здесь, сразу же после водворения в главный корпус арестованных лидеров РАФ вводится так называемая «система мертвых коридоров». Это означает — полная изоляция каждого узника, абсолютная тишина, минимальные и предельно формализованные контакты с внешней средой.

Разумеется, такая система не есть изобретение западногерманских тюремных властей. Еще в начале XIX столетия в пенитенциарных учреждениях Европы и США возникла концепция, согласно которой абсолютная изоляция считалась лучшим способом перевоспитания любого преступника. Предполагалось, что заключенные, оставленные наедине со своей совестью и, разумеется, с Библией — в каждой камере непременно имелся соответствующий экземпляр — предадутся благочестивым размышлениям (поскольку ничем иным все равно заняться нельзя), пересмотрят свою прежнюю жизнь, осознают ошибки, раскаются и станут законопослушными гражданами. О сенсорной депривации тогда слыхом не слыхивали. Никому в голову не приходило, что тем самым на людях ставится долгий и кошмарный эксперимент. Лишь значительно позже и, в частности, благодаря тому резонансу в мире, который вызвали протесты членов РАФ, заключенных в Штаммхайм, было осознано, что здесь что-то не так. Новые, «правильные» и весьма дорогие тюрьмы вовсе не способствовали раскаянию преступников. Более того, оказалось, что абсолютная изоляция дает скорее обратный эффект — она чрезвычайно пагубно действует на психику заключенных. Уже в конце того же XIX столетия появились медицинские наблюдения, где говорилось о том, что у людей, помещенных в специальный блоковый изолят, появляется неконтролируемое чувство страха, психомоторное возбуждение, галлюцинации, бред, довольно часто — резкая психическая деградация (одни заключенные превращаются в буйно помешанных, другие сворачиваются и «становятся, как эмбрион»), заключенные жалуются на расстройства памяти, зрения, головные боли, бессонницу, у них развиваются клаустрофобия и длительные депрессии, переходящие в суицид, возникает апатия, сменяющаяся иррациональными приступами агрессии, их преследуют навязчивые кошмары — непрерывно проворачивающиеся в сознании «циклы» одних и тех же мыслей и чувств. Причем сами заключенные, как правило, не понимают, что с ними происходит и, не отличая иллюзии от реальности, не могут этому противостоять. Для возвращения к нормальному состоянию им требуется длительная реабилитация, хотя некоторые последствия изоляции могут сказываться еще много лет.

Все это было названо «психозом одиночного заключения». В исследованиях Европейской комиссии по правам человека, осуществленных в 1980—1990 годах, указывается, что одиночное заключение уже само по себе, даже в отсутствие открытого физического насилия, пищевой недостаточности и очевидной антисанитарии, может стать причиной серьезных психологических травм, привести к снижению умственной деятельности, деперсонализации, крайним формам психопатологических девиаций. Сейчас множество экспертов из медицинских и правозащитных кругов требуют, чтобы одиночное заключение, особенно в условиях принудительных сенсорных ограничений, было признано одним из видов пыток, унижающих человека, и исключено из практики пенитенциарных систем.

Однако это только сейчас. А тогда, в начале 1970-х годов, власти ФРГ в строгой изоляции арестованных членов РАФ видят единственный способ прервать их связи с соратниками, оставшимися на свободе. Поэтому «красноармейцев» в Штаммхаймеразмещают так: на каждом этаже тюрьмы содержится лишь один заключенный, более в этом секторе — никого; также пусты смежные с ними камеры вверху и внизу. В самой камере — минимум необходимых вещей, мебель привинчена, пол, стены и потолок окрашены в изнуряющий белый цвет, круглые сутки, без перерыва, горит лампа вверху, и от этого монотонного освещения кажется, что время остановилось. Даже не остановилось, а превратилось в единую вязкую массу вместе с заполняющей камеру убийственной тишиной. Ульрика Майнхоф проводит в акустической изоляции почти год и описывает свои ощущения в следующих словах: «Чувство, что твоя голова взрывается… Чувство, что позвоночник медленно вдавливается в мозг… Страшная агрессия, которая не находит выхода… Мы еще живы — вот все, что можно о нас сказать»… Не менее темпераментно пишет об этом и Гудрун Энсслин: «Разница между "мертвыми коридорами" и "изолятором" — это разница между Освенцимом и Бухенвальдом. Все очень просто: после Бухенвальда выжило больше людей… Те из нас, кто уже давно находится здесь, могут лишь удивляться, что они еще не пускают в наши камеры газ».

Кроме того, и это совершенно очевидно для всех, тюремная администрация надеется сломать хотя бы нескольких членов РАФ, чтобы получить свидетелей на Большом процессе, который сейчас готовится юридическими инстанциями ФРГ. Делается это разными способами. Например, в камеру второстепенного члена РАФ Герхарда Мюллера (того самого, что был арестован вместе с Ульрикой Майнхоф) каждый час, как по будильнику, врываются надзиратели, ставят заключенного смирно, производят тщательный обыск камеры и личный досмотр. Продолжается это круглые сутки, день за днем, в течение многих недель. Мюллер в конце концов не выдерживает и соглашается дать требуемые признания. Его свидетельства на процессе РАФ станут главными аргументами обвинения.

Арестованные члены РАФ попадают как бы в темное чрево Левиафана. Разумеется, не в том смысле, как библейский Иона попал в чрево чудовищного кита, а в том, более страшном, более безнадежном, как об этом писал Томас Гоббс, называвший Левиафаном громаду современного государства. Иону спас бог; бойцы «Красной Армии» могут рассчитывать только на свои силы. Уже в первые дни заключения они разрабатывают кодекс поведения революционера в тюрьме — в нем каждая фраза звучит, как выстрел тех, кто не сдастся, лучше умрет: «Ни слова свиньям, под каким бы видом они ни являлись к вам, даже если под видом врачей. Никакой помощи — мы даже пальцем не пошевелим, чтобы им в чем-то помочь. Ничего, кроме ненависти и презрения… Мы защитим себя только непримиримостью, только неумолимостью — теми человеческими качествами, которые нам доступны».

Декларациями дело не ограничивается. У заключенных, даже лишенных всех прав, есть средство борьбы, которое они использовали во все времена. Это политическая голодовка. «Красная Армия» не замедляет этим средством воспользоваться. В январе 1973 года заключенные тюрьмы Штаммхайм начинают всеобщую голодовку, требуя вывода из «мертвых коридоров» Ульрики Майнхоф и Астрид Пролл, состояние которых внушает особенно серьезные опасения. Через адвокатов о голодовке узнает немецкая пресса, закипают эмоции, поднимается невероятный скандал, в правительство летит множество критических стрел, возмущаются парламентарии, поступают запросы международных общественных организаций, под этим давлением тюремная администрация вынуждена отступить: Ульрику переводят в обычную одиночку, а Астрид Пролл после обследования врачей, признавших ее недееспособной, освобождают вообще — уже через месяц полиции приходится локти кусать: как только Астрид Пролл поправляется, она сразу уходит в подполье, чтобы продолжить борьбу.

Впрочем, это ничего не меняет. Через некоторое время РАФ вынуждена объявить голодовку вновь. Начинается процесс над Ульрикой Майнхоф и Хорстом Малером, которых обвиняют в том, что в 1970 году они организовали побег Баадера из Института социальных исследований. Западногерманская Фемида действует очень жестко: процесс объявляется закрытым, туда не допускают ни родственников, ни журналистов, вообще никого, суд отказывается вызывать свидетелей, на которых указывает защита, подсудимые и адвокаты превращены в безгласных статистов. В ответ на протесты председатель Верховной судебной палаты Западного Берлина, где проходит процесс, Гюнтер фон Дренкман имеет глупость сказать: «Демагогия этих подонков опасна для окружающих. Они, как бешеные псы, могут заразить своей ядовитой слюной всех остальных»… Разумеется, такого оставить нельзя. Члены РАФ полны решимости идти до конца. Андреас Баадер сообщает на волю: «Голодовку мы не собираемся прекращать. Это значит, что кто-то из нас умрет»… Не собирается отступать и тюремная администрация. Она во что бы то ни стало пытается уничтожить волю к сопротивлению — причем сразу и навсегда. Начинаются процедуры принудительного кормления: узника привязывают к кровати, открывают ему плоским ломиком рот, запихивают туда резиновую кишку, через которую накачивают жидкую пищу. Тем не менее, через 83 дня умирает от истощения Хольгер Майнц. Незадолго до смерти он скажет (и адвокаты передадут прессе его слова): «Это мой последний бой за освобождение человечества. С любовью к жизни, презирая смерть, я служу своему народу»… Газеты печатают кошмарные фотографии: вот улыбающийся молодой парень, студент института кинематографии, вся жизнь впереди, и вот высохший труп, скелет, обтянутый кожей, похожий на те, что сбрасывали во рвы в фашистских концлагерях. Так вот что происходит в тюрьмах демократической свободной страны! Так вот чем заканчивается гарантированный конституцией гражданский протест! По всей Германии прокатываются уличные беспорядки. На похоронах «мученика революции» две тысячи человек скандируют: «Месть!.. Месть!.. Месть!..» Руди Дучке, так и не оправившийся после ранения, поднимает над головой кулак: «Хольгер, борьба продолжается!» Начинаются стихийные поджоги судов и нападения на машины полиции.

Ответ самой «Красной Армии» следует незамедлительно. 9 ноября приходит известие о смерти Хольгера Майнца, а уже 10 ноября председатель Судебной палаты Гюнтер фон Дренкман убит. В дверь его квартиры, где судья празднует день рождения, звонят две симпатичные девушки. Одна из них, ослепительная блондинка, вручает Дренкману букет алых роз, а вторая, брюнетка, вытаскивает автомат и стреляет в упор. В поздравительной открытке, оставленной террористами, сказано: «С днем рождения, Гюнтер! Помни: РАФ никогда не прощает врагов». Ответственность за данную акцию на себя берет «Движение 2 июня», которое к тому времени уже полностью солидаризуется с РАФ.

Настроение немецкого общества опять меняется. Только что после взрывов и выстрелов «Красная Армия» пребывала в политической пустоте: и правые, и левые, и «болото» дружно осуждали террор. Хорст Герольд тогда имел все основания говорить: «Никогда прежде я не видел такого единодушия между гражданами и полицией». И вот, чуть ли не в одночасье, происходит трансформация эмоциональных координат. Из недавних преступников члены РАФ превращаются в жертв; низвергнутые во тьму заключения, они становятся мучениками жестокой системы.

Власти Федеративной Германии совершают ту же ошибку, которую в упоении всемогущества совершает почти каждая власть. Чрезмерной жестокостью, тупым полицейским давлением на любой гражданский протест они создают своим оппонентам социальный авторитет. Очевидец тех дней вспоминает, что «оказавшись в тюрьме, группа (лидеров РАФ) обрела ранее недостававшее ей политическое влияние. Беспрецедентные меры предосторожности наделили заключенных политической значимостью, не идущей ни в какое сравнение с тем, чего они смогли добиться с помощью своих публикаций и террористических актов».

Известность РАФ в Германии и Европе непрерывно растет. Образуется «Красная помощь», объединение адвокатов, защищающих узников тюрьмы Штаммхайм. Туда входят многие авторитетные немецкие юристы, представляющие собой сообщество, с которым не считаться нельзя. Причем они не только налаживают обмен информацией между арестованными членами РАФ и их соратниками, пребывающими на свободе, но и проводят собственные протестные акции, привлекающие внимание радио, телевидения и газет — то пресс-конференции, где рассказывают о положении дел в тюрьме, то однодневные голодовки у бетонной стены, опоясывающей Штаммхайм, то демонстративный отказ участвовать в судебных процессах, где ограничиваются их права. В Англии, Франции и Голландии возникают Комитеты защиты прав заключенных, ориентированные в первую очередь на помощь РАФ. В Гамбурге образуется немецкий Комитет против пыток, который публикует в легальной и нелегальной прессе один сенсационный материал за другим. Теперь в определенной мере оправдывается даже террор, поскольку казнь Дренкмана несомненно повлияла на поведение судей. Хотя в дальнейших процессах над членами «Красной Армии» также было множество нарушений юридических норм, но демонстрировать такую откровенную ненависть к подсудимым больше не осмеливается никто.

Кульминацией общественной популярности РАФ становится поездка в Штаммхайм Жан-Поля Сартра, признанного в те годы лидера философствующей Европы. Правда, содержательного разговора Сартра с Баадером не получается — слишком разных политических взглядов они придерживаются. Сартр считает, что открытый левый террор можно использовать как средство борьбы лишь где-нибудь в Гватемале, но в Европе, имеющей давние демократические традиции, он совершенно не применим. Баадер же, в свою очередь, полагает, что Сартр как философ от нынешнего времени безнадежно отстал и потому просто не видит перспективной революционной реальности. Сказывается на разговоре и физическое состояние собеседников. Сартр к тому моменту уже перенес два инфаркта, временами в нем ощущается острый упадок сил, а Баадер, только что закончивший голодовку, выглядит истощенным и, теряя нить разговора, то и дело хватается за голову, будто испытывая сильную боль. Тем не менее по окончании встречи Сартр печатает в «Либерасьон» статью, где категорически протестует против пыток «мертвыми коридорами», применяемых в тюрьме Штаммхайм. «К заключенному должны относиться как к человеку. Он лишен свободы, но он не должен быть объектом каких-либо пыток или чего-либо, имеющего целью деградацию человеческой личности или смерть. Эта же система направлена именно против человеческой личности и разрушает ее».

Позиция Сартра — это еще один плюс. Находясь в заключении, «Красная Армия» обретает ту подлинную магнетическую притягательность, которой недоставало ей в «фазе террора». Прав был судья, сказавший, что молодежь, видя своих кумиров, начинает им подражать. Правительство ФРГ явно проигрывает важнейшее идеологическое сражение. Согласно полицейской статистике, с 1970 по 1972 год (лидеры «Красной Армии» на свободе) в розыске находилось около сорока человек, подозреваемых в причастности к деятельности РАФ. К 1974 году (лидеры РАФ в тюрьме) их число возросло до трехсот. А в списке сочувствующих «Красной Армии», то есть тех, кто составляет ее потенциальный резерв, находятся уже более десяти тысяч людей. Опросы также показывают, что в середине 1970-х годов Ульрика Майнхоф является самой популярной женщиной Федеративной Германии.

Ситуация становится и вовсе критической, когда в мае 1975 года начинается Большой процесс РАФ. Целых три года готовится к нему правительство ФРГ, и все это время оно отступает под сокрушительными ударами «Красной Армии».

Самая масштабная трагедия происходит еще осенью 1972 года на Мюнхенской олимпиаде. Террористы из палестинской организации «Черный сентябрь» захватывают 11 членов израильской олимпийский сборной. Двух они убивают сразу, поскольку те оказывают сопротивление, а в обмен на оставшихся требуют освобождения 234 палестинцев, находящихся в израильских тюрьмах, а также освобождения лидеров РАФ — Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф. В противном случае они грозятся убивать по одному заложнику каждый час. Начинаются мучительные переговоры. Террористам предлагают громадный выкуп, но они отвечают: «Деньги ничего не значат для нас, наши жизни тоже ничего не значат для нас. Мы требуем освободить наших товарищей из тюрьмы». В конце концов Министерство внутренних дел ФРГ принимает решение вызволить заложников вооруженным путем, однако опыта контртеррористиче-ских операций такого рода у него нет — попытка штурма на аэродроме в Фюрстенфельдбруке, куда привезли спортсменов якобы для отлета в Египет, заканчивается полным провалом: не было специальной подготовки ни у одного из снайперов, часть полицейских из оцепления неожиданно отошла, не поставив об этом в известность свое командование, опоздали с прибытием бронетранспортеры, не вовремя и не согласованно открыт был огонь, неудачно сел вертолет, закрывший собой траектории прицельной стрельбы. В результате все заложники погибают. Трое оставшихся в живых террористов арестованы и попадают в тюрьму. Предполагается, что их будут публично судить. Однако уже через полтора месяца они оказываются на свободе — после того как очередная палестинская группа захватывает «Боинг-727», принадлежащий «Люфтганзе», с тринадцатью пассажирами на борту. «Я не видел иного выхода, — объяснит свое решение канцлер ФРГ Вилли Брандт. — Пришлось принять ультиматум, чтобы избежать новых смертей». В ответ премьер-министр Израиля Голда Меир заявит: «Похоже, за решеткой уже не осталось ни одного террориста. Всех отпустили. Все капитулировали перед ними. Все, кроме нас». Голда Меир имела право так говорить. В эти дни Израиль начинает секретную операцию «Гнев божий», которая продолжалась более двадцати лет и привела к уничтожению почти всех террористов, причастных к трагедии в Мюнхене.

Однако этим дело не ограничивается. В марте 1973 года та же палестинская организация «Черный сентябрь» захватывает посольство Саудовской Аравии в г. Хартум (Судан), убиты секретарь посольства, бельгийский дипломат, посол США. В числе требований террористов — освобождение всех членов РАФ. В ноябре 1974 года убит судья Дренкман. Ульрика Майнхоф по этому поводу заявляет: «Мы не будем жалеть о смерти Дренкмана. Мы рады его казни. Это необходимая мера, чтобы каждый судья или полицейский знал, что ему не избежать ответственности за свои поступки». Начинает активные действия «Движение 2 июня». В июле они грабят крупный западноберлинский банк и уносят оттуда 200 000 дойчмарок. В августе, каким-то образом обезоружив охранников, совершают фантастический побег из тюрьмы Габриелла Рольник, Джулиан Пламбек, Моника Берберих и Инга Витт. В ноябре совершает сенсационный побег из тюрьмы другой член этой организации Тиль Мейер. А в феврале 1975 года «Движение 2 июня» похищает Питера Лоренца, кандидата на пост мэра Западного Берлина от ХДС. Напуганное катастрофой на Мюнхенской олимпиаде правительство ФРГ после коротких и путаных переговоров капитулирует: пять ранее арестованных членов «Движения 2 июня» оказываются на свободе. Далее эта же группа захватывает немецкое посольство в Стокгольме и несмотря на провал данной акции, закончившейся грандиозным и бессмысленным взрывом, впечатление на немецкие власти она производит: складывается ощущение, что террористы всесущи, они могут нанести удар в любой точке планеты.

Впечатление это усиливается во много раз, когда в июне 1976 года боевики из Народного фронта освобождения Палестины при содействии немецких «Революционных ячеек» захватывают очередной самолет, в данном случае — авиакомпании «Эйр Франс», и сажают его на аэродроме Энтеббе близ столицы Уганды. Требования террористов стандартные: освободить палестинских заключенных и арестованных лидеров РАФ. Здесь, однако, происходит перелом в ожесточенном сражении. Израильтяне (а подавляющее большинство заложников составляют граждане этой страны), которые уже многие годы живут в обстановке непрекращающегося террора, после трагедии в Мюнхене принимают стратегическое решение: никогда больше террористам не уступать. Хватит компромиссов и соглашений: война есть война. Осуществляется уникальная операция — израильские коммандос на четырех самолетах тайно вылетают в Уганду. В обстановке строжайшей секретности они преодолевают четыре тысячи километров пути, высаживаются на аэродроме Энтеббе, уничтожают всех террористов и освобождают заложников. Попутно они отбивают атаку подразделений президента Иди Амина (те потеряли в ночном бою около пятидесяти человек) и уничтожают практически всю угандийскую авиацию — тридцать «МиГов», поставленных в эту страну Советским Союзом. Это колоссальный успех. Оказывается, террористам можно противостоять.

Вместе с тем настроение у заключенных Штаммхайма приподнятое. Разумеется, провал в посольстве в Стокгольме и последовавший за ним провал на аэродроме в Энтеббе их сильно разочаровал. Надежда на свободу было забрезжила, но горизонт опять потемнел. И тем не менее, опускать руки рано. Сопротивление продолжается. Не вышло в этот раз — получится в следующий. Сама ситуация в мире работает на «Красную Армию». Соединенные Штаты Америки проигрывают войну во Вьетнаме. Они вынуждены признать поражение и вывести оттуда войска. Подтверждается прогноз теоретиков революционной борьбы: крохотная страна при международной поддержке может противостоять могущественной державе. А ведь в этом есть и наша заслуга! Авторитет США скатывается чуть ли не до нуля. Тем более, что одновременно на них обрушивается еще один мощный удар. После очередной войны на Ближнем Востоке, которую арабы называют «Октябрьской», а израильтяне «Войной Судного дня», нефтедобывающие арабские страны накладывают эмбарго на поставки энергоносителей тем государствам, которые поддерживают Израиль, это опять-таки в первую очередь — США. В четыре раза взлетают цены на нефть, и энергетический кризис мгновенно перерастает в кризис всей западной экономики. Содрогаются самые основы существования. Громовые раскаты следуют один за другим. Невооруженным глазом заметно, что мир меняется, и изменения эти чувствуются даже в темном чреве Левиафана.

 

В такой обстановке начинается в Штаммхаймской тюрьме Большой процесс РАФ. Власти Федеративной Германии напрягают все силы, чтобы данное публичное действо обрело необходимый пропагандистский формат. Они учитывают опыт предыдущих судебных процессов, которые «Красная Армия» и, главное, ее адвокаты превратили в эффектный спектакль, в политическое представление, рекламирующее «всемирную революцию». Больше они такого допускать не намерены. «Фракция», по их мнению, это сборище бандитов и закоренелых убийц, и судить их следует именно как бандитов и закоренелых убийц. В три дня принимается пакет чрезвычайных законов, которые сразу же получают название «Законы Баадера и Майнхоф». Согласно им, суд получает право вести слушание дела без присутствия обвиняемых, если те нарушают формальные процедуры суда. Более того, суд получает право отстранять от процесса всех адвокатов, «заподозренных в поддержке преступной группы, осуществлявшей террор». Законы сразу же вводятся в действие. Отстранен от процесса адвокат Штробеле — только за то, что он придерживается социалистических убеждений (хотя социал-демократы, то есть умеренные социалисты, входят в состав правительства ФРГ), отстранены адвокаты Круассон,Грюнвальд и Ланг — тоже в качестве «заподозренных и сочувствующих». Давление на них непрерывно растет. Ганс-Христиан Штробеле, в частности, вспоминал: «Газеты устроили мне настоящую травлю. Меня оскорбляли, мне угрожали. По почте анонимные авторы присылали мне патроны с запиской: "Ты приговорен к смерти! Готовься к ней". Я постоянно находился под наблюдением спецслужб. Впоследствии я узнал, что Федеральная служба по защите конституции даже завербовала секретаря в моем офисе. Затем мне было предъявлено смехотворное обвинение, что я "слишком сильно" защищаю своих подсудимых. Меня тут же исключили из СДПГ. А в 1980 году даже сумели приговорить к десяти месяцам тюрьмы условно за "поддержку преступной организации". В качестве доказательств моей вины фигурировало, например, то, что после начала голодовки заключенных я собрал пресс-конференцию. Или что я перевел на счет заключенных пятьдесят марок и на них они купили себе сигарет. Или что вместе с другими я организовал систему обмена информацией, чтобы десять обвиняемых и от десяти до двенадцати адвокатов могли эффективнее готовиться к защите».

Результаты такого давления оказываются парадоксальными. Часть адвокатов, разуверившись в возможностях легальной защиты, действительно уходит в подполье и пополняет ряды «красноармейских команд». Власть по обыкновению сама создает себе непримиримых врагов.

Однако даже этого мало. В уголовный кодекс Федеративной Германии вводится особая, очень специфическая статья (129-а), согласно которой наказуемым является не только деяние, но и просто членство в террористической организации. Таким образомпреодолевается недостаточность доказательной базы, составлявшей главную трудность всех предыдущих процессов над членами РАФ. Видеокамер еще и в помине нет, свидетели операций «Красной Армии», если таковые оказываются, наблюдают просто неких вооруженных людей, лица которых скрыты под масками. Опознать их впоследствии не может никто. Конечно, после каждой акции РАФ делает специальное заявление, в котором берет ответственность на себя, однако как доказать вину конкретного человека? «Принцип коллективной ответственности», как немедленно была квалифицирована эта статья, позволяет теперь осудить любого «за членство в преступной группе». Данная статья существует в немецкой юстиции до сих пор.

Вместе с тем суд — оружие обоюдоострое. Гласность, свобода слова, которых власти ФРГ отменить не могут, работают в этом случае против них. Суд превращается в трибуну протеста, откуда «Красная Армия» делает заявления на весь мир. Члены РАФ выступают на процессе один за другим. Они говорят, что террор для них вовсе не цель, а трагическая необходимость. Они говорят, что обратились к вооруженной борьбе лишь тогда, когда на собственном опыте убедились в бессилии легальной демократической оппозиции. Они говорят о фашистских и полицейских методах действий властей ФРГ, чему приводят многочисленные примеры. Они обличают, они негодуют, они призывают к подлинной справедливости и свободе.

Любопытно посмотреть фотографии, сделанные на этом процессе. Суд хоть и проходит в специальном корпусе тюрьмы Штаммхайм, в изолированном, внутреннем помещении, практически не имеющим окон, но обстановка, по современным представлениям, очень вольготная: нет ни железных клеток для обвиняемых, ни «аквариумов» из пуленепробиваемого стекла. Подсудимые, одетые в джинсы и свитера, сидят на скамье, огороженной лишь невысоким барьером, под охраной, конечно, но — совершенно открытые и доступные общению с публикой. И они этой возможностью непрерывно пользуются. Фидель Кастро на аналогичном процессе скажет: «История меня оправдает». Андреас Баадер в ответ на все обвинения громко заявит: «Нас будут судить следующие поколения». Зал эти заявления бурно поддерживает. Пресса, даже нисколько не сочувствующая «левакам», без промедления разносит их речи по всей Германии. Вопреки намерениям властей процесс сразу же обретает не уголовный, а ярко выраженный политический и революционный характер.

Причем обвиняемые выглядят явно убедительнее, чем судьи. Когда эксперты оглашают характеристику терроризма, данную министром внутренних дел ФРГ: «Основная цель терроризма — убить как можно больше людей. Очевидно, что террористы хотят вселить в сердца людей по всему миру ужас и страх», то Баадер немедленно отвечает: «Я бы сказал, что это очень точное определение той политики, которую проводит Израиль по отношению к Палестинскому освободительному движению, это очень точное определение политики, которую проводили США во Вьетнаме… И именно немой ужас пытается вселить в сердца людей прокуратура ФРГ, когда строит в тюрьмах новые мертвые коридоры». А Ульрика Майнхоф тут же дополняет его: «Терроризм — это разрушение таких объектов, как дамбы, каналы, больницы, электростанции. Начиная с 1965 года, США систематически подвергали бомбардировке в Северном Вьетнаме именно такие объекты. Терроризм действует среди всеобщего страха. Городская герилья, которую мы ведем, напротив, внушает страх только государственной машине».

Суд ничего не может с этим поделать. Разумеется, он использует все возможные методы, которые содержит его исторический арсенал: подсудимых одергивают, лишают слова, удаляют из зала или, наоборот, принудительно доставляют туда, отклоняют все их протесты, требования, тем более — по составу суда, полиция, в свою очередь, откровенно преследует их адвокатов: задерживает, устраивает обыски в офисах, конфискует рабочие документы. Однако приводит это только к тому, что обвиняемые отказываются признать законность такого суда и перестают отвечать на самые простые вопросы. Даже для установления личности подсудимых (необходимая процедура) судье Принцингу требуется целых 26 дней. Часто суд попадает в идиотское положение. Например, когдаУльрика Майнхоф, выведенная из себя тем, что одно и то же приходится говорить несколько раз, называет судью Принцинга задницей, тот разъяренно требует повторить эти слова, чтобы данное оскорбление можно было занести в протокол, и Ульрика к восторгу зала громко и отчетливо повторяет. Аналоги-чным образом поступают Баадер и Энсслин. Уже вечером их ответы цитируют на собраниях, в клубах, в молодежных кафе. Не вызывают доверия свидетели и обвинения. Даже Герхард Мюллер, на которого суд возлагает особенные надежды (ему обещано досрочное освобождение и денежная премия, составляющая, по некоторым данным, 500 000 марок) дает показания путаные, а зачастую просто бредовые, не могущие никого ни в чем убедить. Правительство ФРГ терпит очевидное поражение в информационной войне против РАФ. Процесс находится в центре внимания и западногерманской, и европейской прессы, политический авторитет «Красной Армии» непрерывно растет. Обезоруженные, брошенные в тюрьму, измотанные голодовками и пребыванием в «мертвых блоках», лишенные нормальной защиты, ограниченные во многих правах, они, тем не менее, явно выигрывают, возможно, главную свою битву и выглядят вовсе не побежденными, а — авангардом, только еще завязывающим решительный бой. Из этого делаются соответствующие выводы, и в борьбе со следующими поколениями «Красной Армии» полиция уже предпочитает не арестовывать членов РАФ, а при малейшем сопротивлении — уничтожать. Сила слова, как это часто бывает, оказывается опаснее силы пуль.

И все-таки государственную машину не остановить. Она подобна жерновам господа бога, которые крутятся медленно, но перемалывают все до конца. Так происходит и на процессе РАФ. Вращаются судебные шестеренки, цепляются зубчики, поворачиваются штифты, надвигается неумолимый финал. Обвиняемым удается несколько затормозить это действие: так, слушание дела по существу начинается только через восемь месяцев после начала суда. Им удается сделать публичным компрометирующий администрацию Штаммхайма скандал, связанный с незаконным прослушиванием бесед обвиняемых и адвокатов. Им даже удается свалить судью Принцинга, доказав, что тот передает следственные материалы в прессу с целью дискредитировать РАФ. Однако это ничего не меняет. Колесики по-прежнему крутятся, валы вращаются, машина перемалывает один протестный аргумент за другим. Сменивший Принцинга в кресле председательствующего судья Фот с тем же механическим упорством движет процесс в заранее намеченный пункт.

Положение «штаммхаймской группы» становится почти безнадежным. Уже четыре года пребывают они в мучительной изоляции, четыре года надежды на скорое освобождение рушатся одна за другой. Все труднее становится им преодолевать отчаяние. Все сильнее сгущается мрак, готовый их окончательно поглотить. Тем более, что по темпераменту своему лидеры «Красной Армии» вообще не способны долго пребывать в бездеятельности, им требуется воздух сражений, им нужен горячий оперативный простор. Стены Штаммхайма почти физически давят на них, и энергия, не находящая выхода, прорывается в неприятных бытовых инцидентах. Баадер то и дело устраивает драки с охранниками, за что к нему применяют штрафные санкции, лишая свиданий и книг. Устраивает грандиозную драку и Ян-Карл Распе, заражая этим безумством всех остальных, — однажды целых тридцать охранников штурмуют коридор, где содержатся члены РАФ, чтобы навести там порядок. Фанатизм Гудрун Энсслин достигает такого накала, что она уже не в состоянии разговаривать — только кричать. Самое безобидное замечание отвергается ею с пеной у рта. Все чаще вспыхивают конфликты внутри группы. Все выше температура эмоций, разгорающихся из-за пустяков. Все больше опасных трещин появляется в обычных человеческих отношениях.

Хуже всего обстоит дело с Ульрикой Майнхоф. «Мертвые коридоры», куда она попадает одной из первых (даже еще не в Штаммхайме, а в тюрьме Оссендорф), явно сказываются на психике. Она то начинает пугать собеседников совершенно бессвязной речью, то у нее вдруг ни с того ни с сего прорывается беспричинный и бессмысленный смех, то она целую неделю, как проклятая, молчит — перестает причесываться, умываться, отказывается от встреч, не реагирует ни на что. Есть подозрения, что ей дают сильно действующие психотропные вещества. Это попытка тюремной администрации дискредитировать самую известную фигуру революционного сопротивления. Бывают, правда, и периоды просветления, и во время одного их таких она, выступая на суде, говорит, что у человека «в одиночном заключении есть только два пути: предательство или смерть. Нас хотят сломить, вынудить стать предателями. Этого у них не получится никогда».

9 мая 1976 года появляется официальное сообщение, что Ульрика Майнхоф совершила самоубийство. Она якобы сделала веревку из разорванного полотенца и, встав на стул, привязала ее к решетке окна. «Никаких признаков постороннего вмешательства», гласит протокол. Правда, официальному сообщению никто не верит. Сомнение в нем выражает даже нобелевский лауреат Генрих Белль, за что подвергается яростным нападкам в правой прессе. 10 мая на решетке одной из камер тюрьмы Штаммхайм появляется сплетенный из полотенец большой белый крест. На похороны Ульрики Майнхоф в Мариендорфе приходят тысячи человек. Студенты несут траурную ленту с эмблемой РАФ (черный автомат на фоне красной звезды), лозунг, выписанный крупными буквами, гласит: «Товарищ Ульрика, революция отомстит за тебя». Заключенные члены РАФ требуют независимого расследования, но судья Принцинг, который еще председательствует на процессе, просто вычеркивает имя «Майнхоф» из документов суда. Ничто не может остановить бюрократическую машину. На сто девяносто второй день слушаний выносится приговор: подсудимые члены РАФ признаны виновными в совместном совершении четырех убийств, в двадцати семи убийствах, являвшихся результатами нападений, в грабежах и поджогах, в организации преступной террористической группы, подрывавшей общественную безопасность страны. Все они приговорены к пожизненному заключению. Седьмой этаж тюрьмы Штаммхайм срочно реконструируют, и после очередной голодовки находящимся там членам РАФ разрешают ограниченное общение между собой. Никто не может сказать, надолго ли это. На волю попадает записка: «Мы знаем, что существует четкий план нашего убийства. Сдаться мы не можем. Поторопитесь. Больше сказать нам нечего».

Всем понятно, что это еще не финал.

 

Итак, осенью 1977 года Западная Германия находится в шизофреническом состоянии. Ее бросает то в холод, то в жар, она то впадает в ступор, то бьется в истерических судорогах. Ее терзают кошмары, как бы выползающие из снов: кровожадные монстры щерятся ей прямо в лицо. Правда, когда она открывает глаза, оказывается, что это не сон, а явь.

Сокрушительные удары следуют один за другим. Сначала происходит убийство генерального прокурора ФРГ Зигфрида Бубака: он был приговорен с того момента, как РАФ сочло его виновным в смерти Ульрики Майнхоф, затем, всего через три месяца, убит Юрген Понто, президент крупнейшего «Дрезднер-банка»: террористы всадили в него пять пуль, а еще через месяц, средь бела дня, похищен Ганс-Мартин Шляйер, президент Союза промышленников ФРГ. Не помогли ни охрана, ни чрезвычайные меры предосторожности, ни многочисленные полицейские патрули.

Никто не знает, что делать. Никто не понимает, как «Красная Армия», вроде бы уже разгромленная, лишенная главных своих вождей, нашла в себе силы для нового мощного наступления. Неужели ее ресурсы неистощимы? Неужели титаническое напряжение последних лет было напрасным? Неужели вся полиция Федеративной Германии, все ее службы, все ее колоссальные государственные рычаги не могут остановить ничтожную группу людей?

В известном смысле так оно и есть. Позже, когда грохот ожесточенной битвы утихнет, выяснится, что в это время начинает борьбу так называемое «второе поколение РАФ». Очень многое в истории зависит от личности. В феврале 1977 года выходит на свободу Бригитта Монхаупт, которая ранее была в «Красной Армии» на вторых ролях. Однако последние месяцы заключения она провела в Штаммхайме, где интенсивно общалась с Баадером, Энсслин и Распе. Неизвестно, о чем они там говорили, но на волеБригитте Монхаупт удается сплотить вокруг себя группу очень серьезных бойцов — они немедленно приступают к активным действиям. Причем, это уже не возвышенные романтики, как в первом поколении РАФ, а жестокие профессионалы, не боящиеся смертей. Революция невозможна без жертв, считают они, в лайковых перчатках вооруженную борьбу не ведут. Бригитта Монхаупт становится, пожалуй, самым опасным террористом Германии. В следующий раз она попадет в руки полиции только в 1982 году и будет приговорена уже к пятикратному пожизненному заключению. Плюс пятнадцать лет — за организацию девяти убийств.

Однако это еще впереди. А пока многим в Западной Германии кажется, что складывается ситуация, аналогичная временам Веймарской республики, когда страну тоже захлестывал правый и левый террор, когда эпоха тоже разламывалась и сквозь бессильное настоящее просвечивало коричневое фашистское будущее.

Правда, нынешняя ситуация все же немного иная. Срочно созданный Кризисный комитет, который возглавляет лично канцлер ФРГ Гельмут Шмидт, принимает негласное решение — ни на какие уступки террористам более не идти. На этом особенно настаивает Хорст Герольд. Во-первых, считает он, уже есть негативный опыт: все члены РАФ, освобожденные в обмен на Петера Лоренца, немедленно вернулись в террор. Во-вторых, в случае капитуляции перед террористами правительство окажется настолько дискредитировано, что будет вынуждено подать в отставку, это усугубит хаос в стране. И в-третьих, хотя прямо об этом не говорится, но кем-кем, а Шляйером вполне можно пожертвовать. Очень уж это одиозная личность даже по низким стандартам послевоенных элит ФРГ: кадровый офицер СС, проводил «чистку» Гейдельбергского университета, по его рапортам десятки людей были уволены, отправлены в тюрьмы и концлагеря, далее чистил Инсбрукский университет в Австрии, затем точно так же — Парижский университет. Кроме того руководил разграблением Чехословакии во время войны, строительством «секретных объектов» на ее территории: тысячи заключенных по окончании работ были «утилизованы», что это означает, не надо объяснять никому, был внесен в список военных преступников, заочно приговорен к смертной казни чехословацким судом, Чехословакия безуспешно требовала его выдачи: правительство ФРГ ответило, что Шляйер «является слишком ценным кадром для промышленности страны». Имеет значение еще одно обстоятельство: и Гельмут Шмидт, и Хорст Герольд в прошлом были офицерами вермахта. А вермахт испытывал традиционную неприязнь к СС.

Под давлением Шмидта и Герольда Кризисный комитет вырабатывает стратегию: затягивать переговоры всеми силами, любой ценой, что-нибудь неопределенное, например денежный выкуп, террористам пообещать, а в действительности — дать полиции время, чтобы нащупать место, где прячут Шляйера. Это, так сказать, первый пункт. Пункт второй: после провала немецких спецслужб на Мюнхенской олимпиаде и после блестящей операции израильтян в Энтеббе, когда заложники были освобождены, в самой Федеративной Германии уже сформирован специальный отряд по борьбе с терроризмом — ГСГ-9 (Grenzshutzgruppe), который возглавляет подполковник Ульрих Вегенер. Как только место укрытия Шляйера удастся установить, ГСГ-9 пойдет на штурм. УльрихВегенер, лично участвовавший в угандийской операции израильтян, полон решимости смыть позор Мюнхена.

Первая часть стратегии правительству ФРГ вполне удается. Лидеры «Красной Армии», содержащиеся в Штаммхайме, полностью изолированы и разобщены, им оставляют только транзисторные приемники, но никаких контактов ни друг с другом, ни с внешним миром у них больше нет. Они вынуждены верить тому, что сообщает им представитель властей. От похитителей, в свою очередь, требуют представить свидетельства, что Ганс-Мартин Шляйер до сих пор жив, а когда такие свидетельства появляются, в них отыскивают неточности, и требуют дополнительных доказательств. Одновременно министр иностранных дел ФРГ начинает переговоры со странами, которые могли бы предоставить убежище арестованным членам РАФ. Переговоры, разумеется, дело долгое. Дипломатия требует исполнения множества формальных муторных процедур. Через некоторое время похитителям сообщают, что Йемен и Ливия принять террористов отказываются (хотя никому не известно, проводились ли такие переговоры вообще), затем сообщают, что также отказываются от содействия Алжир и Вьетнам, составляется новый список предполагаемых стран, куда входят Ангола, Гвинея-Бисау, Эфиопия и Мозамбик. Для большей правдоподобности Кризисный комитет выдвигает условие: террористы, если их обменяют на Шляйера, должны обещать, что они уже никогда в Германию не вернутся. Хотят воевать — пусть воюют не здесь. После некоторых дискуссий Баадер, Энсслин и Распе отвечают, что это условие они согласны принять.

Таким образом удается оттянуть время до октября. Полиция ФРГ получает целый месяц на поиски. Развертывается грандиозная операция по прочесыванию: идет проверка документов, машин, подсобных строений, квартир, на всех вокзалах, в аэропортах, на перекрестках главных дорог встают усиленные полицейские блокпосты, задерживаются и проверяются сотни людей, отслеживаются и обрабатываются сотни тысяч телефонных звонков, идет интенсивное взаимодействие со спецслужбами других европейских стран, которые, испытывая те же проблемы, готовы помочь. Правда, результаты всей этой лихорадочной деятельности ничтожные. В начале октября полиции лишь удается найти дом и квартиру в Кельне, где, видимо, первое время содержали Шляйера, в подземном гараже обнаружен автомобиль, на котором его после акции увезли. Однако квартира уже давно пуста. Никаких следов оттуда к похитителям не ведет. Удается также установить, что большинство звонков, сделанных террористами, исходит из телефонных будок именно в районе железнодорожного вокзала в Кельне. А кроме того в конце сентября после перестрелки в одном из баров Утрехта (в центральной Голландии), где двое полицейских получили ранения, а один был убит, удается арестовать второстепенного члена РАФ, возможно, причастного к похищению. Однако женщина, которая с ним была, скрылась. Позже в ней опознают Бригитту Монхаупт, и Герольду останется только локти кусать. Компьютерный центр явно не оправдывает возложенных на него надежд. В отчаянии полиция обращается даже к знаменитому экстрасенсу — по его указанию прочесывается громадный кельнский район, где «необычно взбудоражен астрал», результатов, разумеется, никаких.

Положение Кризисного комитета осложняется тем, что в конце того же сумасшедшего сентября «Японская Красная Армия», последовательница и союзница РАФ, захватывает самолет местных авиалиний со 159 пассажирами на борту и требует освобождения шести своих заключенных. «Японская Красная Армия» — это очень серьезная террористическая организация. В 1972 году она уже устроила подлинный апокалипсис в аэропорту израильского города Лод (ныне аэропорт имени Бен-Гуриона), где погибло 26 пассажиров и еще 72 человека были ранены; в 1974 году она захватила французское посольство в Гааге, а в 1975 году — посольство США в Куала-Лумпуре. Члены ЯКА ни на мгновение не задумываются, если нужно стрелять. В аэропорту Лода они открыли огонь по людям, скопившимся в терминале. Японское правительство, опасаясь новой кровавой бойни, капитулирует и выполняет требования террористов. В списке тех, кто подлежит освобождению, узников Штаммхайма нет, но сама победа очередной «Красной Армии», сразу выскочившая в топ мировых новостей, резко ухудшает ситуацию для правительства ФРГ.

Однако выясняется, что это только начало. Пока немецкая пресса следит за судьбой Шляйера и печатает его фотографии с подписями «31 день в плену», драматические события разыгрываются на другом конце света.

13 октября Боинг-737 «Ландсхут» взлетает с Пальма-де-Мальорка, направляясь во Франкфурт. На борту его находятся 86 пассажиров плюс экипаж, в основном это немцы, возвращающиеся из отпусков. Как только самолет набирает маршрутную высоту, двое вооруженных мужчин врываются в кабину пилотов. Одновременно в салоне вскакивают с мест две женщины, которые вздымают гранаты над головой. Главарь террористов представляется по интеркому как «Капитан Мученик Махмуд», объявляет, что самолет захвачен группой бойцов Народного фронта освобождения Палестины и обещает, что если их требования будут удовлетворены, никто из пассажиров лайнера не пострадает.

Начинается трагическая эпопея, за которой в режиме онлайн (хотя такого термина еще нет) напряженно следит весь мир. Через два часа самолет приземляется в Римском аэропорту Фьюмичино, где его тут же окружают бронированные автомобили и цепь солдат. Министр иностранных дел ФРГ звонит своему коллеге в Италию и настаивает, чтобы самолету ни в коем случае не дали взлететь. Прострелите ему шины! — требует он. Немецкая полиция не хочет выпускать лайнер за пределы Европы. Однако итальянское правительство, ведущее сейчас отчаянную борьбу против «Красных бригад», вовсе не жаждет брать ответственность на себя. У него и без того хватает забот. Самолет после некоторых препирательств все-таки заправляют, и он перелетает сначала вЛарнак, потом — в Бахрейн, а затем — в Дубай. Правда, правительство Эмиратов тоже не хочет ввязываться в эту историю. Более того, оно вообще не намерено принимать этот грозящий непредсказуемыми опасностями самолет, аэродром в Дубае по его распоряжению заблокирован, лайнеру удается сесть только лишь потому, что один из служащих аэропорта на свой страх и риск убирает препятствие с посадочной полосы. Опять начинаются долгие и сложные переговоры. Министр обороны Дубая приезжает в аэропорт и просит Капитана Махмуда освободить хотя бы женщин, детей и больных. Однако Капитан Махмуд непреклонен. Никаких компромиссов не будет, категорически заявляет он. Более того, Капитан угрожает, что если требования его не будут выполнены в назначенный срок, то он начнет убивать по заложнику каждые пять минут. В результате самолет опять заправляют, и он перелетает уже в аденский аэропорт. Здесь лайнер находится сутки, окруженный йеменскими солдатами, которые, как представляется, готовы открыть огонь. Обстановка на борту самолета ужасная. Заложники привязаны к креслам, на стенах салона размещена пластиковая взрывчатка. Узнав, что среди пассажиров есть несколько израильтян, Капитан Махмуд избивает одного из них (женщину), а потом обещает, что завтра их всех убьет. По его требованию пассажиры отправляют послание Гельмуту Шмидту, канцлеру ФРГ, оно написано на открытке с изображением самолета и гласит: «Мы отдаем свои жизни в ваши руки и умоляем вас спасти нас всех». А чтобы подкрепить данное послание аргументами, Капитан Махмуд убивает пилота Юргена Шуманна, которого еще раньше заподозрил в предательстве. Шуманн единственный, кто на стоянках покидал самолет, чтобы, как ему полагается, проследить за заправкой, и действительно, несмотря на строжайший запрет, передал местным властям информацию о численности и вооружении террористов. Наконец лайнер перелетает в аэропорт Могадишо. Здесь Капитан Махмуд заявляет, что никаких переговоров больше не будет. Все, это предел — до тех пор пока немецкие заключенные, их соратники по борьбе, не будут освобождены. И в завершение добавляет: «Больше нам не нужна еда. Срок нашего ультиматума истекает через три часа. После этого все будут или свободны, или мертвы». А в подтверждение своих слов террористы выбрасывают на взлетную полосу тело пилота Шуманна.

Все это, как лавина, обрушивается на правительство ФРГ. Проблема освобождения Шляйера тут же отодвигается на задний план. На авансцену выходит другой вопрос: что делать с «Ландсхутом»? Дебаты в Кризисном комитете достигают немыслимого накала. В ночь с 14 на 15 октября они длятся без перерыва с вечера до пяти утра, а потом — с небольшими промежутками — весь следующий день. На правительство давят со всех сторон. Давят промышленные круги Германии: судьба Шляйера — это в какой-то мере их собственная судьба. Давят похитители Шляйера, которые сообщают, что группа, удерживающая «Ландсхут», находится под их контролем. Давит правая пресса, публикующая истерические письма «простых немцев», требующих публично казнить арестованных членов РАФ. В стране внезапно воцаряется атмосфера средневековой охоты на ведьм. За информацию, которая приведет к аресту кого-либо из террористов, объявлена премия в 800 тысяч дойчмарок. Сообщения поступают тысячами, их все необходимо проверить. В одной только области Северный Рейн — Вестфалия за сутки арестовано по подозрению более 80 человек. Потом их всех приходится отпустить. По количеству полицейских и военных на улицах Западная Германия напоминает оккупированную страну. Верят самым фантастическим слухам. На полном серьезе воспринимается заметка одной из газет, что, дескать, «Красная Армия» завладела атомной бомбой, которую угрожает взорвать в ближайшие дни. Нервы у всех на пределе, сознание не выдерживает потока сокрушительных новостей. Кажется, что сейчас немцы просто сойдут с ума и, не разбираясь, кто виноват, кто прав, начнут убивать друг друга.

Самое же неприятное для немецких властей заключается в том, что захват «Ландсхута» превратился в грандиозное реалити-шоу. Толпы журналистов, включая радио и телевидение, следуют за самолетом из страны в страну, и комментарии их, зачастую совершенно безумные, тут же безо всяких ограничений транслируются на весь мир. В ситуации, где требуется трезвый и холодный расчет, преобладают паника и взрывные эмоции.

Колоссальное впечатление на западногерманское общество производит обращение стюардессы Габи Дильман, переданное из захваченного лайнера 17 октября. Габи говорит: «Мы знаем, что это конец. Мы знаем, что мы все скоро умрем. Нам будет очень тяжело, но мы постараемся сделать это с достоинством. Мы все слишком молоды, чтобы умирать, даже старики… Мы только надеемся, что это будет быстро и не очень больно. Но может быть, лучше действительно умереть, чем жить в мире, где возможно нечто подобное. В мире, где важнее оставить в тюрьме несколько человек, чем спасти девяносто одну жизнь… Пожалуйста, передайте моей семье… Пожалуйста, передайте моему другу… что я его очень любила… Я не думала, что существуют такие люди, как те, что входят в наше правительство, это они будут нести ответственность за нашу смерть. Я надеюсь, их совесть позволит им жить дальше»…

Это абсолютный тупик. Если будет еще один неудачный штурм, правительству ФРГ — конец. Ему не простят, что ради задержания считанного числа террористов оно пожертвовало жизнями почти сотни невиновных людей. С другой стороны, если в обмен на заложников освободить арестованных членов РАФ, это будет выглядеть как позорная капитуляция. Это будет признанием собственного бессилия: гражданскую войну, которую уже считали оконченной, придется начать с нуля. Более того, поднимется новая мощная террористическая волна — в «Красную Армию» хлынут сотни бойцов, вдохновленных этой победой.

В правящих кругах ФРГ начинают осознавать, что пока лидеры РАФ живы, покоя в стране не будет. Узники Штаммхайма стали легендой, ярким символом революции, притягивающим к себе тысячи глаз. Само существование их, пусть даже в темных недрах тюрьмы, является непрерывной угрозой для государства. И потому не вызывает особого удивления документ, опубликованный именно в эти напряженные дни. Врачебная комиссия, обследовавшая заключенных тюрьмы Штаммхайм, пришла к выводу, что Ян-Карл Распе находится в состоянии сильнейшей депрессии, не исключающей суицид. В таком же состоянии, как полагают врачи, находятся и остальные пленники РАФ. Это заключение вызывает резкий протест у Штаммхаймской группы. Андреас Баадернемедленно печатает опровержение: «Если суммировать все те меры, которые были приняты по отношению к нам за последние шесть недель, то можно сделать единственный вывод: администрация тюрьмы хочет спровоцировать нас на совершение самоубийства. Или хотя бы сделать наше самоубийство правдоподобным. Я заявляю, что ни у кого из нас нет никакого желания убить себя. Если же, говоря официальным языком, мы будем "найдены мертвыми", значит, мы были убиты в лучших традициях юридических и политических мер, которые применялись к нам все это время».

Весомость данного заявления станет ясной уже через несколько дней. А пока Кризисный комитет, раздираемый противоречиями, все же приходит к единому мнению, которое можно сформулировать так. Капитулировать перед террористами невозможно, следует попытаться освободить заложников вооруженным путем. Пусть даже риск этой акции чрезвычайно велик. Тем более что соответствующая подготовка уже произведена. С самого начала за захваченным «Ландсхутом» тенью, держась за пределами видимости, следует другой самолет, на борту которого находятся тридцать коммандос из подразделения ГСГ-9. Штурм предполагался еще в Дубае, но правительство Дубая, карликового эмирата, разрешения на операцию не дает. Зато под сильным международным давлением его дает президент Сомали Сиад Барре. Самолет со спецназом под прикрытием темноты тоже приземляется в Могадишо.

Ситуация в самом «Ландсхуте» — на грани трагедии. Капитан Махмуд понимает, что его водят за нос и назначает крайний срок ультиматума на 15 часов по немецкому времени. Правительство Сомали предлагает террористам убежище: их не выдадут ФРГ, если, конечно, они отпустят заложников. Капитан Махмуд отвечает, что это ничего не меняет: «Мы взорвем самолет, как только истечет срок ультиматума. Это произойдет через тридцать четыре минуты… Если вы окажетесь в это время где-то неподалеку, то увидите, как самолет разлетится на сотни кусков»… С громадным трудом, гарантируя, что заключенные Штаммхайма уже освобождены, что все в порядке, и что скоро они прибудут сюда, удается убедить его продлить срок ультиматума до часа ночи. Спецназ начинает осторожное продвижение к самолету, в то время как представитель правительства ФРГ отвлекает Капитана Махмуда рассказом о том, как штаммхаймские узники специальным рейсом летят в Сомали. Как ни странно, Капитан Махмуд этому верит, хотя мог бы потребовать подтверждения данных сведений от самих лидеров РАФ. Видимо, в сознании террористов тоже царит сумбур. Вместо этого он заявляет, что «дальнейшие переговоры будут вестись вместе с нашими немецкими товарищами».

Это последние в его жизни слова. Рядом с кабиной пилота взрываются два магниевых пакета, которые оглушают и ослепляют тех, кто внутри. Пока действует эффект взрыва (это, по расчетам специалистов, пять-шесть секунд), полковник Вегенер успевает вскрыть переднюю дверь. Одновременно спецназовцы врываются внутрь самолета — и через аварийный выход, и через заднюю дверь. Сначала они стреляют холостыми патронами, чтобы заложники успели спрятаться под защиту кресел, затем в дело идут боевые. Двое террористов убиты сразу же, третий (женщина) ранен и остается в живых. Капитан Махмуд убит в кабине пилота. Пластическая взрывчатка грохочет, но практически не причиняет вреда. Легкое ранение получает лишь стюардесса Габи Дильман, и это все. Через шесть минут операция успешно завершена, подгоняют лестницы, пассажиров выводят из самолета. Министр иностранных дел ФРГ Ганс-Юрген Вишневски, присутствовавший при акции с начала и до конца, отправляет успокоительное сообщение в Бонн: «Дело сделано»…

 

Между тем странные события разыгрываются этой же ночью в тюрьме Штаммхайм. В одиннадцать вечера охранники запирают камеры на седьмом этаже и дежурный делает в журнале последнюю запись о том, что Баадеру и Распе даны лекарства. «Никаких происшествий», констатирует он. А утром выясняется, что трое заключенных мертвы.

Официальная реконструкция событий выглядит так. После полуночи Ян-Карл Распе слышит по приемнику, который кто-то нелегально ему передал, сообщение из Могадишо о том, что террористы убиты, а заложники «Ландсхута» освобождены. По тайному интеркому, использующему проложенные между камерами электрические провода, он передает это сообщение остальным. В результате короткого совещания принимается решение о коллективном самоубийстве лидеров РАФ. Находящийся в камере 719 Андреас Баадер достает хранившийся в тайнике пистолет, делает несколько выстрелов, разбрасывает вокруг гильзы, чтобы создавать видимость ожесточенной борьбы, а потом приставляет пистолет к затылку и нажимает на спусковой крючок. В это же время в камере 716 Ян-Карл Распе тоже вытаскивает из-за плинтуса спрятанный пистолет и стреляет себе в висок. В камере 720 Гудрун Энсслин выдирает электрический шнур из проигрывателя, привязывает его к решетке окна и просовывает голову в петлю. В камере 725 Ирмгард Меллер, которую тоже теперь содержат на седьмом этаже, четыре раза ударяет себя в грудь украденным столовым ножом. Она единственная, кто остается в живых. Считается, что это был акт отчаяния. Узники Штаммхайма решили покончить самоубийством, когда рухнула последняя надежда на освобождение. Канцлер Шмидт делает заявление: «Трое умерших пополнили собой длинный список напрасных жертв… Господство террора еще не окончено… Однако волю германского народа никому не сломить, террористы будут побеждены»...

Правда, официальной версии о самоубийстве мало кто верит. А кто верит выводам комиссии Уоррена, расследовавшей убийство президента США Дж. Ф. Кеннеди? Это насчет того, что покушение без какой-либо помощи со стороны совершил Ли ХарвиОсвальд. А кто верит, что убийство Мартина Лютера Кинга совершил не имевший соратников Джеймс Эйл Рей? Вам сказали, что это был террорист-одиночка? Вам объяснили, что не было никаких заговоров, никаких тайных организаций, никаких действий спецслужб? Все, пейте пепси и ешьте гамбургеры. Единственная проблема, которая вас может тревожить — избыточный вес.

Это, разумеется, полная ерунда, что правительства, называющие себя демократическими, не имеют никаких дурно пахнущих тайн, что они абсолютно прозрачны, абсолютно честны и готовы каждое свое действие представить на суд избирателей. Это сказка для дураков. Власть есть власть, и пока она будет существовать, у нее всегда будут скрытые ото всех, кротовые норы. Иногда такую земляную нору удается разрыть; прессе, в основном поддерживаемой оппозицией, удается выворотить наружу кускиотвратительного дерьма. Тогда возникает колоссальный скандал. Никсону после Уотергейта пришлось уйти. На Клинтона из-за его Моники вылиты были ушаты грязи. Однако это исключения, а не правила. Большинство «кротовых ходов» так и остается скрытым от наших глаз. Все, что мы можем — это ставить вопросы и надеяться, что когда-нибудь на них будет получен ответ.

О самоубийстве в тюрьме Штаммхайм неприятные вопросы возникают мгновенно. Левая пресса тут же начинает интересоваться, как вообще могли попасть пистолеты в одну из самых охраняемых тюрем Германии? Кто и каким образом мог их пронести? Где заключенные, непрерывно находящиеся на виду, могли их хранить? Ответы полиции, что пистолеты были спрятаны в стенных тайниках, ничего, кроме усмешки, не вызывают. Как можно продолбить стену, основу которой составляет сверхпрочный бетон? Чем продолбить — авторучками, карандашами? И почему охранники не обнаружили тайники, если камеры регулярно обыскивались, иногда даже по два раза в день? Далее, что это за «интерком», проложенный по электрическим проводам? Теоретически это возможно, но требует некоторых специальных технических средств. Где заключенные могли их достать? Как мог Баадер завести руку назад и выстрелить себе в затылок с расстояния сорока сантиметров? Человеку так руку не повернуть. Почему в случае с ГудрунЭнсслин не был проведен известный гистаминовый тест, который позволяет определить — был человек, повисший в петле, жив или уже мертв? Кстати, гистаминовый тест не был проведен и после «самоубийства» Ульрики Майнхоф. Почему не нашли предсмертных записок? Все-таки лидеры РАФ должны были осознавать, что их самоубийство — это политический акт и его следует соответствующим образом объяснить. Как самоубийство согласуется с недавним заключением Андреаса Баадера, «что ни у кого из нас нет никакого желания убить себя»? И наконец, как могла Ирмгард Меллер нанести себе четыре опасных удара в грудь сделанным из мягкого сплава тупым столовым ножом да еще с закругленным концом?

Впрочем, насчет Ирмгард Меллер случай особый. Единственная оставшаяся в живых участница «коллективного самоубийства» пыталась зафиксировать свои показания, как только пришла в себя. Однако тогда эти свидетельства не были учтены. Лишь в 1992 году, уже незадолго до освобождения из тюрьмы, она дала интервью журналу «Шпигель», которое освещает события той загадочной ночи совсем с другой стороны. По словам Меллер, сразу после одиннадцати часов она легла спать, но «проснулась от странного шума, который так и не смогла распознать. Шум был достаточно сильным. На выстрел он не был похож, скорее напоминал падение шкафа или что-то типа того. Затем у меня вдруг потемнело в глазах, и я очнулась уже лежащей на полу в коридоре, вокруг меня стояли какие-то люди и проверяли мои зрачки. Затем я услышала чей-то голос: "Баадер и Энсслин мертвы". Потом опять все померкло». Очнулась она через три дня в реанимации тюремной больницы. На свободу вышла лишь в середине 1990-х годов.

«Пять лет подряд я занимаюсь этой темой, — скажет в 1980-х годах Кристиана Энсслин, сестра Гудрун, — но до сих пор не представляю, что тогда произошло… Я хотела бы знать. Но я не знаю»…

Вопросов, связанных с этими загадочными самоубийствами, множество. Однако задавать их в раскаленной атмосфере тех дней просто опасно. Клаус Круассон, адвокат обвиняемых на Большом процессе РАФ, собирает громадный материал, свидетельствующий о том, что это было убийство, а не самоубийство. Круассона немедленно обвиняют в пособничестве террористам. Он бежит во Францию, где публикует новые факты, но длинные руки западногерманских спецслужб достают его и в этой стране: Круассон как уголовный преступник выдан властям ФРГ и осужден за «принадлежность к террористической организации». Генриха Белля, нобелевского лауреата, обвинить по такой статье, конечно, нельзя, но стоит ему высказать в печати сомнения по поводу официальной версии, как на него обрушиваются потоки ненависти и клеветы. Шпрингеровская газета «Бильд», например, без стеснения сравнивает Белля с Геббельсом, и в одной из статей пишет, что «Белль опаснее, чем Баадер и Майнхоф». Вспомним, что примерно в таком же тоне истеричная «Бильд» писала о Руди Дучке.

Даже церковь, как и в случае с Ульрикой Майнхоф, не рассматривает «штаммхаймскую тройку» в качестве самоубийц. Их разрешают похоронить в церковной, освященной земле. Епископ Вюртембергский, когда к нему обращается пресса, отказывается комментировать это решение, ссылаясь на тайну исповеди. Значит, какие-то неизвестные факты обо всей этой истории есть.

Смерть в Штаммхайме вызывает невиданную волну протестов по всей Европе. В Риме марш молодежи на посольство Федеративной Германии превращается в настоящую битву, длящуюся несколько часов. Ранены четверо полицейских, арестованы двадцать пять демонстрантов. В Италии, где находится на подъеме деятельность «Красных бригад», происходит более двадцати взрывов на предприятиях, принадлежащих западным немцам. Во Франции, в свою очередь, сожжены два немецких автосалона и множество автомобилей западногерманских фирм. В Лиможе уничтожена станция техобслуживания «Мерседес-Бенц» — на единственной уцелевшей стене кровавыми буквами начертано слово «Возмездие». В Тулузе разрушен немецкий бумагоделательный комбинат. В Версале на фабрике, принадлежащей немецкой фирме, гремит мощный взрыв. В Греции «герильерос» пытаются подорвать крупное немецкое предприятие, расположенное в предместье Афин. В перестрелке с ними двое полицейских получают ранения.

В тот же день приходит известие, что тело Ганса-Мартина Шляйера обнаружено в «Ауди-100» зеленого цвета, припаркованной около магазина в Мюлузе неподалеку от франко-германской границы. Расследование показывает, что Шляйер был убит где-то в лесу.

«Коммандо Зигфрида Хауснера» (подразделение РАФ) печатает заявление:

«Мы вовсе не удивлены фашистской драмой, организованной империалистами, желающими уничтожить освободительное движение. Мы никогда не простим канцлеру Шмидту и поддерживающим его буржуазным кругам кровь наших товарищей. Борьба только началась»…

 

Эта декларация не остается лишь на словах. Напрасно правительство ФРГ надеялось, что со смертью в Штаммхайме лидеров первого поколения РАФ гражданская война будет завершена. Знамя подхватывает второе, а затем третье поколение «Красной Армии». На смену арестованным или погибшим бойцам «городской герильи» приходит новая и новая молодежь.

Более двадцати лет длится изнурительное противостояние. Более двадцати лет гремят взрывы, звучат выстрелы, горят здания, выпускаются пламенные воззвания, идут политические процессы, объявляются голодовки, происходят налеты и грабежи, совершаются самоубийства.

Вот краткая хроника этой вооруженной борьбы.

В 1979 г. совершено покушение на главнокомандующего силами НАТО в Европе генерала Александра Хейга. В 1981 г. — покушение на командующего вооруженными силами США в Европе  генерала Фредерика Крейзена. В том же 1981 году убит министр экономики федеральной земли Гессен — Хайн-Херберт Карри, гремит взрыв на базе ВВС США в Рамштайне, ранения получают 18 солдат. 1984 год: попытка подрыва школы для офицеров НАТО в Оберанерграу. 1985 год: на американской базе во Франкфурте взорван начиненный взрывчаткой автомобиль, двое военнослужащих гибнут, ранено более тридцати. В том же 1985 году под Мюнхеном убит председатель правления концерна МТУ («Моторен унд турбинен уньон») Эрнст Циммерман. В 1986 году в пригороде Бонна застрелен руководитель политического департамента МИД ФРГ Герольд фон Браунмаль. В том же 1986 году убит член правления концерна «Симменс» Карл Хайнц Бекуртс. В 1989 году убит глава «Дойче банка» Альфред Херрхаузен. В 1990 году совершено покушение на статс-секретаря МИД ФРГ Ганса Нойзеля. В 1991 году на окраине Дюссельдорфа застрелен председатель берлинского Попечительского совета Детлеф Роведдерт.

Причем теперь «Красная Армия» не одинока. В Италии расширяется борьба «Красных бригад», кульминацией которой становится похищение и убийство в 1978 году бывшего премьер-министра Альдо Моро. Во Франции возникает «Аксьон Директ», которое начинает с того, что обстреливает из пулеметов Государственный профсоюз французских предпринимателей, далее следуют взрыв в аэропорту Орли (восемь человек получили ранения), убийство генерала Рене Одрана и топ-менеджера французской компании по торговле оружием. Совершают несколько громких акций «Борющиеся революционные ячейки» Бельгии, приводя в панику и смятение всю страну. Продолжает боевые действия «Японская Красная Армия» и будет вести их тоже более двадцати лет. Одновременно гремят акции португальских «Народных сил 25 апреля» и греческой организации «17 ноября». РАФ обретает союзников и в самой Западной Германии. «Революционные ячейки» проводят атаку на представительство американской корпорации ITT в ФРГ, поскольку она замешана в подготовке путча против Сальвадора Альенде, а позже взрывают бомбу в здании Федерального Конституционного суда в Карлсруэ. Берлинская организация «Класс против класса» совершает в это время более пятидесяти поджогов и шесть взрывов. Группа «K.O.M.I.T.E.E.» в 1994 г. поджигает корпус контрактной воинской части в Бад-Фрейенвальде. «Группа Барбары Кистлер»⁴  в том же 1994 году взрывает бомбу в помещении штаб-квартиры ХДС.

Одно время кажется, что вся Европа — да что там Европа, весь мир — охвачен революционным сопротивлением. Дымится почва, до самого неба всплескиваются порывы огня. И все же на исходе ХХ века становится очевидным, что террористическая волна явно идет на спад. Связано это во многом с тем, что в начале 1990-х годов распался Советский Союз. Коммунизм оказался дискредитированным. Исчезла мировоззренческая альтернатива миру капитализма. Говоря иными словами: разрушить старое общество можно, но что вместо него предложить? «Сообщество свободных коммун»? «Экономический коллективизм»? «Конфедерацию гражданских кластеров», в которых по типу Швейцарии доминировать будет самоуправление на местах? Это пока чисто умозрительные концепты.

К тому же Система, как ее называли лидеры первого поколения РАФ, тоже сделала выводы из этой двадцатилетней войны. Заметно укрепилась ее защита. Многократно возросла ее полицейская мощь. Если в начале 1970-х годов вездесущность государства-левиафана была в значительной мере мифом, то теперь, когда дым сражений рассеялся, оказалось, что этот миф полностью воплотился в реальность. Сканеры на вокзалах и в аэропортах, камеры видеозаписи на улицах, в учреждениях и подъездах, новое снаряжение для полиции, в котором она выглядит наподобие марсиан, создание электронных баз данных на миллионы граждан, просвечивание их переписки, расходов, перемещений, занятий, вкусов, интимных пристрастий, кредитных и медицинских карт.Регистрируется чуть ли не каждый вздох, чуть ли не каждая мысль, мелькнувшая в подсознании. А это, в свою очередь, закладывает основу контекстных манипуляций: ощущая себя свободным, человек покорно идет туда, куда его незримо ведут. «Самое холодное из чудовищ» превращает его в управляемый манекен. Да и так ли уж нужна нам свобода? Разве мы готовы платить за нее ту цену, с которой она неизменно сопряжена? Не проще ли обменять ее на вкусный и сытный социальный паек? Не разумней ли быть, «как все», чем пытаться отстаивать принципы личного человеческого достоинства?

К счастью, «все» — это еще не все. Мир, разумеется, изменился, но проблемы, раздирающие его, остались прежними. Цена свободы никогда не бывает слишком высокой, и всегда будут рождаться люди, готовые платить за нее. Тьма истории не способна их поглотить. Свет погасшей свечи продолжает светить — как свет давно умерших звезд. С чудной легкостью преодолевает он пространства беспамятной пустоты и воспламеняет собой души тех, кто готов видеть его.

Ничто не земле не проходит бесследно.

Слова, сказанные однажды, продолжают звучать.

К ним вновь прислушиваются миллионы людей.

И начинают трепетать их сердца.

 

Дайте миру еще один шанс!..

 

Благодарности:

Автор благодарен исследователям истории РАФ — Александру Брассу, Сергею Сумленному, Александру Тарасову, Тому Вэйгу и многим другим, чьи материалы, опубликованные в различных изданиях, помогли при написании этого произведения.

 

 

_____________________

² ФБР (Федеральное бюро расследований) — американское ведомство при министерстве юстиции США, подчиняется Генеральному прокурору, входит в состав Разведывательного сообщества США, имеет полномочия расследовать нарушения федерального законодательства и обеспечивать безопасность государства, нации и президента страны.

³ Амфетамин — стимулятор, повышающий энергетику организма, вызывает психологическое привыкание.

⁴ Барбара Анна Кистлер — швейцарка, сражавшаяся на стороне Рабоче-Крестьянской армии Турции против правительственных войск, одна из символических фигур европейского левого сопротивления.