ИНТЕЛРОС > №5, 2017 > Битов. Единственный экземпляр Евгений ПОПОВ
|
В сложную историю втянул меня журнал «Дружба народов», предложив сочинить какой-либо текст к 80-летию признанного классика современной русской литературы Андрея Георгиевича Битова. Писать про Битова, о Битове, для Битова — невозможно. Не получилось ни у кого, кроме, пожалуй, Валерия Попова. У меня тоже, скорей всего, не получится… Ну да попытаюсь… Хочется и надо. Дело в том, что «БОЛЬШОЕ», как известно «ВИДИТСЯ НА РАССТОЯНЬИ», а я — так уж получилось — последние сорок лет был близок с ним, хотя, бывало, не виделись мы неделями, месяцами, а то и годами. Близок не в том смысле, что он — мой старший друг, товарищ и брат, каковым мне был, например, Василий Павлович Аксенов. Битов, по моим наблюдениям, к себе никого никогда не подпускает, и глуп тот человек, который самонадеянно полагает, будто он Битова познал, изучил, или сдуру решит, что Битов его вдруг ни с того, ни с сего одарил «людскою ласкою», взял в «свой круг». Свой круг у Битова неизменен: Юз Алешковский, Белла Ахмадулина, архитектор Александр Великанов, Резо Габриадзе, этолог Виктор Дольник, Михаил Жванецкий, певица Виктория Иванова, Отар Иоселиани, Грант Матевосян, Пушкин Александр Сергеевич, фотограф Юрий Рост, Володя Тарасов — мирового класса барабанщик. То, что некоторые из этих личностей уже переместились в иной мир, — значения не имеет. Ведь жизнь, как известно, вечна. Я в сей круг не вхожу и не лезу. Во-первых, другое поколение, он — мэтр, он мне рекомендацию давал в Союз писателей СССР, откуда меня вскорости после принятия выперли. А во-вторых… ну, не вхожу и всё. Отношения у нас всегда были, есть и будут сложные. Начиная с посвящения мне рассказа «Неистовый Орландо» и заканчивая дракой неизвестно по какому поводу на ночной морозной улочке Переделкина в 1978, что ли, году. Битов, как бывший боксер, бил хорошо, но я был младше его на 9 лет. Как, впрочем, и сейчас. Близок лишь потому, что близки мне практически все его строки. Начиная естественно, с «Пенелопы», «Бездельника», которые были про меня. Были источником радости для меня и моих товарищей. Что, дескать, смотрите-ка, кругом сплошной Советский Союз, а в нем вдруг оказался такой замечательный Андрей Битов, по образованию, кстати, тоже геолог. И заканчивая даже не «Последним из оглашенных», а усложненной лексической невнятицей совсем новых его текстов — высказываний, которые невозможно читать просто так, в которых нужно мучительно искать сверхценный смысл. По ходу чтения то обретая его, то вновь теряя. Ведь Битов — умнейший человек, и это исключение среди крупных русских писателей второй половины ХХ века. То есть я вовсе не хочу сказать, что Василий Аксёнов, Виктор Астафьев, Фазиль Искандер, Василий Шукшин были глуповаты. Я о том, что создание прозы поверялось у них данным им от Господа даром прозы. А у творца многих прозаических шедевров Битова — даром ума и сопутствующей этому уму рефлексии. В этом есть что-то мистическое, как при расставании души с телом. То есть душа, отлетая, находится пока еще тут же, рядом, а телу уже каюк. Как упомянутому ХХ веку, бывшей советской Империи или докомпьютерному человеку, только сейчас построившему «мы наш, мы новый мир», в котором сошли с ума уже ВСЕ, и это демонстрируется городу и миру ежедневно — от Москвы до самых до окраин типа Харькова, Вашингтона, Лондона и Донецка. Битов за свою, дай ему Господь продолжения, жизнь написал так много мучительно завлекательного, яркого, сочного, сложного и простого, что все рассуждения о нем, попытки растолковать суть его существования в пространстве и времени заранее обречены на неуспех. Он многое, если не всё, в этой жизни уже предугадал и никогда не скрывает своих предсказаний. Выражаюсь я, скорее от смущения, как-то неясно. Поэтому, чтобы пояснить эти свои смятенные фразы, вспомню одну историю, произошедшую при мне в доме Беллы Ахмадулиной. 80-е прошлого века. Выпивали тесной компанией. Какой-то посторонний, богатый кавказский врач в восторге сказал своему кумиру Битову, с которым Белла только что познакомила его: — Вы, оказывается, так молодо выглядите, я думал, вы гораздо старше, когда читал мудрые ваши «Уроки Армении» и «Грузинский альбом». Битов промычал что-то неопределенное, а острослов Гриша Горин немедленно пояснил: — Это потому, что он в детском саду кушал хорошо. И тут же быстро рассказал следующий анекдот: — Офицеры приходят к генералу. Отдают честь. «Товарищ генерал, ваше задание выполнено». — «А я ведь вам ничего не приказывал». — «Так мы ничего и не делали». — Ну почему? Почему не я это сочинил? — вдруг возопил Битов в напускном, а возможно, что и в подлинном отчаянии. И я, кажется, только сейчас начинаю понимать смысл этого отчаяния. Которое заключается в том, что Битов пишет и знает, что именно он пишет. Тогда как в прозе упомянутых выше других классиков элемент незнания того, что они делают, превалирует над выверенностью замысла, сюжета, фабулы, словосочетания, сути содеянного и его места на карте литературы — отечественной и мировой. Я, впрочем, на этом своем утверждении не настаиваю, потому что кто я такой, чтобы Битову определения давать? Без меня таких определяльщиков в его биографии было предостаточно. Начиная с того «совецкого», который пустил в обиход на заре его писательской юности малокачественную фразу «За Битова двух небитовых дают», и заканчивая тем окололитературным шустряком, который в прошлом году среди прочего оскорбительного вранья публично сообщил, что Битов деградировал, что его уже много лет никто не видел трезвым. Битов — великий человек, который к своим восьмидесяти годам сделал всё, что положено мужчине (дерево, дом, сын). Который стоял у истоков Русского ПЕН-центра и первым забил тревогу, когда правозащитная ПИСАТЕЛЬСКАЯ организация стала, вопреки постулатам Джона Голсуорси, превращаться в митинговое политическое сообщество. Битов написал столько книжек, что тот, кто прочитает их от корки до корки, имеет весомый шанс поумнеть, избыв юдоль печали и воспарив над взбаламученным, мусорным морем мира сего. Битов поставил памятник «Чижику-пыжику» в Санкт-Петербурге и «Зайцу» — в селе Михайловском. Битов в шестнадцать лет получил значок «Альпинист СССР». Битов свободно говорит по-английски. Битов является вице-президентом Международного ПЕН-клуба и почетным президентом Русского ПЕН-центра. Битов — кавалер всяких орденов и лауреат множества премий. Битов — почетный доктор Ереванского государственного университета и почетный гражданин города Еревана. Первые воспоминания детства у него связаны с блокадной зимой 1941/42 года. И если меня спросят, имея в виду Андрея Георгиевича Битова: — Что у тебя общего с ним? — то я не стану поминать альманах «МетрОполь», годы испытаний и потерь, встречи и разговоры в Москве, Питере, Берлине, Лондоне, Софии, общие дела — как мы, например, с помощью школьной линейки делили с неизвестным мужиком на троих во время сухого «горбачевского» закона бутылку 0.75 водки в магазине «Рыба», что существовал до новых времен на улице Краснопрудной, около «Трех вокзалов», где он, коренной ленинградец, живет уже столько лет, что у него на подоконнике выросло дерево. А отвечу, как скромный персонаж замечательной пьесы Людмилы Петрушевской «Чинзано», повествующей о выпивающих людях Империи: — Общего у меня то, что я люблю его. А уж любит ли он меня — не суть важно.
P.S. Для придания убедительности моим словам присоединяю к тексту свидетельство БЕЛЛЫ АХМАДУЛИНОЙ.
Отступление о Битове Отрывок из цикла «Глубокий обморок»
Когда о Битове... (в строку вступает флейта) я помышляю... (контрабас) — когда... Здесь пауза: оставлена для Фета отверстого рояля нагота...
Когда мне Битов, стало быть, всё время... (возбредил Бриттен, чей возбранен ритм строке, взят до-диез неверно, но прав) — когда мне Битов говорит
о Пушкине... (не надобно органа, он Битову обмолвиться не даст тем словом, чья опека и охрана надёжней, чем Жуковский и Данзас) —
Сам Пушкин... (полюбовная беседа двух скрипок) весел, в узкий круг вошед. Над первой скрипкой реет прядь Башмета, удел второй пусть предрешит Башмет.
Когда со мной... (двоится ран избыток: вонзилась в слух и в пол виолончель) — когда со мной застолье делит Битов, весь Пушкин — наш, и более ничей.
Нет, Битов, нет, достанет всем ревнивцам щедрот, добытых алчностью ума. Стенает альт. Неможется ресницам. Лик бледен, как (вновь пауза) луна.
Младой и дерзкий опущу эпитет. Сверг вьюгу звуков гений «динь-динь-динь». Согласье слёз и вымысла опишет (всё стихло) Битов. Только он один. Вернуться назад |