ИНТЕЛРОС > №6, 2013 > Переключение регистров Даниил Чкония
|
Алексей Остудин. Эффект красных глаз. — М.: Русский Гулливер, 2011 — 124 стр. Алексей Остудин. Это — область Максимилиана… — «Сибирские огни», № 1, 2012. Алексей Остудин. Беспилотное небо. — «Интерпоэзия», № 4, 2012.
Казанский поэт Алексей Остудин открывает свою книгу стихов «Эффект красных глаз», вышедшую в Поэтической серии «Русского Гулливера», следующим четверостишием:
всего лишь veba он просил и взор являл живую муку, но кто-то вирус положил в его протянутую руку…
Ирония, да и не очень мягкая, сарказм — предложение литературной игры, игры в слова-солдатики, как определил это — все с той же, свойственной ему, иронией — Остудин в одном из своих интервью. Что ж, литературная игра — вполне достойный повод привлечь внимание литературного критика, склонного к тому, чтобы и самому затевать литературные игры, обращаясь к тексту. Занятие, на мой скромный взгляд, насколько затейливое для критика, настолько же скучное для серьезного читателя, в том случае, если текст этой самой игрой и ограничивается. В случае с Остудиным все иначе. Игра игрой, автор от нее на протяжении всей книги, похоже, не отказывается. Но то, что это — лишь внешнее проявление игрового момента, становится ясно уже в следующих четверостишиях стихотворения, начатого приведенными выше строками:
В эпоху, где не платят за простой, где баннеры всплывают, как пельмени, для жизни беззаботной и простой Бог выберет тебя и не применит! Удерживая ржанье под уздцы, рассмотришь, что завернуто в бумагу: бесплатный сыр, кондомы и шприцы… Какая низость — жить на дне оврага!
Трагизм мировосприятия, болевое ощущение времени, требующее спасения души в этом времени, возможно, и не без помощи игры (не только литературной игры, вся жизнь может оборачиваться игрой) — вот основа поэтического движения Алексея Остудина. Не следует доверять автору, который в своей недавней журнальной подборке будто бы приглашает читателя в развеселое стихотворное действо, тем более, что «веселье» это выглядит подозрительно искусственным:
Камыш в пруду, как взвод богатырей, забывших плавки, не спешит на сушу. Стоит изба без окон, без дверей – собачья конура на ножках Буша...
И — верно, оно, это «веселье» обер-нется cовершенно невеселым выводом:
И я сюда когда-нибудь вернусь, где, брошена детьми и мужем бита, на побережье Крыма чахнет Русь старухой у разбитого корыта. Остудинский стих временами усложняется, задавая загадки, настаивая на читательском внимании, требуя почти рационального поиска отгадки. Но в этом суждении главное слово — «почти», поскольку Остудин чаще удерживает поэтическую ноту в пределах, прежде всего, эмоционального контакта с читателем. Тем дороже прямые лирические высказывания, доверяющие читателю искренность и исповедальность поэтического текста:
Помнишь в небесах разводы мела… Каждый на рассвете — новосел! Целоваться в губы не хотела — просто не умела, вот и все!
Поэтика автора богата метафорами, порой Остудин именно на уровне игры щеголяет тропами, и все же смысловая точность поэтического слова — самая характерная черта его стихотворной речи:
Эту схему собрал идиот, втихаря, за диодом диод — зарядил и замкнул без опаски… Ты же, мама, меня не буди — осторожней за плугом иди гэдээровской детской коляски!
«Кустурица — в кустах, забился в люк Бессон» — на мой взгляд, как раз из раздела «поиграем в игры», что автор умеет делать уверенно, лихо. Именно д е л а т ь. Остудин не смог в этой книге избежать болезни современного стихотворства — рационально, расчетливо строить стихо-творную речь, выдавая ее за работу интеллекта, предлагаемую предположительно интеллектуальному читателю. Месть за эти игрища — потеря читателя, а в перспективе — умирание поэзии, что в широком современном мире, увы, и происходит. Мне кажется, что процесс отрезвления налицо, доверие к эмоции творческого начала, сопряженного с эмоциональным читательским восприятием — становится требованием времени, что оживляет надежду. И как раз поэтиче-
От синоптиков не отвертеться: дождь небритой щекою колюч… Вот и мелочь, приятная сердцу, под резиновым ковриком ключ, что пропах углеродистой сталью, открывашка, и — вместо свистка. Я его в эту дырочку вставлю и согну, покрутив у виска. Поворот механизма натужен — не хватает каких-то пружин. Приглашает индейка на ужин, а судьба соблюдает режим.
Обрати внимание, читатель, как внешне легко «выстреливаются» трагические обобщения Остудина: «Бог выберет тебя и не применит!» — или: эта судьба (злодейка-индейка), которая «соблюдает режим». Здесь такой соблазн возникает — поставить точку, привлечь читательское внимание ударной концовкой, но именно потому, что это не придумано, а рождено в течение и в течении стиха, как и в первом, так и во втором случае, не теряя интонации и художественного содержания, продолжается стихотворная речь, разворачивая поэтическую картину:
За подкладкой — идеи из меди, в черепушке копейки звенят. Как закат отвратительно медлит, как стихи упоительно злят! И в стране, где дороги в порядке — в глушь, в Саратов, поэтов маня, наступает прохожим на пятки оболденская осень моя!
Право же, да простит мне автор фривольность, «в черепушке» Остудина возникает поэзия в своем первородстве. И это дороже любой литературной игры, любой шалости поэта. Только не показалось бы читателю, что сама по себе игра раздражает рецензента, нет же — в том и дело, что в большинстве своем игровые приемы автора работают, действуют, создают, выстраивают поэтический характер Остудина. Его ассоциативные переключения стремительны, изобретательны, азартны. Свободное поэтическое дыхание — очевидная примета остудинского стиха, и привет классику звучит в качестве поэтического сопряжения времен, когда поэтика сегодняшнего дня отзывается узнаванием поэзии, уже преодолевшей временные границы:
Люблю грозу в конце июня, когда кипит в саду вода, когда пускают окна слюни и днем темно как никогда… Сломив сопротивленье Ома, природной физики азы, дождь отрясает клубни грома с трепещущих корней грозы! Тогда и выстоять не страшно былинкой в этом кураже. Сирени гречневая каша готова к ужину уже…
Остудина вкусно цитировать еще и потому, что стих его музыкален, аллитеррирован, многозвучен и это не достигается мучительными стараниями бедного интеллекта, а является еще одним важным природным свойством его стихо-творной речи. Иными словами — Остудин точен не только в слове, о чем уже было сказано. Он точен в звуке. Стих богат, свободен, таким бы и писать «клубни грома» и «корни грозы», да вот болевое ощущение времени и пространства ищет точного приземления: «Ты летаешь, как птица, только некуда сесть!» — печалится автор. Сказанное не значит, что поэт не ощущает земли под ногами, что им потеряно чувство родной почвы. Наоборот, он подчеркивает это свое земное — в духовном и географическом смысле происхождение:
Я вышел из детства, в чем был, ты меня не рожала — я выскользнул искрой в трубу из ночного пожара! удящее пламя казанских проулков и скверов вылизывало, будто сука, нас — сирых и серых.
Я вышел за квасом с бидоном в июльское утро во двор, где на лавках — портвейн, а в кустах — камасутра. Где пеной пивной поднялись тополиные кроны и старый фокстрот подавился иглой патефонной!
Каждый настоящий поэт заново открывает «свою Америку» (по Винокурову), открывает свою Казань. Каждый настоящий поэт, таким образом, открывает свой мир, обретает его и себя в этом мире. Жизнь может быть обыденно печальной, «простой», как заметил сам Остудин, но это прежде всего — жизнь! И жизнь во всех ее проявлениях — радость жизни, радость бытия. Об этом можно рассуждать, не замечая, что пафос отдает дешевым содержанием, что произносишь банальные вещи, но обратись к слову поэта — и банальное станет неожиданным в своей простоте открытием:
Дождь доносы печатает нудно, ну и ты по стеклу барабань! На суку, где болтался Иуда, астраханская сохнет тарань. Банка с пивом, разбитая осень — пусть ее киноварь в монтаже. Все любви у Всевышнего просим, невдомек, что любимы уже…
Внимательный читатель, соглашается ли он с мнением рецензента, или готов спорить с ним, прослеживая цитаты из остудинских стихов, не может не ощутить мощную лирическую волну, составляющую суть поэзии Алексея Остудина. Его лирико-философские стихи — при всем разнообразии постмодернистских
Танцующий лезгинку шесть веков оброс Тбилиси шерстью облаков — оттуда и прядется нить Кавказа. Куру с Арагви Лермонтов связал: у Грузии зеленые глаза и гибкий стан девицы, что ни разу.
Но чем важнее для поэта мысль-переживание, тем сдержанней интонация автора, тем строже его строка, это видно в одной из его новых журнальных публикаций:
Цыганский откудахтал леденец... Двадцатый век, позволь, пока не поздно, тебя вдохнуть, как жемчуга ловец с запасом набирает свежий воздух.
Путешествие по книге поэта Остудина сродни путешествию по Вселенной, которая может представляться безграни-чной, а может сжиматься до предельной малости — в любом случае читателя ждет ощущение всеохватности жизни. По-остудински это звучит так:
Обернется правителем шизик, брызнет солнце в кромешную ночь — ничего нет причудливей жизни, даже то, что представить невмочь. Вернуться назад |