Алексей Остудин. Эффект красных глаз. —   М.: Русский Гулливер, 2011 — 124 стр.

Алексей Остудин. Это — область Максимилиана… — «Сибирские огни», № 1, 2012.

Алексей Остудин. Беспилотное небо. — «Интерпоэзия», № 4, 2012.

 

 

 

 

Казанский поэт Алексей Остудин открывает свою книгу стихов «Эффект красных глаз», вышедшую в Поэтической серии «Русского Гулливера», следующим четверостишием:

 

всего лишь veba он просил

и взор являл живую муку,

но кто-то вирус положил

в его протянутую руку…

 

Ирония, да и не очень мягкая, сарказм — предложение литературной игры, игры в слова-солдатики, как определил это — все с той же, свойственной ему, иронией — Остудин в одном из своих интервью. Что ж, литературная игра — вполне достойный повод привлечь внимание литературного критика, склонного к тому, чтобы и самому затевать литературные игры, обращаясь к тексту. Занятие, на мой скромный взгляд, насколько затейливое для критика, настолько же скучное для серьезного читателя, в том случае, если текст этой самой игрой и ограничивается.

В случае с Остудиным все иначе. Игра игрой, автор от нее на протяжении всей книги, похоже, не отказывается. Но то, что это — лишь внешнее проявление игрового момента, становится ясно уже в следующих четверостишиях стихотворения, начатого приведенными выше строками:

 

В эпоху, где не платят за простой,

где баннеры всплывают, как пельмени,

для жизни беззаботной и простой

Бог выберет тебя и не применит!

Удерживая ржанье под уздцы,

рассмотришь, что завернуто в бумагу:

бесплатный сыр, кондомы и шприцы…

Какая низость — жить на дне оврага!

 

Трагизм мировосприятия, болевое ощущение времени, требующее спасения души в этом времени, возможно, и не без помощи игры (не только литературной игры, вся жизнь может оборачиваться игрой) — вот основа поэтического движения Алексея Остудина.

Не следует доверять автору, который в своей недавней журнальной подборке будто бы приглашает читателя в развеселое стихотворное действо, тем более, что «веселье» это выглядит подозрительно искусственным:

 

Камыш в пруду, как взвод богатырей,

забывших плавки, не спешит на сушу.

Стоит изба без окон, без дверей –

собачья конура на ножках Буша...

 

И — верно, оно, это «веселье» обер-нется cовершенно невеселым выводом:

 

И я сюда когда-нибудь вернусь,

где, брошена детьми и мужем бита,

на побережье Крыма чахнет Русь

старухой у разбитого корыта.

Остудинский стих временами усложняется, задавая загадки, настаивая на читательском внимании, требуя почти рационального поиска отгадки. Но в этом суждении главное слово — «почти», поскольку Остудин чаще удерживает поэтическую ноту в пределах, прежде всего, эмоционального контакта с читателем. Тем дороже прямые лирические высказывания, доверяющие читателю искренность и исповедальность поэтического текста:

 

Помнишь в небесах разводы мела…

Каждый на рассвете — новосел!

Целоваться в губы не хотела —

просто не умела, вот и все!

 

Поэтика автора богата метафорами, порой Остудин именно на уровне игры щеголяет тропами, и все же смысловая точность поэтического слова — самая характерная черта его стихотворной речи:

 

Эту схему собрал идиот,

втихаря, за диодом диод —

зарядил и замкнул без опаски…

Ты же, мама, меня не буди —

осторожней за плугом иди

гэдээровской детской коляски!

 

«Кустурица — в кустах, забился в люк Бессон» — на мой взгляд, как раз из раздела «поиграем в игры», что автор умеет делать уверенно, лихо. Именно  д е л а т ь. Остудин не смог в этой книге избежать болезни современного стихотворства — рационально, расчетливо строить стихо-творную речь, выдавая ее за работу интеллекта, предлагаемую предположительно интеллектуальному читателю. Месть за эти игрища — потеря читателя, а в перспективе — умирание поэзии, что в широком современном мире, увы, и происходит. Мне кажется, что процесс отрезвления налицо, доверие к эмоции творческого начала, сопряженного с эмоциональным читательским восприятием — становится требованием времени, что оживляет надежду. И как раз поэтиче-
ское творчество Алексея Остудина — пример такого движения, явление обратной, в лучшем смысле, перспективы. Детали и образы работают на полноту поэтиче-ской картины, возникающей из того, ахматовского, «сора»:

 

От синоптиков не отвертеться:

дождь небритой щекою колюч…

Вот и мелочь, приятная сердцу,

под резиновым ковриком ключ,

что пропах углеродистой сталью,

открывашка, и — вместо свистка.

Я его в эту дырочку вставлю

и согну, покрутив у виска.

Поворот механизма натужен —

не хватает каких-то пружин.

Приглашает индейка на ужин,

а судьба соблюдает режим.

 

Обрати внимание, читатель, как внешне легко «выстреливаются» трагические обобщения Остудина: «Бог выберет тебя и не применит!» — или: эта судьба (злодейка-индейка), которая «соблюдает режим». Здесь такой соблазн возникает — поставить точку, привлечь читательское внимание ударной концовкой, но именно потому, что это не придумано, а рождено в течение и в течении стиха, как и в первом, так и во втором случае, не теряя интонации и художественного содержания, продолжается стихотворная речь, разворачивая поэтическую картину:

 

За подкладкой — идеи из меди,

в черепушке копейки звенят.

Как закат отвратительно медлит,

как стихи упоительно злят!

И в стране, где дороги в порядке —

в глушь, в Саратов, поэтов маня,

наступает прохожим на пятки

оболденская осень моя!

 

Право же, да простит мне автор фривольность, «в черепушке» Остудина возникает поэзия в своем первородстве. И это дороже любой литературной игры, любой шалости поэта. Только не показалось бы читателю, что сама по себе игра раздражает рецензента, нет же — в том и дело, что в большинстве своем игровые приемы автора работают, действуют, создают, выстраивают поэтический характер Остудина. Его ассоциативные переключения стремительны, изобретательны, азартны. Свободное поэтическое дыхание — очевидная примета остудинского стиха, и привет классику звучит в качестве поэтического сопряжения времен, когда поэтика сегодняшнего дня отзывается узнаванием поэзии, уже преодолевшей временные границы:

 

Люблю грозу в конце июня,

когда кипит в саду вода,

когда пускают окна слюни

и днем темно как никогда…

Сломив сопротивленье Ома,

природной физики азы,

дождь отрясает клубни грома

с трепещущих корней грозы!

Тогда и выстоять не страшно

былинкой в этом кураже.

Сирени гречневая каша

готова к ужину уже…

 

Остудина вкусно цитировать еще и потому, что стих его музыкален, аллитеррирован, многозвучен и это не достигается мучительными стараниями бедного интеллекта, а является еще одним важным природным свойством его стихо-творной речи. Иными словами — Остудин точен не только в слове, о чем уже было сказано. Он точен в звуке. Стих богат, свободен, таким бы и писать «клубни грома» и «корни грозы», да вот болевое ощущение времени и пространства ищет точного приземления: «Ты летаешь, как птица, только некуда сесть!» — печалится автор.

Сказанное не значит, что поэт не ощущает земли под ногами, что им потеряно чувство родной почвы. Наоборот, он подчеркивает это свое земное — в духовном и географическом смысле происхождение:

 

                     Я вышел из детства, в чем был, ты меня

                 не рожала —

                 я выскользнул искрой в трубу из ночного

                 пожара!

                 удящее пламя казанских проулков и скверов

                        вылизывало, будто сука, нас —

                        сирых и серых.

 

                        Я вышел за квасом с бидоном

                        в июльское утро

                        во двор, где на лавках — портвейн, а в кустах

                         — камасутра.

                        Где пеной пивной поднялись

                        тополиные кроны

                        и старый фокстрот подавился иглой

                        патефонной!

 

Каждый настоящий поэт заново открывает «свою Америку» (по Винокурову), открывает свою Казань. Каждый настоящий поэт, таким образом, открывает свой мир, обретает его и себя в этом мире. Жизнь может быть обыденно печальной, «простой», как заметил сам Остудин, но это прежде всего — жизнь! И жизнь во всех ее проявлениях — радость жизни, радость бытия. Об этом можно рассуждать, не замечая, что пафос отдает дешевым содержанием, что произносишь банальные вещи, но обратись к слову поэта — и банальное станет неожиданным в своей простоте открытием:

 

Дождь доносы печатает нудно,

ну и ты по стеклу барабань!

На суку, где болтался Иуда,

астраханская сохнет тарань.

Банка с пивом, разбитая осень —

пусть ее киноварь в монтаже.

Все любви у Всевышнего просим,

невдомек, что любимы уже…

 

Внимательный читатель, соглашается ли он с мнением рецензента, или готов спорить с ним, прослеживая цитаты из остудинских стихов, не может не ощутить мощную лирическую волну, составляющую суть поэзии Алексея Остудина. Его лирико-философские стихи — при всем разнообразии постмодернистских 
приемов, в исполнении автора не противоречащих прямоте лирического высказывания, — доверительны по отношению к читателю. Остудин чувствует своего собеседника, потому что он сам — собеседник, щедрый на полноту человече-
ской искренности и отзывчивости. Это хорошо прослеживается во многих цитированных выше строках. Остудин испытывает страх перед всякой житейской и, в том числе, словесной фальшью. Поэтому тонко чувствует момент, когда стиховая интонация приближается к выспренности, пафосности, а они претят Остудину и его стиху. Переключение регистров — надежный инструмент поэта. Ирония, улыбка, озорство немедленно приходят ему на помощь, снижая «форсаж»:

 

Танцующий лезгинку шесть веков

оброс Тбилиси шерстью облаков —

оттуда и прядется нить Кавказа.

Куру с Арагви Лермонтов связал:

у Грузии зеленые глаза

и гибкий стан девицы, что ни разу.

 

Но чем важнее для поэта мысль-переживание, тем сдержанней интонация автора, тем строже его строка, это видно в одной из его новых журнальных публикаций:

 

Цыганский откудахтал леденец...

Двадцатый век, позволь, пока не поздно,

тебя вдохнуть, как жемчуга ловец

с запасом набирает свежий воздух.

 

Путешествие по книге поэта Остудина сродни путешествию по Вселенной, которая может представляться безграни-чной, а может сжиматься до предельной малости — в любом случае читателя ждет ощущение всеохватности жизни. По-остудински это звучит так:

 

Обернется правителем шизик,

брызнет солнце в кромешную ночь —

ничего нет причудливей жизни,

даже то, что представить невмочь.