Соловьев Сергей Владимирович — поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1959 г. в Киеве. Автор 12 книг поэзии и прозы, в числе которых «Крымский диван», «В стороне», «Адамов мост» и др. Лауреат премии «Планета Поэта», финалист премии Андрея Белого. Живет в Мюнхене.

 

 

* * *

Я уехал не уехал из России,

и из рiдной Украины я уехал не уехал.

Не улыбка на лице — руинка смеха,

левый глаз — иерусалим, другой — мессина,

 

в мюнхене, похоже, голова с ногами,

а душа индусит, с узелочком сердца

ходит, бродит — ждёт, пока приснится.

А вообще давно развеян я над гангой.

 

Но и то сказать — развеян не развеян

этот прах навязчивых видений

родин, солидарностей, людеев

и мышленья в целом. Я воздушным змеем

 

женщину выгуливал по небу,

и она металась, но летела,

с телом не рифмуясь. Нить осталась.

Если жить, то лишь светло и слепо.

 

Левый глаз — луна, в другом — белеет парус,

тёмен берег, сложены вещички,

слов шалашик, вылетает птичка.

Если жить — не быть. Вот это и сказалось.

 

 

* * *

Не жди вестей нибудь откуда,

куда ни глянь — не будь, не путь,

и жизнь, как рыба барракуда,

плывёт, вся соткана из пут.

 

Сирень во рту, очей лучины

затеплены. Что делать ей,

присевшей на скамью пучины,

когда и впрямь не красть детей.

 

Как рыба всякая конечна,

как рукопись испещрена,

и губы делает колечком

у зеркальца, как женщина.

 

И воскресенья тьмой затоплен

корабль. Дети немоты

прильнули к окнам. Изотопы

повсюду страшной красоты.

 

Она одна на весь корабль —

и красота, и рыба, и

притихший соловей — Маратом,

в крови по горло, как в любви.

 

Ей всё равно — быть ямбом спетой

иль светом тоненьких костей.

Господь с тобой, корабль светлый,

плыви, плыви, не жди вестей.

 

 

* * *

Спи, моя милая,

нас только двое:

так же, как твой я,

ты не моя.

 

Спи, моя ясная,

чтоб не свихнуться

здесь, на земле,

ты не обязана,

петь и трудиться,

спи на крыле.

 

Сон твой похож на…

Впрочем, не важно.

Будем дышать

смежно и чутко,

я — твоя шутка,

спи, моя небыль, душа.

 

 

* * *

Ты теневая оконница:

сводить-разводить крылья —

любовь и смерть,

и не взлетать.

Рисунок зеркальным мнится,

таким и запомнится.

Телом его не спеть —

единое, на разрыве,

как сын и мать.

 

Ночь, на стекле оконном

зимний узор: лебедь, Леда…

Ты и сама — проём

воздуха, замутнённого

плотью, крылом, светом

тёмным — вдвоём с собой.

 

Зренье на длинных спицах

что-то вяжет и распускает.

Лена, впадающая в Тоскану,

яблочко, островок святой…

Крылья твои за спиной

перелистываются как страницы.

 

 

* * *

Маленький хайдеггер вопрошания

распускается, тих и холост,

воздух в полях радеет,

небо в незримых прачках.

 

Когда пчела жалит —

утрачивает способность

к деторожденью,

будущее утрачивает,

 

остаются только корзиночки на ногах.

Пыльцу собирать с бытия-к-смерти.

 

Да и так ни на ком ведь лица

нет, и не было.

 

Светел лёгонький прах.

Лишь ветер

и корзиночки. И пыльца.

 

 

* * *

Иногда в процессе письма

бывает такое чувство,

что вот сейчас

между словами

что-то произойдёт, случится —

то, чего не было

и, наверное, быть не может

на пути слов.

(Но что значит «не было»,

что мы знаем об этом?)

Вот кажется,

ты подходишь к каким-то пределам

близости

между жизнью и речью,

и в просвете

вдруг начинает мниться

выход…

Куда?

Что-то брезжит, и зыблется там:

что-то сдвинулось

и вот-вот разрешится…

Но нет, заволакивает.

И просвет, и слова,

и тебя

с твоей жизнью.