Грузия началась для меня с Сухуми. Это был самый конец 70-х и самое начало ноября. В Сухуми проходил симпозиум по кибернетике, и я как аспирант замечательного ученого Дмитрия Александровича Поспелова на него попал.

Погода стояла совершенно непредсказуемая. Вернее она как раз не стояла, а все время двигалась: то бушевала гроза с ливнем, то падал мокрый снег, то появлялось солнце и уже спустя полчаса можно было купаться. Что некоторые из нас и делали с удовольствием.

Все семинары и доклады проходили в помпезно-триумфальном здании сухумского театра, у самого моря. Наконец очередь дошла и до моего стендового доклада. Но только я взял в руки указку — раздался взрыв. В просторное фойе, где все происходило, полетели стекла высоких окон. А время было такое, что все — даже серьезные ученые — решили: «Началось!» Что именно — не требовало объяснений: конечно, война, и возможно — атомная.

Тут уж было не до докладов. Все высыпали на улицу. И увидели кипарис, расщепленный вдоль, как спичка. Две его половины лежали у фасада театра. Зеваки сказали, что это шаровая молния расщепила дерево и ушла в землю, произведя взрыв.

На следующий день я снова шел в театр, чтобы все-таки сделать свой доклад. И увидел грузинских стариков в сванских шапочках, копавших землю вокруг бывшего кипариса. «Что они делают?» — спросил я у одного из многочисленных зевак. «Как что? Молнию ищут! Сюда вчера шаровая молния вошла. Вот они ее и ищут», — ответ прозвучал с чуть высокомерным превосходством посвященного.

Я вспомнил замечательные грузинские короткометражки и вообще великое грузинское кино и подумал, что никаких гипербол там нет — все чистый реализм. В лучших лентах — магический.

А нашли сухумские старики шаровую молнию или нет — кто его знает? Вот меня она спустя дня два чуть не нашла.

Но обо всем по порядку. Это были такие годы и такой возраст большинства обитателей «московских кухонь» (которые располагались и в Питере, и в Тбилиси, и в Сухуми, и в Одессе), что друг твоих друзей легко становился твоим другом. Именно на такой, в данном случае точно московской и точно кухне я познакомился незадолго до этой поездки сНугзаром Мгалоблишвили, сухумским художником и грузинским диссидентом. Ну и, конечно, я не мог не встретиться с ним в Сухуми.

Нугзар повел меня в свою мастерскую (а художник он настоящий, со своей узнаваемой манерой, техникой и настроением). Осмотрев добрую половину его работ, мы вышли на балкон мансарды (надо было переварить впечатления). Но и тут глазам было не до отдыха — предгрозовое небо демонстрировало все возможные оттенки синего, голубого, ультрамаринового, лазоревого, бирюзового… Мы стояли буквально в метре друг от друга и любовались этим великолепием. И тут… Это, конечно, шар, но как бы пульсирующий и переливающийся — то один цвет доминирует, то два других, то три третьих. И летел этот шар прямо на нас. Мы завороженно смотрели. Шаровая молния, а это была она, родимая, пролетела ровно между нашими головами, которые мы медленно повернули, чтобы проследить за ее дальнейшим маршрутом (впрочем, может быть, мы просто загипнотизировались). Потом она сделала следующее: облетела всю мастерскую Нугзара по периметру, как бы рассматривая его картины с очень близкого расстояния, и — вылетела обратно, опять между нашими, даже не поседевшими за эти секунды головами. В общем, шаровая молния оказалась к нам и картинам Н. Мгалоблишвили крайне милосердной. Надо ли говорить, что после этого мы с Нугзаром стали братьями — как никак второй раз родились в одно и то же мгновение.

А вот грузино-абхазская война никакого милосердия к работам Мгалоблишвили не проявила. Бомба попала точно в его мастерскую (напомню, это была мансарда) и уничтожила все работы, находившиеся там. Слава богу, самого художника в то время в мастерской не было.

Но это все потом, потом… А тогда, после второго рождения Нугзар познакомил меня со своими друзьями, сухумскими грузинскими поэтами. Среди них был Гурам Одишария— интеллигентный, обаятельный и даже застенчивый, хотя единственный из всех разъезжал на черной «Волге» (предел шика по тем временам). А еще — братья Каландиа: Рене иГено. Субтильный Рене, с лихвой оправдывая свое французистое имя, походил сразу на всех «проклятых поэтов» (и вел похожий образ жизни). Он озадачил меня максимой, сформулированной при первой же нашей встрече: «Лучший поэт-шестидесятник — Никита Сергеевич Хрущев». Гено был куда солиднее, коренастее и занимал какой-то важный писательский пост.

Сейчас все они, люди, привязанные не только к своей земле, но и к своему морю, вынужденно живут в Тбилиси. Больше знаю про Гурама, написавшего пронзительную прозаическую книгу о грузино-абхазской войне и даже поработавшего министром культуры Грузии, что, замечу, совсем не повлияло на его интеллигентность и застенчивость.

В оставшееся до конца симпозиума время я общался не только с новообретенными грузинскими друзьями, но и с коллегами. Однажды с одним из них мы забрели в замечательное заведение — этакий грузинский дворик, где готовили вкуснейшие хачапури, взяли к ним бутылку «Твиши» и, потягивая вино, завели неторопливый математический разговор. В какой-то момент я заметил на себе пристальный взгляд. Огляделся. На нас не столько озадаченно, сколько недобро смотрел брутальный, со сталинскими усами грузин с соседнего столика. Заметив, что я заметил, тот поднялся во весь свой гигантский рост. Я стал соображать, куда сунуть очки (это перед дракой для очкариков самое важное). Усатый гигант подошел к нашему столику:

— Мужчины, да? — то ли с осуждением, то ли с недоумением спросил он. — Двое, да?

Я, по возможности, беспечно подтвердил наш пол и количественный состав

— И только одна бутылка? — задал он странный вопрос.

Повисла пауза. Тут он резко взметнул руку. Но нет, это был не кулак. Это была распахнутая огромная пятерня, и в ответ на этот жест официант немедленно принес за наш столик еще пять бутылок «Твиши», точно таких же, как та, которую мы так не по-мужски долго не могли уговорить.

Первый тост, произнесенный нашим новым знакомым, был лучшим из слышанных мной в Грузии:

— Выпьем за наших бабушек, потому что мы последние, кто может за них выпить! — проникновенно сказал усатый гигант.

Скорее всего, остальные тосты были не хуже, но утонувшая в «Твиши» память не удержала их.

Наутро мы старательно, даже самозабвенно обменялись координатами и обещали друг другу писать, при первом удобном случае приезжать. Обнялись и расстались. Как теперь понятно — навсегда.