Стас Тыркин — кинокритик, куратор. Программный директор фестиваля «Движение».

 

 

А.С.: Вы один из отборщиков ММКФ, программный директор фестиваля «Движение», кинокритик, ценитель радикальных фильмов. Почему именно радикальных? Какое кино является радикальным лично для вас?

С.Т.: Вспоминается анекдот: «Могли бы вы полюбить радикала?» — «Ради чего??» Чем больше смотришь, тем меньше впечатляешься. Но, надеюсь, я никогда не дойду до того состояния, что мне будет нравиться фильм только потому, что там отрезают кому-нибудь клитор или происходит еще что-нибудь в том же духе. Мне, кстати, в свое время совершенно не понравился «Антихрист» Триера. При том, что он, наверное, по-своему радикален. Хотя модернистские выпады художников, возомнивших себя великими, демиургами, — по определению демоде. Это все устаревшие традиции кино ХХ века. Современные режиссеры скромнее. И новейший тренд, который мы отражаем и на фестивале на «Стрелке», — это то, что авторы вкладывают вполне себе нонконформистские смыслы во вполне себе конформистские жанры — роуд-муви («Капитан Фантастик»), драма об отношениях отца и дочери («Тони Эрдман») и т.д. Практика употребления кинообразов так изменилась в последние годы, что всякий, кто не работает с популярными жанрами, обречен прозябать в фестивальном гетто. В лучшем случае. Фильм, снятый непонятно кем непонятно для кого, — это, наверное, и есть самый радикальный фильм, сегодня возможный. Но боюсь, он не будет интересным. 

А.С.: Кинофестивали отражают новинки и упадок кино. Какой именно фестиваль/фестивали сегодня показывает самые новые, если говорить о киноязыке, фильмы?

С.Т.: Нет такого одного фестиваля, где гарантированно увидишь «новый киноязык». Даже Локарно и Роттердам, как бы призванные его экспонировать, не в состоянии справиться с этой задачей. Чаще всего туда просто попадает соответственно венецианский и берлинский отсев. И если Роттердам окончательно превратился в арт-гетто, где показывают часто совершенно несмотрибельное кино для полутора десятков синематечных крыс, то Локарно работает интереснее — хотя бы потому, что там есть Пьяцца Гранде, где крутят кино под открытым небом для 8 тысяч человек. Там меньше ощущения затхлости и больше воздуха во всех смыслах. Но в целом есть ощущение, что хороших фильмов становится меньше (хотя само это понятие тоже утратило всякий смысл), и даже на тройку ведущих европейских фестивалей их не хватает. В 2016 году мы продолжаем в массе смотреть фильмы ХХ века. Если увидишь пару любопытных фильмов в Канне, пару в Венеции, один в Локарно, то уже спасибо большое. 

А.С.: Говорят, Римский кинофестиваль вскоре может вполне обойти по статусу Венецианский. Это слухи или реальная тенденция? Какие фестивали сегодня хиреют, а какие набирают вес?

С.Т.: Этого никогда не было и никогда не произойдет. В том числе и по описанным выше причинам. Рим проходит в самом конце года, и ему достаются только отбросы с других фестивалей. Когда им руководил Марко Мюллер, он со своими огромными связями как-то создавал видимость фестиваля. Но даже при нем, при огромных бюджетах, это была именно видимость. Даже до его ухода говорить о какой-то конкуренции Рима и Венеции было просто смешно. Венеция — старейший и один из престижнейших фестивалей мира, у нее два недостатка — это отсутствие кинорынка (в золотые годы она культивировала «искусство для искусства» и презирала рыночную куплю-продажу) и относительно слабая инфраструктура, построенная еще при Муссолини. Про фестиваль чуть не с момента основания в 1932 году говорят, что гранд-дама идет под воду вместе с городом и т.д. Все бы так шли. Сегодня это серьезнейшая платформа для запуска большого премиального кино. Фильмы, получавшие главных «Оскаров» последние три года, имели мировые премьеры в Венеции — «Гравитация», «Бердмен», «В центре внимания». Даже Канн не может об этом мечтать, не то что Рим. 

А.С.: Что происходит с фестивальным движением в России? Продолжается период развития, появляются новые кинофестивали или наметилась стагнация?

С.Т.: Фестивалей много, фильмов почти нет. Такая парадоксальная ситуация, учитывая технологический прогресс, который как будто бы должен «облегчить» творческий процесс. На самом деле произошел только количественный рост — отборщики короткого метра стонут от селевого потока обрушившегося на них «материала». То же и в документалистике, да и количество игровых «ай-фильмов» тоже зашкаливает. Чаще всего это непрофессионально и неинтересно. Из того что поддерживается на государственном уровне, фестиваль тоже не сделаешь, как показал последний «Кинотавр». На фестивале «Движение» я, как говорят, удачно создаю видимость жизни в российском кино. Самому интересно, что будет дальше. 

А.С.: Чем будет отличаться кино через десять лет от нынешнего кино? Технические особенности производства, киноязык?

С.Т.: Это невозможно сейчас предсказать. Время ускоряется, прогнозировать ничего нельзя. В 2006 году нельзя было сказать, что через 10 лет кино перестанут снимать на пленку, показывать с пленки. Но какие-то вещи все-таки непреложны. Несмотря на атомизацию, людям пока все еще по душе опыт коммунального просмотра кино на большом экране. И как говорят в Голливуде, людям всегда будет нужно, чтобы им рассказывали истории. Правда, мало уже кто умеет это делать. Да и представления о том, что такое история, даже в коммерческом кино существенно трансформировались.

А.С.: Какие страны сегодня олицетворяют современное кино?

С.Т.: Страны? Какие-то конкретные режиссеры, снимающие часто вне своей страны, как Ханеке, Рефн и многие другие. Но никак не страны. Я не знаю, ждут ли кино еще какие-то волны, типа румынской. Но такие явления всегда случаются неожиданно. Хотя, кстати, сейчас происходит оживление в болгарском кино. А кто бы мог подумать? 

А.С.: Кто из режиссеров-классиков кажется вам сегодня современным и радикальным?

С.Т.: Я недавно показывал «Сладкую жизнь» в Гоголь-центре, за исключением пары-тройки чисто технических вещей это сверхсовременное зрелище — по эстетике, по тематике, по форме, которая, как известно, и есть содержание. Неудивительно, что прямой наследник Феллини Соррентино сегодня итальянский режиссер №1. То же самое с «400 ударами» Трюффо. Я думаю, работы многих великих авторов ХХ века выдержат требовательный сегодняшний глаз. И Бергман, и обожаемый мной Бунюэль, и Брессон. Не меньше Бунюэля я, кстати, люблю Эрнста Любича — лучшего комедиографа в мире, которого Трюффо справедливо называл «принцем». 

А.С.: Какие высшие награды самых известных кинофестивалей (Канны, Венеция, Берлин, Роттердам, Локарно) кажутся вам незаслуженными?

С.Т.: Награды не так много значат, как кажется. Но хуже всех раздали слонов братья Коэны в прошлом году в Каннах — практически все мимо. И особенно «Золотая пальма» фильму Одиара «Дипан», который и близко не останется в истории кино. В этом году там же жюри под руководством режиссера «Безумных Максов» тоже продемонстрировало полный непрофессионализм, но оно по крайней мере выбрало беспроигрышный в человеческом плане вариант, фильм Кена Лоуча. Последние позорные распределения наград в Каннах — результат ужасной практики массированного приглашения в жюри звезд и медийных лиц. Когда в жюри заседает пятеро актеров и режиссер фильма «Бейб 2», не приходится ждать решений, которые вымостят путь в будущее кино. Так фестивали пилят сук, на котором сидят. В Венеции более здраво подходят к отбору жюри — Сэм Мендес, например, все же не Джордж Миллер, хотя доверия уже никому нет. 

А.С.: Назовите, пожалуйста, самый, на ваш взгляд, недооценённый фильм  прошлого года.

С.Т.: Ну, например, «Маргарита» Ксавье Джанолли — прелестный, легкий, парадоксальный, чуть душещипательный фильм, история худшей оперной певицы в мире. Мне нравится мысль о том, что творец не видит, не слышит себя в момент творчества, не отдает себе отчета в том, что извлекаемые им звуки, быть может, лучше не извлекать, слова — не исторгать, кино — не снимать, и т.  д. Он просто счастлив в момент творчества. И мы, разумеется, за него очень рады, но твердо знаем, что момент истины настанет. Хотя бы потому, что на свете есть критики. 

А.С.: Кто из молодых мировых/российских режиссёров в будущем вполне может снять нечто великое? За кем из молодых стоит следить?

С.Т.: Я не употребляю слово «великое». И не приватизирую режиссеров, заранее провозглашая их еще не снятые фильмы шедеврами. Следить стоит за многими, но очаровываться не стоит никем. Мне очень нравилась «Мамочка» канадского экс-вундеркинда Ксавье Долана, но на его последнем фильме я громче всех кричал «бу» в каннском зале. Тожесамое легко может произойти и с Рефном, чей «Неоновый демон» мне понравился на фоне равнодушия к его остальному творчеству.

А.С.: Что лично для вас кино? Почему именно кино — не живопись, не театр, не синтез искусств?

С.Т.: Так кино и есть синтез искусств. Но и театром я начал интересоваться все больше — благодаря моим потрясающим друзьям из «Гоголь-центра». Театр, конечно, несравнимо более живое искусство. И более эксклюзивное во всех смыслах.