ИНТЕЛРОС > №11, 2011 > Мир людей, голубей и растений Александр Ревич
|
Ревич Александр Михайлович — поэт, переводчик, лауреат Государственной премии (1998). Постоянный автор журнала “Дружба народов”.
Поэма о святой нищете
В тридцать пятом, кажется, году с алгеброю был я не в ладу, оказалось: репетитор нужен, и тяжелый ранец волоча, шестиклассник не щадил плеча, топал под осенний дождь по лужам в дом, где комнатушку занимал загнанный в сырой полуподвал бывший инженер и театрал, давний друг двоюродного деда Аполлон Петрович, и к нему брел я заниматься на дому, лодырь, шалопай и непоседа.
Жил я на ветру и на бегу, тех уроков вспомнить не могу, алгебры не знал я и не знаю, но клетушка эта часто мне видится ночами и во сне, и тогда, когда лежу без сна я.
Вспоминаю первый свой приход, был высок мой давний доброхот, седоусый тощий старикашка с кружкою дымящейся в руке, в форменном потертом сюртуке, сразу понял я: живется тяжко. Он мне вежливо придвинул стул, крошки хлеба со стола смахнул на ладонь и — прямо в рот с ладони, ничего на свете не стыдясь, не смущаясь, что повсюду грязь, и того, что рядом посторонний. Старый, старый высохший побег, тонкий прутик в пустоши окружной, одинокий в мире человек, всем чужой и никому не нужный. Той порой я ко всему привык, сам ел крохи, со стола сметая, и меня, мальчишку, в этот миг не смутила нищета святая, но в чужой судьбе, в жилье чужом, на продавленном сиденье стула почему-то душу, как ножом, одиночество полосонуло. Бывший инженер и театрал, человек удачливый по сути, видимо, всех близких потерял, в мировом пожаре, в нашей смуте. Духу не хватило у меня Допытаться, где его родня, дом, достаток, может быть, и дети, и не мог я догадаться сам, что тогда предстал моим глазам праведник из древних лихолетий, Иов, потерявший все на свете.
3 июля 2011
Поэма о последнем школьном бале
Девочки танцуют английский фокстрот.
Ярослав Смеляков
Посвящение
Жили мы тогда, Светлана, бесталанно, мы ведь были в годы эти просто дети, выходили недоростки на подмостки в драме жизни не играли — умирали не от пули, так от боли и в неволе.
Это было, было в самом деле, это было, так и не прошло, это снится по ночам в постели, где под одеялом так тепло, потому что живы, уцелели, живы, потому что повезло.
А тогда в вечернем школьном зале патефон наяривал фокстрот, девочки усердно танцевали, и жевал парнишка бутерброд. Год тридцать девятый, класс десятый, вечер выпускной, последний класс, нам, ребятам, уходить в солдаты, а девчонкам дома жить без нас.
Это было, было в самом деле, это было, так и не прошло, под иглой со скрипом звуки пели, время детства тихо истекло, но пластинка под иглой крутилась, патефон наяривал фокстрот, паренек по кличке Наутилус все жевал какой-то бутерброд, сверху столько лампочек светилось, напоследок провожая нас, наш последний, наш десятый класс.
А потом негаданно-нежданно появилась девочка Светлана, беленький курносый колобок, рыжеватый локон сбился вбок, а она смеется или плачет, не понять никак — глаза в слезах, а сквозь слезы — чертики в глазах, и ни слез, ни радости не прячет, ничего на свете не тая, и не то дурит, не то дурачит, ах, ты непутевая моя!
Ничего особого такого не было, а жизнь потом была, школы нет, сгорела вся дотла, а подобранная мной подкова счастья никому не принесла. Кончен бал, и город наш в руинах, кончен бой, прошло немного лет, нет дворов и нет домов старинных Пустыри. Ни стен, ни окон нет. Прежний быт едва ли кто наладит, а ведь здесь столетие назад сколько зданий мой построил прадед, сам я помню не один фасад. И ребят из класса — так случилось — только четверо осталось нас: Павлик Скиба, Ленька Наутилус, Боря Гершелевич–Тарантас, и, конечно, сам я, жив покуда, хоть не ждал спасенья ниоткуда. Живы мы, вечерние огни светятся, деревья шепчут что-то, а красавиц сколько, нет им счета, сколько сизарей и собачни, кошки, дети — сколько их повсюду, живы все, и жизнь не умерла, отыграли мы судьбу-прокуду, выпала монета на орла.
Никого обманывать не стану, я совсем забыл тот школьный бал, столько лет не видел я Светлану, и с тех пор ее не вспоминал. Но однажды в дождь совсем осенний, хоть пора весенняя была, кажется, в одно из воскресений, — били, помнится, колокола, — встретилась мне нищенка у храма, серое худое пальтецо, старая обвисшая панама, круглое погасшее лицо. Господи, но это же Светлана, где он, тот курносый колобок, где он, тот счастливый голубок? Смотрят серые глаза стеклянно, увидала, узнает, и вдруг отшатнулась, на лице испуг, словно встретила какую нежить, миг — она исчезла навсегда, больше я не стану вас манежить. Как узнать, какая с ней беда приключилась? Так и не узнаем. Кажется, прошло все это краем и меня коснулось так, слегка, и пускай печаль невелика, но мелькают дни, мелькают лица, и порой все это ночью снится до конца, а может, на века.
15 мая 2011
* * *
В ночах резни, в ночах больших пожаров, когда крестами двери отмечали, и падал на людей горящий кров, иные спали крепко, без печали.
А в дни совсем недавних катастроф мы затыкали уши и молчали, и занимались сочиненьем строф и славили притом не палача ли?
Большие дети маленьких отцов, мы запирали двери на засов, забыв, что есть подмога и пощада,
и если говорить начистоту, благословляли нашу глухоту, глухих отцов глухонемые чада.
13 августа 2011
Молитва
Помилуй, Боже, тех, кого люблю, спаси их недоверчивые души, дай уцелеть большому кораблю и малому плоту дойти до суши. Меня прости за то, что забывал о жалости, о совести и чести, дай пережить любой девятый вал, дай быть, где скажешь, но со всеми вместе.
31 августа 2011
* * *
Как заслужено, так и случится, в должный час, никуда не спеша, отлетит незаметно душа, бесконечного мира частица, и однако лучи сентября мне стучатся в окно, говоря воркотней голубей неосенней и осиновой летней листвой: “Он с тобою, он все еще твой мир людей, голубей и растений”.
2 сентября 2011
Вернуться назад |