Ревич Александр Михайлович — поэт, переводчик, лауреат Государственной премии (1998). Постоянный автор журнала “Дружба народов”.

 

Поэма о святой нищете

 

 

В тридцать пятом, кажется, году

с алгеброю был я не в ладу,

оказалось: репетитор нужен,

и тяжелый ранец волоча,

шестиклассник не щадил плеча,

топал под осенний дождь по лужам

в дом, где комнатушку занимал

загнанный в сырой полуподвал

бывший инженер и театрал,

давний друг двоюродного деда

Аполлон Петрович, и к нему

брел я заниматься на дому,

лодырь, шалопай и непоседа.

 

Жил я на ветру и на бегу,

тех уроков вспомнить не могу,

алгебры не знал я и не знаю,

но клетушка эта часто мне

видится ночами и во сне,

и тогда, когда лежу без сна я.

 

Вспоминаю первый свой приход,

был высок мой давний доброхот,

седоусый тощий старикашка

с кружкою дымящейся в руке,

в форменном потертом сюртуке,

сразу понял я: живется тяжко.

Он мне вежливо придвинул стул,

крошки хлеба со стола смахнул

на ладонь и — прямо в рот с ладони,

ничего на свете не стыдясь,

не смущаясь, что повсюду грязь,

и того, что рядом посторонний.

Старый, старый высохший побег,

тонкий прутик в пустоши окружной,

одинокий в мире человек,

всем чужой и никому не нужный.

Той порой я ко всему привык,

сам ел крохи, со стола сметая,

и меня, мальчишку, в этот миг

не смутила нищета святая,

но в чужой судьбе, в жилье чужом,

на продавленном сиденье стула

почему-то душу, как ножом,

одиночество полосонуло.

Бывший инженер и театрал,

человек удачливый по сути,

видимо, всех близких потерял,

в мировом пожаре, в нашей смуте.

Духу не хватило у меня

Допытаться, где его родня,

дом, достаток, может быть, и дети,

и не мог я догадаться сам,

что тогда предстал моим глазам

праведник из древних лихолетий,

Иов, потерявший все на свете.

 

3 июля 2011

 

Поэма о последнем школьном бале

 

 

Девочки танцуют английский фокстрот.

Ярослав Смеляков

 

Посвящение

 

Жили мы тогда, Светлана,

бесталанно,

мы ведь были в годы эти

просто дети,

выходили недоростки

на подмостки

в драме жизни не играли —

умирали

не от пули, так от боли

и в неволе.

 

 

Это было, было в самом деле,

это было, так и не прошло,

это снится по ночам в постели,

где под одеялом так тепло,

потому что живы, уцелели,

живы, потому что повезло.

 

А тогда в вечернем школьном зале

патефон наяривал фокстрот,

девочки усердно танцевали,

и жевал парнишка бутерброд.

Год тридцать девятый, класс десятый,

вечер выпускной, последний класс,

нам, ребятам, уходить в солдаты,

а девчонкам дома жить без нас.

 

Это было, было в самом деле,

это было, так и не прошло,

под иглой со скрипом звуки пели,

время детства тихо истекло,

но пластинка под иглой крутилась,

патефон наяривал фокстрот,

паренек по кличке Наутилус

все жевал какой-то бутерброд,

сверху столько лампочек светилось,

напоследок провожая нас,

наш последний, наш десятый класс.

 

А потом негаданно-нежданно

появилась девочка Светлана,

беленький курносый колобок,

рыжеватый локон сбился вбок,

а она смеется или плачет,

не понять никак — глаза в слезах,

а сквозь слезы — чертики в глазах,

и ни слез, ни радости не прячет,

ничего на свете не тая,

и не то дурит, не то дурачит,

ах, ты непутевая моя!

 

Ничего особого такого

не было, а жизнь потом была,

школы нет, сгорела вся дотла,

а подобранная мной подкова

счастья никому не принесла.

Кончен бал, и город наш в руинах,

кончен бой, прошло немного лет,

нет дворов и нет домов старинных

Пустыри. Ни стен, ни окон нет.

Прежний быт едва ли кто наладит,

а ведь здесь столетие назад

сколько зданий мой построил прадед,

сам я помню не один фасад.

И ребят из класса — так случилось —

только четверо осталось нас:

Павлик Скиба, Ленька Наутилус,

Боря Гершелевич–Тарантас,

и, конечно, сам я, жив покуда,

хоть не ждал спасенья ниоткуда.

Живы мы, вечерние огни

светятся, деревья шепчут что-то,

а красавиц сколько, нет им счета,

сколько сизарей и собачни,

кошки, дети — сколько их повсюду,

живы все, и жизнь не умерла,

отыграли мы судьбу-прокуду,

выпала монета на орла.

 

Никого обманывать не стану,

я совсем забыл тот школьный бал,

столько лет не видел я Светлану,

и с тех пор ее не вспоминал.

Но однажды в дождь совсем осенний,

хоть пора весенняя была,

кажется, в одно из воскресений, —

били, помнится, колокола, —

встретилась мне нищенка у храма,

серое худое пальтецо,

старая обвисшая панама,

круглое погасшее лицо.

Господи, но это же Светлана,

где он, тот курносый колобок,

где он, тот счастливый голубок?

Смотрят серые глаза стеклянно,

увидала, узнает, и вдруг

отшатнулась, на лице испуг,

словно встретила какую нежить,

миг — она исчезла навсегда,

больше я не стану вас манежить.

Как узнать, какая с ней беда

приключилась? Так и не узнаем.

Кажется, прошло все это краем

и меня коснулось так, слегка,

и пускай печаль невелика,

но мелькают дни, мелькают лица,

и порой все это ночью снится

до конца, а может, на века.

 

15 мая 2011

 

 

* * *

 

В ночах резни, в ночах больших пожаров,

когда крестами двери отмечали,

и падал на людей горящий кров,

иные спали крепко, без печали.

 

А в дни совсем недавних катастроф

мы затыкали уши и молчали,

и занимались сочиненьем строф

и славили притом не палача ли?

 

Большие дети маленьких отцов,

мы запирали двери на засов,

забыв, что есть подмога и пощада,

 

и если говорить начистоту,

благословляли нашу глухоту,

глухих отцов глухонемые чада.

 

13 августа 2011

 

 

 

Молитва

 

 

Помилуй, Боже, тех, кого люблю,

спаси их недоверчивые души,

дай уцелеть большому кораблю

и малому плоту дойти до суши.

Меня прости за то, что забывал

о жалости, о совести и чести,

дай пережить любой девятый вал,

дай быть, где скажешь, но со всеми вместе.

 

31 августа 2011

 

 

* * *

 

Как заслужено, так и случится,

в должный час, никуда не спеша,

отлетит незаметно душа,

бесконечного мира частица,

и однако лучи сентября

мне стучатся в окно, говоря

воркотней голубей неосенней

и осиновой летней листвой:

“Он с тобою, он все еще твой

мир людей, голубей и растений”.

 

2 сентября 2011