Одри Хепберн. Жизнь, рассказанная ею самой. Признания в любви. Перевод с английского Н. Павлищевой. — М.: изд-во “Яуза-Пресс”, 2012.

Она писала эти воспоминания смертельно больной, “располагая”, как предупредили врачи, всего несколькими месяцами. Но ее незабываемая с фильма “Римские каникулы” улыбка как встречает нас на обложке, так и сопровождает на всем протяжении книги.

Невольно приходят на память слова поэта, что до самого конца из его уст будет раздаваться лишь благодарность. Если верить актрисе, ей с первых шагов на избранном поприще была уготована “полоса везения” длиною в целую жизнь.

Правда, в начале-то, в детстве и отрочестве была, по ее собственному признанию, “тяжелейшая школа” родительского разлада и развода, незаживающая рана исчезновения отца, а затем и немецкой оккупации в голландском городке Арнеме, расстрелов родственников, лишений и голода.

Впоследствии, знаменитостью, отчаянно отбиваясь от назойливого вторжения в ее личную жизнь и во все подробности биографии, Одри Хепберн негодовала: “Бывало просто стыдно читать о записках в моих туфлях, словно я ежедневно ходила в лес спасать английских летчиков, о том, как я была связной для подполья… Клянусь, я не делала ничего особенного, не больше, чем другие, а часто и много меньше”.

Но были же и спрятанная под стелькой записка, за которую можно жестоко поплатиться, и поиски летчика, и “игра в прятки” с немецким патрулем, и рука, искусанная при этом крысами!

Когда спустя десятилетие Одри Хепберн предложат заглавную роль в фильме об Анне Франк, авторе ставшего бестселлером дневника, еврейской девочке, прятавшейся от фашистов там же, в Голландии, актриса откажется наотрез: “невозможно окунуться еще раз в ужас”, разбередить еле зажившую рану!

Но вот — тоже в нелегкие для девушки послевоенные годы — ей, несостоявшейся балерине, рядовой танцовщице из кордебалета, предлагают главную роль в готовящемся на Бродвее мюзикле, а следом — и в “Римских каникулах”… С пленительным юмором вспоминает Одри Хепберн свой первоначальный страх, отказ — и с великой благодарностью — тех, кто ее переубедил, уговорил, подбадривал, кто был рядом за кулисами и на съемочной площадке, как в ту дебютную пору, так и позже.

“То, что я сейчас есть, — результат влияния моих друзей по всему миру, каждый из них слепил свою частичку Одри Хепберн”, — сказано на последних вышедших из-под пера актрисы страницах (“Я больше не могу писать, совсем не могу…”). И вся книга — это и впрямь признания в любви, идет ли речь о “театральной маме” Одри — актрисе Кэтлин Несбитт, партнере в “Римских каникулах” Грегори Пеке (“это заслуга Пека, что мне удалась роль”), взыскательнейшем режиссере этой великой картины по прозвищу “Уайлер — девяносто дублей”, художнике-костюмере Юбере Живанши да и о многих других.

Скромность замечательной актрисы не наиграна. Ее суждения об исполненных ролях отличает завидная трезвость самооценки. “Моя Наташа Ростова, застывшая на одной ноте на целый фильм” — или того хлеще: “хлопающее глазами очарование” — как припечатывает она, размышляя о недостатках постановки Кинга Видора и решительно отдавая предпочтение иной киноверсии знаменитого романа: “Позже его сняли сами русские, и как сняли!.. Я смотрела… и чуть не плакала, там было все: музыка речи, музыка чувств, музыка души…”

Дорогого стоит такое “признание в любви” — и в собственной неудаче! Честно говоря, после этого с некоторым недоверием относишься к утверждению мемуаристки, будто к концу семидесятых годов она “была несколько больна звездной болезнью”.

Как в пору своего блистательного взлета она отпиралась: “Я вовсе не звезда”, — так и в книге твердит с присущим ей, по собственным словам, “тихим упрямством”: “…Не считаю и не считала себя настоящей актрисой… Божественные партнеры научили меня быть приемлемой на площадке, уникальные режиссеры — делать то, что нужно, все мои замечательные кадры — результат работы гениальных операторов, гримеров, парикмахеров, осветителей…” — и все называет, называет одно имя за другим! До чего же полезно прочесть эту книгу молодым актерам! Да и только ли им?! И одним ли актерам?..

Вот Одри Хепберн — совершенно справедливо — жестко критикует многое в современном кинематографе: “Голливуд словно сошел с ума… Разве можно приучать людей к мысли о легкости и безнаказанности убийства?.. Сейчас люди выставляют любовь напоказ (в ином случае она пишет о героинях, способных “показать не только лицо, но и тело… страсть в кадре”. — А.Т.). “…Это не для меня”.

Но, словно застеснявшись самой возможности выглядеть “мэтром”, поучающим других, оправдывается: “Что-то я разворчалась…” — потому, мол, что болеутоляющее лекарство перестало действовать.

Какой прекрасный человек встает со всех этих страниц, считающий всю свою артистическую жизнь “лишь прелюдией событий последних пяти лет” — своей деятельности в ЮНИСЕФе, международной организации, помогающей детям. (“…Тысячам детей во многих странах недостает чистой питьевой воды. Они вынуждены пить воду сточных канав, а тысячи детей в странах Африканского Рога не имеют и такой! …Они даже в три года не могут ходить, потому что нет сил подняться на ножки. Они в десять выглядят на пять, а в пять младенцами!”) Она буквально кинулась на помощь, став послом доброй воли и бесконечно странствуя по миру (Эфиопия, Судан, Эквадор, Вьетнам, Бангладеш, Гватемала, Кения, Гондурас, Сальвадор, Сомали…). “Потом даже говорили, — читаешь в издатель-ской аннотации, — что Одри принимала чужую боль слишком близко к сердцу, что это и погубило ее, спровоцировав смертельную болезнь, — но она просто не могла жить иначе”. И добавим: если о чем и жалела, то — “что поздно пришла
в ЮНИСЕФ… Столько лет прошло в спокойной безмятежности…” Это ее собственные слова — и последний, выразительнейший штрих к ее портрету.