ИНТЕЛРОС > №1, 2020 > Стихотворения Екатерина Полянская
|
Екатерина Полянская
Родилась в Ленинграде, врач по образованию. Проживает в Санкт–Петербурге. Поэт, переводчик с польского и сербского языков. Член Союза писателей России. Автор семи стихотворных сборников, стихи также публиковались во многих российских и зарубежных журналах. Переводилась на польский, болгарский, японский, английский, чешский и сербский языки. Лауреат нескольких российских и зарубежных литературных премий
Есть в Санкт-Петербурге замечательное место – Петроградская сторона. Жить на Петроградке – счастье для петербуржца. В этом плане Екатерине Полянской повезло, здесь она живёт, здесь училась в медицинском институте. Для меня читать стихи Екатерины Полянской как раз сродни прогулкам по любимой Петроградке – это как вдыхать прозрачный воздух (да, такой тоже встречается в туманном и дождливом Петербурге) среди чудесных домов в стиле модерн, таинственных проходных дворов, церквей и монастырей, аллей Ботанического сада. И при этом не так важно, посвящены ли стихи Екатерины родному городу, Новгороду, Пскову, петербургскому троллейбусу, бабочкам или цветам – стиль поэта всегда легко узнаваем.
Д. Л.
ПРОГУЛКА В РУЧЬЯХ
Горький дым, да собачий лай… Побыстрее коня седлай, И сквозь жалобный стон ворот Выводи, садись, и – вперёд.
Мимо свалок и пустырей, Издыхающих фонарей, Прогоняя от сердца страх – На рысях, дружок, на рысях.
Под копытами хрустнет лёд, Тёмный куст по щеке хлестнёт. Направляясь вперёд и ввысь, Ты пониже к луке пригнись.
Мимо стынущих развалюх, Гаражей, канав, сараюх, К тем местам, где нет ни души, Поспеши, дружок, поспеши.
Сквозь крутящийся снежный прах, Повод стискивая в кулаках, Откликаясь на зов полей, Ни о чём, дружок, не жалей.
Ничего у нас больше нет – Только звёздный колючий свет. И дорога. И мы на ней – Просто тени среди теней.
* * *
Бредут в ночи, дорог не разбирая, Кружат, своих не ведая путей, Слепые миражи земного рая – Больших идей и маленьких затей,
Сквозь вечный марш уценки и усушки, Где лай собак страшней, чем волчий вой, Где пролетарий над гнездом кукушки Похмельною качает головой.
Сквозь песню, где баян доносит тихо Кому – неважно… Колкий звёздный жмых, Любимый город, дремлющее лихо, Мерцающая речь глухонемых,
Насущный хлеб, чуть влажный на изломе, Обломки кирпичей, осколки слов – Смешалось всё, как в чьём не помню доме, В сияющей бездомности миров,
Рождений и смертей, летящих мимо, В беззвучном вопле обречённых «Я»… И лёгкость бытия невыносима, И неподъёмен груз небытия.
* * *
Под конец ленинградской зимы ты выходишь во двор, И, мучительно щурясь, как если бы выпал из ночи, Понимаешь, что жив, незатейливо жив до сих пор. То ли в списках забыт, то ли просто – на время отсрочен.
Сунув руки в карманы, по серому насту идешь – Обострившийся слух выделяет из общего хора Ломкий хруст ледяной, шорох мусора, птичий галдёж, Еле слышный обрывок старушечьего разговора:
«…мужикам хорошо: поживут, поживут и – помрут. Ни забот, ни хлопот… Ты ж – измаешься в старости длинной, Всё терпи и терпи...» – и сырой городской неуют На осевшем снегу размывает сутулые спины.
Бормоча, что весь мир, как квартира, – то тесен, то пуст, Подворотней бредёшь за кирпичные стены колодца, И навстречу тебе влажно дышит очнувшийся куст, Воробьи гомонят, и высокое небо смеётся.
КАРТИНА
В Никольском храме древнего Изборска Картина есть. Иконою назвать Её едва ли можно: змей огромный Среди багряно-дымных языков Бушующего пламени разлёгся, Свиваясь в кольца и разинув пасть. По телу змея, словно по дороге, Влачатся к пасти грешники: цари В роскошных багряницах вперемешку Со скрюченной и злобной нищетой, Разбойники, купцы, прелюбодеи, Транжиры, игроки и гордецы, Лжецы, чревоугодники, блудницы, Блестящие придворные, скупцы, Жестокие воители в доспехах, Архиереи в митрах... И у всех Отчаянье на лицах и покорность. И каждый одинок и обречён В потоке бесконечном, беспрерывном И безнадёжном. А со всех сторон Несчастных окружает нечисть: бесы С бичами и трезубцами. Они Бодры, неумолимы, мускулисты. Напоминают лагерный конвой – Собак и автоматов не хватает Для сходства абсолютнейшего. В той Наивной аллегории всё ясно И канонично, в общем-то, вполне. Когда бы не деталь: одна из грешниц Споткнулась, обессилев. На неё Бичом конвойный тут же замахнулся. Локтём закрыла женщина лицо, Пытаясь защититься от удара И скорчилась. Нет в этом ничего Необычайного. Но вот мужчина, Идущий рядом... Крепко обхватив Одной рукой несчастную за плечи И наготу её прикрыв плащом, Другой рукой он резко замахнулся На беса. На охранника! Лицо Его сурово, даже тени страха На нём не отражается. Глаза Глядят упорно, гневно прямо в харю Бесовскую. И кажется, что тот Слегка растерян от сопротивленья Нежданного... Но что хотел сказать, Что показать хотел безвестный мастер, Нарушивший канон? А может быть, К Всевышнему воззвал он дерзновенно, Моля приговорённым даровать Надежду на спасенье?.. В самом деле – Прошедший человеческим путём, Сполна познавший все его тревоги, Сомнения, тоску и смертный страх, Неужто не спасет того, кто даже За смертною чертою сохранил Достоинство в себе и состраданье, Остался человеком даже там, Где человеком быть нельзя? Неужто Закон и справедливость больше, чем Господне милосердие? – Не может Такого быть ... Дерзай же, мастер! И Моля о нас, вовек не отступайся! Да отворят стучащемуся!..
* * *
Я хочу купить розу. Хочу купить розу, Как будто желаю дать шанс Больному рабу – Просто шанс умереть на свободе. Хочу купить розу, Но каждый раз что-то не так: Не то, что нет денег, Не то, чтоб последние деньги, Но просто есть множество Необходимых вещей. Так много вещей. И снова цветок остаётся У смуглых лукавых торговцев За пыльным стеклом. А я ухожу, Продвигаясь всё дальше и дальше, В то время, когда, Я и впрямь на последние деньги Куплю себе розу.
* * *
«Мы тут все хороши, пока всё хорошо, А задень интересы – иной разговор: На такое нарвёшься – сотрут в порошок…» – Докурив, он рывком передёрнул затвор,
И зевнул: «Я тебе – друг, товарищ и – волк. Пусть считают меня дураки – подлецом. Наплевать!..» – так сказал человек, и умолк, Тяжелея и отвердевая лицом.
Но другой рассмеялся: «Всё правильно, брат! Нынче воздух до боли пронизан весной – Не наполнится слух, не насытится взгляд…». И шагнул, повернувшись беспечной спиной.
Мир дышал на разрыв, шелестел и звенел, Человек по ладони раскрывшейся шёл. И дрожал у него меж лопаток прицел, И отбрасывал солнечных зайчиков ствол.
* * *
У меня три шага от стены к стене, Ручка и бумага, и луна в окне. Тонкий лучик света темнотою сжат, А за стенкой где-то мышки шебуршат.
Мышки голодают каждую весну – Корочку глодают, ходят на войну. Может быть, обои прогрызут до дыр, Может, где-то с бою раздобудут сыр.
Ветер задувает в чёрную дыру, Мышки затевают тихую игру: То ли что-то тащат, тащат и грызут, То ли настоящий учиняют суд.
Может, загуляют, вольностью горя, Может, расстреляют белого царя. А потом заплачут, каяться начнут, С пряника на сдачу получивши кнут.
Высохшие крошки, перекисший страх. Злые-злые кошки сторожат в углах. За окошком лужа с огоньком на дне… Мышкам явно хуже, чем, к примеру, - мне.
У меня три шага и затяжки – три, Ручка и бумага, и стихи – внутри, Над башкою – крыша, и на кухне – газ… Господи, услыши, и помилуй нас!
ТРОЛЛЕЙБУС
Неизвестным безумцем когда-то Прямо к низкому небу пришит, Он плывёт – неуклюжий, рогатый, И железным нутром дребезжит.
Он плывёт и вздыхает так грустно, И дверьми так надсадно скрипит, А в салоне просторно и пусто, И водитель как будто бы спит.
И кондуктор слегка пьяноватый На сиденьи потёртом умолк. Ни с кого не взимается плата, И на кассе ржавеет замок.
Он плывёт в бесконечности зыбкой, В безымянном маршрутном кольце С глуповато-наивной улыбкой На глазастом и плоском лице.
И плывут в городском междустрочьи Сквозь кирпично-асфальтовый бред Парусов истрепавшихся клочья И над мачтами призрачный свет.
* * *
…так ведь меня могут спутать с теми, кто пишет о розах и бабочках… высказывание в сети.
Да, я буду писать о бабочках и цветах Всем смертям и войнам назло – обязательно буду, Потому что мне не пройти через боль и страх, Если не пронесу их в себе повсюду.
Да, я буду писать о них, потому что они – хрупки, Потому, что их мужество много больше, чем наше… Лёгкие крылышки, тонкие лепестки – Целый мир, что мудрее людей и старше.
Буду писать, потому что без нас без всех Жизнь обойдётся, а вот без них – едва ли. Попросту треснут, расколются, как орех Планы, амбиции, прочие «трали-вали».
Потому, что когда не станет «своих» и «чужих», И сквозь горький стыд и недоуменье Мы возвратимся, то снова увидим их. И разглядим вечность внутри мгновенья.
* * *
Апрельский день прочитан между строк. В облупленной стене несвежей раной Темнеют кирпичи. И водосток, Вообразив себя трубой органной,
Прокашлялся и загудел. Под ним На тротуаре – трещинок сплетенье, И прошлогодний лист, весной гоним, Плывет в небытие прозрачней тени.
И снова мир течет сквозь решето Фантазии, сквозь близорукость взгляда, И мне не выразить словами то, Что вновь его спасает от распада.
* * *
Господи, взгляни на наши лица – Ты сияешь славой в звёздном стане, Господи, мы – птицы, только птицы, Жизни еле слышное дыханье.
Наша плоть под солнцем истончилась, Выветрились слёзы и улыбки, Нашу тонкокостность, легкокрылость Лишь в полёте держит воздух зыбкий.
Господи, ну что ещё мы можем? Только петь. Не помня о законе, Петь одну любовь... И всё же, всё же – Не сжимай в кулак своей ладони!
Вернуться назад |