(США)
Родилась в Ленинграде, окончила Ленинградский политехнический институт, по образованию – инженер. C 1994 года – в США. Автор ряда журнальных публикаций, двух сборников стихов и сборника короткой прозы, вышедших в Москве в издательствах «Рудомино» и «Бослен».
У Натальи Резник резкий поэтический жест. Она бывает предельно иронична и самоиронична – в том числе. Стихотворение может веселить читателя, но после его прочтения улыбка становится печальной – открываются боль и страданье, вызывающие у читателя живой эмоциональный отклик.
Д. Ч.
МАЯТНИК ФУКО Нам было просто и легко Входить и видеть слепо В соборе маятник Фуко, Огромный и нелепый. Бесстыже что-то он чертил С настойчивостью детской, Но землю он мою крутил Вокруг оси советской. С тех пор прошло сто тысяч лет В тумане и во мраке. В соборе маятника нет. Забыл его Исаакий. И только очень далеко В глухом нерусском штате Качает маятник Фуко Без устали Создатель. * * * Жил человек без походки, лица и почерка, Без своих поражений, бед своих и побед. Он в начале анкеты каждой ставил три прочерка, Да он и не заполнял никаких анкет. У него не было номера телефона, не было дома, Не было прошлого, города и страны, Не было родителей, друзей и знакомых, Первой жены и уж точно – второй жены. И этот человек, безликий, безымянный, бездомный, Которого я придумала, как друзей сочиняют дети, Он меня любил такой любовью огромной, Какой не было и не будет никогда на свете. ДЕТСТВО Прибиться к остальным ученикам Пыталась. Нагибалась и кивала, И голову руками прикрывала, Но всё равно – лупили по рукам. * * * Лечу самолётом из Денвера до Нью-Йорка, Кучевых облаков пронзая торосы, Думаю: я когда-то была комсоргом, Собирала комсомольские взносы. «Две копейки, – говорила Мелентьеву грубо, – Вылетишь из комсомола иначе». У него, как всегда, был один рубль, У меня, как всегда, не было сдачи. Потом заполняла ведомость кое-как, убого, Относила в комитет комсомола. В ведомости сразу искал фамилию Коган Не-помню-как-звали – комсорг всей школы. «С кого денег в этот месяц насобирали? – Спрашивал меня, улыбаясь косо. – О, Коган-то не уехала в свой Израиль, Всё ещё платит комсомольские взносы». Где это было, в какой идиотской пьесе, В театре какого провинциального пошиба? «Спасибо», – на выходе говорю стюардессе. И она, улыбаясь, по-английски отвечает спасибо. * * * Знаю: до последнего вздоха, До последнего всхлипа мне, Привередливой, будет плохо В этой самой лучшей стране. За дешёвый компотец в жилах Неподъёмную дань плачу. Эту я полюбить не в силах И другой – уже не хочу. * * * С Леной Самсоновой дралась в раздевалке Классе, наверно, в третьем. Отличников – сказала она – не жалко, И мы ей за всё ответим. Она сказала, что я уродливая еврейка, А сама Лена была веснушчатая блондинка. Она повалила меня на скамейку И била по голове чьим-то ботинком. В памяти эта нелепая сцена Сменяется радостными картинками, Но где ты теперь, Самсонова Лена, Кого теперь колотишь ботинками? Что, думаю, если бы встретиться нам случилось? Я с тех пор драться так и не научилась. ЗАМОК Когда ты исчез, рядом пересох океан, Как бы это ни прозвучало странно, Потом соседей наших накрыл вулкан, Хотя откуда в этих краях вулканы? В поисках людей я смотрела в окно И однажды, к северо-востоку прямо, Как бы это ни показалось смешно, Увидела один светящийся замок. Там сновали тени: в замке жила семья. Трое детей: девочка, два пострела. И какой бы дурой ни показалась я, Но я каждый день на замок этот смотрела. А потом случились ветер, торнадо, дождь И наводненье в нашей пустынной суши. Как бы нелепо ни было, ты поймёшь: Рухнул и этот последний замок. Воздушный. * * * Закончились правильные слова, Рифмы, ровные стихотворные размеры. Врачи упрямо утверждают, что я жива, Но врачам у меня с детства не было веры. Какая может быть жизнь без гладких рифмованных строк, Изгнанных, правда, из современной поэзии, – вон рутину! Ещё до того, как сплошной стихотворный поток Захлестнул всемирную электронную паутину. Что за стихи без подсчёта слогов в строках, Делающие жизнь всё бессвязнее и корявей! Я думала, что могу её удержать в руках, Но она вырвалась и покатилась, разбрасывая человеческий гравий. Стихи как жизнь: на словесной дыре дыра, Жизнь как стихи: беспорядочное движение. Это всё-таки жизнь – твердят упрямые доктора. Но что они понимают в стихосложении! ХАНУКА Через сорок-пятьдесят лет, Если меня «Абсолют» не сведёт в могилу, Я возглавлю семейный обед Под какую-нибудь «Хаву Нагилу». Стоя одной ногою у райских врат, Буду невнятно шамкать родным и близким Про давно потерянный Ленинград На ломаном полузабытом английском. И мои весёлые юные правнуки, Освещая менорой праздничный стол, Прощебечут: «Бабушка, хэппи ханука!» А я им: «Ленин. Партия. Комсомол». * * * Застряв среди веток ёлки Широким воротником, Висишь, как подарок волку На ужин – одним куском. Тебе и легко и страшно. Сердечко сжимает лёд, И грудь под ночной рубашкой Укусов кровавых ждёт. Зачёсана набок чёлка Под выглаженный чепец. Ты ждёшь, замирая, волка, А волк не идёт, подлец. Он в городе, в подворотне, Вжимаясь в дверной проём, Дрожит. Там живет охотник С большим боевым ружьём. Волк щурится глазом красным И сдерживает озноб, Предчувствуя сладострастно Два выстрела – в глаз и в лоб.
Вернуться назад
|