«…Если попадется на глаза или на мысль знакомый человек и мы припоминаем его забытое имя, то всякое другое припоминаемое имя не вяжется, потому что нам непривычно мыслить его в сочетании с этим человеком, и дотоле отвергается, пока не представится настоящее имя, при появлении которого мы тотчас замечаем привычную связь представлений и успокаиваемся». 

 

 

Анатолий Найман. Фото Павла Крючкова.

 

Переписывая эту цитату из «Исповеди» Блаженного Августина, я вспоминал начало одного из особенно любимых стихотворений нынешнего гостя «Строф», из его — десятилетней давности — книги «Львы и гимнасты»: «Написать — это имя своё написать. / Это — вывести каллиграфически имя. / Строчку вышивки. Так что не дергайся, сядь. / Горстку букв, различимых в сиянье и дыме…»

Теперь признаюсь: я переписывал не из самой «Исповеди» — просто перенес сюда полностью тот эпиграф, который Найман поставил к своей знаменитой книге «Рассказы о Анне Ахматовой». Захотелось узнать, как это — выписывать из книги великого человека, которого — однажды в саду — голос ребенка побудил раскрыть наугад послания апостола Павла. Человека, душа и жизнь которого была отдана поиску соотношения Божественной благодати, свободной воли и предопределения. 

У Лидии Чуковской есть эпизод, когда Ахматова жалуется: «Я хочу, чтобы книга называлась “Стихотворения Анны Ахматовой”, а они требуют “Анна Ахматова. Стихотворения”. Мое заглавие, немного старинное, подходит к моим стихам, а это телеграф. Я сказала: пусть лучше тогда совсем не выпускают…»

Первая поэтическая книга — «Стихотворения Анатолия Наймана» — вышла в свет в Нью-Йорке, в 1989 году. В послесловии к ней Иосиф Бродский писал, что в творчестве Наймана «двух последних десятилетий нота христианского смирения звучит со всё возрастающей чистотой и частотой, временами заглушая напряженный лиризм и полифонию его ранних стихотворений». 

Сегодня, мне почему-то кажется, он написал бы не «заглушая», но — «соединяясь». 

И еще: найдите в сети видеозапись беседы нашего гостя с протоиереем Димитрием Смирновым – для продолжения личного знакомства.

 

* * *

                        О. Димитрию

В лучшей части души, то есть в части, пустой

от чудных интересов и нервного чувства,

к чистой жизни он был предназначен, к святой,

то есть к знанью, сомненье которому чуждо.

 

В остальной же, больной, худшей части души,

мимолетными фактами мира набитой,

он любил запах сена и даже духи,

то есть мир, но как будто немного забытый,

 

то есть русские книги, где косят луга,

и немецкий концерт со щеглом и гобоем,

и парижскую живопись, скажем, Дега.

О, как слушал, смотрел, как читал он запоем!

 

Что ж худого? А то, что – не лучшая часть.

Что, душой от кромешного воя и стужи

отходя, лучшей части он здесь и сейчас

жить мешал, чтобы худшей не сделалось хуже.

 

Зла, однако, не вспомнит, спасаясь, душа:

худшей частью шепнет неуверенно: «Боже?..» –

и, на выходе свет за собою туша,

лучшей частью поймет и утешит: «Похоже».

 

* * *

В автомобиле с тихим двигателем

в лес послеливневый еловый

пусть бы проселком шины выкатили

меня под марш высоколобый

Шопена в исполненье Горовица,

заряженного мной в кассетник,

чтоб с мирозданьем пособороваться

в сверканье игл – из сил последних.

 

* * *            

Сложился взгляд, сложился слух,

и переучиваться некогда.

Надежда вся на шалый дух,

что сложит жизнь из дыр хэнд-сéконда.

 

Цель — не Геракловы столбы,

не бал под сфер небесных пение,

а суета, двутакт ходьбы

и между ребер средостение.

 

А там и речь. Какая есть.

Бубнеж и что со свалки вынесла.

А все-таки кому-то весть.

Нежданная. Из снов и вымысла.

 

Пасха

Сносит аж к вербной масленую

в бармах снегов и звезд

блеск возводит напраслину

на молитву и пост

млечных галактик и солнечной

труппы гастрольный год

иллюминирует сонмище

грешных наших широт.

 

Катит коньковым гонщица

по насыпной лыжне

стужа никак не кончится

лютость мила весне

мартовские и апрельские

горностаи слепя

яро кроят имперские

бал и парад из себя.

 

Но! вхолостую палимому

дню по чуть-чуть свечи

вспышку роняет как примулу

и как травинки лучи

ночь ли, земля — неведомо

только времен и планет

ход не чета победному

свету. Все видят – свет!

 

* * *

Брось невидящий взгляд,

рыцарь, на жизнь и смерть

и езжай наугад

дальше. Спасая треть,

четверть, осьмушку, дробь

предназначенья. Жар

скачки. Как я, угробь

опыт и путь. Езжай.

 

Рисунок Наталии Кондратовой