ИНТЕЛРОС > №4, 2013 > Епископ Каскеленский Геннадий (Гоголев): Красные четки Павел Крючков
|
Складывая сегодняшнюю стихотворную подборку для «Строф» и готовясь представить нового гостя нашей рубрики, я, разумеется, подумал и о многовековой традиции церковной поэзии, и об особом, более новом явлении словесности, названия которому, по правде сказать, — не знаю. Но об этом чуть позже. Что до истории христианства, то вот нам имя святого Амвросия Медиоланского, крестившего Блаженного Августина, величайшего гимнографа, писавшего стихами. «Сдержи наш невоздержанный / Язык и очи, чтобы мы / Их не бросали с жадностью / На суету житейскую…» А вот — поэзия великого каппадокийца Григория Назианзина — сподвижника и друга Василия Великого. Вот и сам святитель Василий. И далее — ближе к средневековью — из памяти приходят имена английского проповедника и поэта Джона Донна и нашего виршеслагателя и богослова Симеона Полоцкого.
И еще ближе — уже новейшее время: архиепископ Иоанн (Шаховской), писавший еще и до рукоположения под именем Странника. Его стихи мы, кстати, готовим для «Строф». Одним словом, было о чем задуматься, когда писатель и ученый Валентин Курбатов, прислав стихи епископа Каскеленского Геннадия (Гоголева) из Казахстана, напомнил о том, что со времен поэтического ответа Московского святителя Филарета на пушкинский «Дар напрасный, дар случайный…» — русская поэзия почти и не знала примеров стихотворного творчества наших архиереев. Батюшки-то писали и пишут, вот как священник из Минусинска отец Сергий Круглов, — примеры есть. «А вот чтобы владыки…» И до и после того как владыка Геннадий прислал нам на выбор для публикации свои стихотворения, мы всё переписывались с В. Курбатовым, обсуждая эту необычную историю. «Время шумит над Церковью напрасно, она хранит детство миропонимания для будущих времен невредимым. Поглядите сами», — написал Валентин Яковлевич в своем самом первом письме, прикрепляя к нему несколько стихотворений владыки. И уже совсем недавно: «Не вспомнить ли, что еще Григорий Богослов славил “лебединые свиряющие крылья поэзии”. Что может быть выше союза канона и свободы и что вернее возвышает слово до Господней чистоты, чем свет Святого Духа…» * * * А у нас из-за гор Алатау Золотая выходит луна, И черешня поникла устало, От налившихся ягод пьяна.
Что нам тучи и бури на Пресне, Ваших улиц, бульваров ручьи? А у нас не кончаются песни В ослепительной горной ночи.
А у нас так легко и прохладно. И когда загорится восток, Заиграет с лозой виноградной Прилетевший с вершин ветерок.
Родительская суббота Завеса ладана, горячий треск свечей И храм забит народом под завязку. В углу гора батонов, калачей Здесь слезы льют и ощущают сказку.
В дрожащем воздухе здесь каждый видит сны, Любимых лиц приметив очертанья. Здесь мертвые с живыми так дружны В осеннюю субботу поминанья.
На площадях ударил вдруг мороз, Лежит листва коврами для прогулки И белый храм как будто в землю врос, В холодном затаившись переулке.
Его сломать забыли, сковырнуть И комсомольцы обошли взрывчаткой. К нему старухи медленно бредут И вдовы пробираются украдкой.
Душила вас безбожная страна, Давила ложь, в капкан брала работа, И сердцу дорога была одна Родительская светлая суббота. 3 ноября 2012
Оптина Прекрасны фотографии твои, И акварели все твои чудесны И вновь прохладный, алый свет зари Встречает ангел и трубит над лесом.
Проста, легка в полете, высока, Под ранним солнцем блещет колокольня. Кто говорил, что Божия река У стен твоих волнуется привольно?
Раздался первый в колокол удар И капли рос, дрожа, под ним спадают. Открылись кельи, выпуская пар, Здесь по двору не ходят, а летают.
Все больше молодых колоколов В заутреню восторженно вступали, И гул висит над речкой, как покров, Что иноки молитвами соткали.
Какая радость слышать этот гул! Ко входу в храм, проснувшись, пробираться И старец мне, мальчишке, намекнул: Вам хорошо бы в Оптиной остаться! 16 сентября 2012
Прощеное воскресенье В соборе давка, суета. Спешу домой без промедленья, Чтоб у любимого кота Смиренно испросить прощенья. Мурлыкнув, кот мне отвечал, А по усам текла сметана: Прости, что я тебя считал За самодура и тирана!
Из цикла «Александрийские подвижники» Павел Фивейский Над телом подвижника грустно Антоний стоял, В горячем песке утопали худые стопы. И волос седой на полуденном солнце сиял, Спадая волнами с опущенной низко главы.
О, Павел, учитель, как поздно узнал я тебя! Не смел потревожить твой радостный тихий покой. В глубокой пещере, не ведая ночи и дня, Ты свет Божества созерцал утомленной душой.
Учитель, вот тело твое обращается в прах. И ветхое рубище всех не покроет костей, Учитель, я стар, и нет сил у меня раскопать Могилу в пустыне под зноем палящих лучей.
Но что это? На погребенье зверей ты собрал! Над телом твоим улыбается радостно Бог. С поникшими гривами два зачарованных льва Тяжелыми лапами роют могильный песок.
Россия В краю печальном бездорожном Умолкли крики журавлей. Там зверь ступает осторожно На иней замерших полей.
Там словно в горестном раздумье К воде склоняются кусты. И пар от речки в новолунье Согреет ветхие листы.
Там звезды меркнут в тучах серых, Там на исходе сентября Дрожит на бревнах обомшелых Неясный свет от фонаря,
Там птичьи звучные напевы В лесной умолкнут глубине. И говорят, что ходит Дева По умирающей стране.
Там ночь покроет снежным прахом Во мхе нарубленную гать. Лишь там дано любить монаху И четки красные вязать.
Рисунок Наталии Кондратовой. Вернуться назад |