Складывая сегодняшнюю стихотворную подборку для «Строф» и готовясь представить нового гостя нашей рубрики, я, разумеется, подумал и о многовековой традиции церковной поэзии, и об особом, более новом явлении словесности, названия которому, по правде сказать, — не знаю. Но об этом чуть позже. 

Что до истории христианства, то вот нам имя святого Амвросия Медиоланского, крестившего Блаженного Августина, величайшего гимнографа, писавшего стихами. «Сдержи наш невоздержанный / Язык и очи, чтобы мы / Их не бросали с жадностью / На суету житейскую…» А вот — поэзия великого каппадокийца Григория Назианзина — сподвижника и друга Василия Великого. Вот и сам святитель Василий. И далее — ближе к средневековью — из памяти приходят имена английского проповедника и поэта Джона Донна и нашего виршеслагателя и богослова Симеона Полоцкого. 

 

И еще ближе — уже новейшее время: архиепископ Иоанн (Шаховской), писавший еще и до рукоположения под именем Странника. Его стихи мы, кстати, готовим для «Строф». 

Одним словом, было о чем задуматься, когда писатель и ученый Валентин Курбатов, прислав стихи епископа Каскеленского Геннадия (Гоголева) из Казахстана, напомнил о том, что со времен поэтического ответа Московского святителя Филарета на пушкинский «Дар напрасный, дар случайный…» — русская поэзия почти и не знала примеров стихотворного творчества наших архиереев. Батюшки-то писали и пишут, вот как  священник из Минусинска отец Сергий Круглов, — примеры есть. «А вот чтобы владыки…»

И до и после того как владыка Геннадий прислал нам на выбор для публикации свои стихотворения, мы всё переписывались с В. Курбатовым, обсуждая эту необычную историю. «Время шумит над Церковью напрасно, она хранит детство миропонимания для будущих времен невредимым. Поглядите сами», — написал Валентин Яковлевич в своем самом первом письме, прикрепляя к нему несколько стихотворений владыки. И уже совсем недавно: «Не вспомнить ли, что еще Григорий Богослов славил “лебединые свиряющие крылья поэзии”. Что может быть выше союза канона и  свободы и что вернее возвышает слово до Господней чистоты, чем свет Святого Духа…»

* * *

А у нас из-за гор Алатау 

Золотая выходит луна,

И черешня поникла устало,

От  налившихся ягод пьяна. 

 

Что нам тучи и бури на Пресне,

Ваших улиц, бульваров ручьи?

А у нас не кончаются песни

В ослепительной горной ночи.

 

А у нас так легко и прохладно.

И когда загорится восток,

Заиграет с  лозой виноградной

Прилетевший с вершин ветерок.

 

Родительская суббота 

Завеса ладана, горячий треск свечей

И храм забит народом под завязку.

В углу гора батонов, калачей

Здесь слезы льют и ощущают сказку.

 

В дрожащем воздухе здесь каждый видит сны,

Любимых лиц приметив очертанья.

Здесь мертвые с живыми так дружны

В осеннюю субботу поминанья.

 

На площадях ударил вдруг мороз,

Лежит листва коврами для прогулки

И белый храм как будто в землю врос,

В холодном затаившись переулке.

 

Его сломать забыли, сковырнуть

И комсомольцы обошли взрывчаткой.

К нему старухи медленно бредут

И вдовы пробираются украдкой.

 

Душила вас безбожная страна,

Давила ложь, в капкан брала работа,

И сердцу дорога была одна 

Родительская светлая суббота.

3 ноября 2012

 

Оптина

Прекрасны фотографии твои,

И акварели все твои чудесны

И вновь прохладный, алый свет зари

Встречает ангел и трубит над лесом.

 

Проста, легка в полете, высока,

Под ранним солнцем блещет колокольня.

Кто говорил, что Божия река

У стен твоих волнуется привольно?

 

Раздался первый в колокол удар

И капли рос, дрожа, под ним спадают.

Открылись кельи, выпуская пар,

Здесь по двору не ходят, а летают.

 

Все больше молодых колоколов

В заутреню восторженно вступали,

И гул висит над речкой, как покров,

Что иноки молитвами соткали.

 

Какая радость слышать этот гул!

Ко входу в храм, проснувшись, пробираться

И старец мне, мальчишке, намекнул:

Вам хорошо бы в Оптиной остаться!

16 сентября 2012

 

Прощеное воскресенье

В соборе давка, суета.

Спешу домой без промедленья,

Чтоб у любимого кота

Смиренно испросить прощенья.

Мурлыкнув, кот мне отвечал,

А по усам текла сметана:

Прости, что я тебя считал

За самодура и тирана!

 

Из цикла «Александрийские подвижники»

Павел Фивейский

Над телом подвижника грустно Антоний стоял,

В горячем песке утопали худые стопы.

И волос седой на полуденном солнце сиял,

Спадая волнами с опущенной низко главы.

 

О, Павел, учитель, как поздно узнал я тебя!

Не смел потревожить твой радостный тихий покой.

В глубокой пещере, не ведая ночи и дня, 

Ты свет Божества созерцал утомленной душой.

 

Учитель, вот тело твое обращается в прах.

И ветхое рубище всех не покроет костей,

Учитель, я стар, и нет сил у меня раскопать

Могилу в пустыне под  зноем палящих лучей.

 

Но что это? На погребенье зверей ты собрал!

Над телом твоим улыбается радостно Бог. 

С поникшими гривами два зачарованных льва

Тяжелыми лапами роют могильный песок.

 

Россия

В краю печальном бездорожном

Умолкли крики журавлей.

Там зверь ступает осторожно

На иней замерших полей.

 

Там словно в горестном раздумье

К воде склоняются кусты.

И пар от речки в новолунье

Согреет ветхие листы.

 

Там звезды меркнут в тучах серых,

Там на исходе сентября

Дрожит на бревнах обомшелых

Неясный свет от фонаря,

 

Там птичьи звучные напевы

В лесной умолкнут глубине.

И говорят, что ходит Дева

По умирающей стране. 

 

Там ночь покроет снежным прахом

Во мхе нарубленную гать.

Лишь там дано любить монаху

И четки красные вязать.

 

Рисунок Наталии Кондратовой.