ИНТЕЛРОС > и№3, 2021 > Памяти Александра Еременко Игорь Иртеньев
|
Игорь Иртеньев
ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ЕРЕМЕНКО
Буквально за несколько дней до наступления нового 2020 года я специально прилетел из Израиля в Москву, чтобы успеть проститься с Еремой и сказать ему то, что не успел раньше. А именно, что он, Александр Еременко, единственный из живых поэтов, чье влияние я испытал, и что без знакомства с его стихами я вряд ли стал бы тем, кем стал. Я знал, что он совсем плох, находится под сильными обезболивающими в постоянной полудреме и едва ли меня узнает. Хоспис, в котором он лежал, в двух шагах от метро «Фрунзенская», я нашел без труда, пропустили меня туда даже не попросив документа, и сама тамошняя обстановка никак на психику не давила. Больше всего это напоминало дорогой санаторий без бьющей в глаза безвкусной роскоши. В палате его не оказалось, мне объяснили, что он, скорее всего, сидит где-то у входа. Я вернулся, увидел сидящего в кресле исхудавшего, обросшего человека с бородой, кого-то мне напоминавшего, и понял, что просто его не узнал. Мы пошли в палату и проговорили, почти час. Говорил, в основном, я, ему это явно стоило больших усилий. Рассказывал об общих друзьях, вспоминал какие-то смешные случаи, а он, в основном, улыбался, кивал и отделывался короткими фразами. Потом извинился, объяснил, что устал, и мы попрощались. В начале 2020-го Женя Бунимович, который через директора этого хосписа, великую подвижницу Нюту Федермессер, Ерему туда устроил, сказал, что жена забрала его домой. А 25 октября того же года, в день его юбилея, по зуму прошло его чествование, и наш Ерема принимал этот парад. Откуда он, смертельно больной, черпал эту фантастическую, неиссякающую жизненную силу, одному Богу известно – может, и вправду он есть, кто его знает. Но факт остается фактом, земной свой путь Александр Еременко завершил 21 июня 2021 года. Я, вообще-то, скорее, агностик, праздные разговоры о том, что все хорошие люди собираются там за одним столом и бухают в свое удовольствие, не вызывают у меня особого доверия. Самойловское определение тамошнего мира «тьма без времени и воли» как-то больше соответствует моим ожиданиям, и то обстоятельство, что в возрасте одного года меня крестили, особого значения не имеет. Ерема, кстати, был убежденный буддист, и это не являлось легковесной данью моде. Он вообще был чрезвычайно образован и прочел, в отличие от меня, кучу всевозможных умных книг. Место его рождения, деревня Гоношиха Алтайского края (одно название чего стоит!), вовсе не является свидетельством его посконности и принадлежности к глубинному народу – сестра, например, как недавно выяснилось, живет, на минуточку, в Кембридже. Сам он появился в Москве в начале 70-х, отслужив три года на флоте, и поступил на заочное отделение Литинститута. Диплом, правда, не получил, не сдав госэкзамен по научному коммунизму. И то сказать, где поэт и где теперь тот научный коммунизм. В 1992 году мы были с ним на фестивале в Сан-Франциско, там я, кстати, встретил свою первую школьную любовь Таню Романову. Кто смотрел пролежавший четверть века на полке фильм Михаила Калика «Любить», может быть, вспомнит: у нее там бессловесная роль в финальном кадре – просто курит и все. Если не ошибаюсь, Левитанский назвал ее лицом 60-х. Вернемся, однако, к Ереме. Преподававший в это время в университете Юджина (штат Орегон) Ефим Григорьевич Эткинд пригласил меня к себе в гости, обещав оплатить дорогу и выступление перед студентами. Живущая в этот момент в Сан-Франциско моя знакомая посадила меня на автобус, а когда через четыре дня я вернулся, меня пришел встречать Ерема, о чем мы никак не договаривались, просто еще один штрих к его удивительному портрету, главными чертами которого были благородство и удивительная свобода. Он неожиданно появлялся на литературных вечерах, стоял в дверях и так же неожиданно исчезал. Где-то к середине 90-х почти перестал писать и публиковаться. В последние годы порой звонил мне, сильно поддатый, и я слышал в трубке знакомый глухой голос: «Говорит старший матрос Еременко», – после чего он читал какую-то рифмованную ерунду на политические темы. Журнал «Знамя», в лице тамошней завотделом поэзии, оказал ему медвежью услугу, опубликовав совершенно беспомощную подборку. Саша, я сейчас далеко и не смогу попрощаться с тобой, так же как не смог попрощаться с еще одним моим любимым Сашей – Кабаковым. Спасибо вам обоим за то, что были в моей жизни. Надеюсь, что благодарная память о вас покинет меня еще не скоро.
* * * Приговоренный к низшей мере, Стремясь к ничтожному нулю, Я ни во что уже не верю И никого уж не люблю. А ведь когда-то было – верил И даже, помнится, любил, И в женщин взор свой страстный перил, И на столе чечетку бил. Гулял как падла по буфету, Пуляя пробки в потолок, Однажды, помню, марафету Мне Блок в «Собаку» приволок. И, пьяных слез не вытирая, Мы в предрассветной сизой мгле Блаженство испытали рая, Зизи купая в божоле. А как мы с Анненским напились, Хоть он до этого ни-ни, А как с Ахматовой сцепились За том потрепанный Парни. Ну что тут скажешь? Были люди, Не то что нынешняя шваль. Я вспоминаю, как о чуде, О них сквозь черную вуаль. Где грезофарсы? Где фиакры? Где песни нежных лорелей? Одни сплошные симулякры Толпою прут из всех щелей. Филологическая перхоть Сегодня встала у руля. А ей, чем дискурсами перхать, Поэтов надо б короля Избрать, как мы тогда Ерему, Который, не гляди, что пьян, Но сквозь бухую полудрему Проник в загадку инь и ян. Пришел к конечному итогу, Мух обособив от котлет, И, запахнувшись гордо в тогу, Замолк на долгих двадцать лет. Постиг он главный принцип дзена Умом, заточенным как нож: «Мысль несказанная бесценна, Мысль изреченная есть ложь». Но не питай иллюзий, Саша: Народ до дзена не дорос. Им эта по фигу параша, Им этот по херу мороз. …Тут заглянул на днях в ОГИ я, Стремясь найти себе приют, Так там настолько все другие, Что даже баб своих не бьют.
2013
* * * На Павелецкой-радиальной Средь ионических колонн Стоял мужчина идеальный И пил тройной одеколон. Он был заниженного роста, С лицом, похожим на кремень, Одет решительно и просто — Трусы, Галоши И ремень. В нем все значение имело, Допрежь неведомое мне, А где-то музыка гремела И дети падали во сне. А он стоял Мужского рода, В своем единственном числе, И непредвзятая свобода Горела на его челе.
1991
Игорь Иртеньев родился в 1947 году в Москве. Окончил Ленинградский институт киноинженеров и Высшие театральные курсы. Автор более чем 20 книг стихов. Публикации в журналах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Арион», «Интерпоэзия» и др. Живет в Москве и Кармиэле (Израиль). Вернуться назад |