ИНТЕЛРОС > ин№4, 2021 > Ближе к зиме Анатолий Найман
|
Анатолий Найман
БЛИЖЕ К ЗИМЕ
* * * Только на круглое пять! А нет, так на кол: если удастся взглянуть боковым, не косея – то же оно же, как акт и его протокол, жезл расцветающий, жест со змеей Моисея.
Не на четыре. А три – так честней уж на два: жесть, без уловок, и той же пятерке зеркально. Всякий лукав счет – анафема, маран-афа. «Всё лишь ничто» есть скрижаль, безначальна, наскальна.
Радуг не содрогай, доморощенный жрец: всё лишь ничто, например, и что роза – капуста, значит, и дело что дрянь, и не космос конец. И что признать это – встать за периметр искусства.
Не успеваемости табель круглое пять, а вечный каинов плуг и на лбу мета – и торжества выпускного стыд: лепетать это понятное, неисступленное это.
БЛИЖЕ К ЗИМЕ
Вода меняет картину земель и рек. – Вы это про самый дождь или и лужи? – Я про свет, забивающийся под темный снег, вече таежье, выстужье петербуржье.
Про обитанье полгода в сухой воде, на фюзеляже наста крошенье корки, про на санках бадью до краев, про в бадье порожней пикированье жар-птицей с горки.
Мы земноводны, изваянность змей и жаб, если и не родней нам, то всяко любезней братии теплокровной, всяко этап видовой сходственней с танцем-песней.
До нитки отжата, бумажна вода-прах, всему иномерна, хотя повсюду и дома, дева спящая на бесконечных пирах – полог хрустальный давящ, сама невесома.
Обесцвеченность в степени той, что уже бела, спектр аврор бореалис пресным огнем сверзя, признавайся, что у тебя за секрет-дела с солью недр моих, трепыхнувшихся ёком сердца.
Ты не сельской физики облаков и льда тройняшка, ни чей не вид, не мираж, не диво, ты арктика, севморпуть, ничуть не вода, но самодержное в обмороке что живо.
Со всем тем, твердь-хлябь, существа вещество – за кругом форм ты праотча лона утрата, чем выклянчила себе кличку, штамп аш-два-о, считалку детскую вроде эм-це-квадрата.
ТОРЖЕСТВО БЛОКАДЫ
Органика тлела, осталось еды лишь для мух. Их сумрак двоякий: повальный и звездонебесный – в триумф блокад, моды муфт, блажь-амур, века мук вливался, мотаясь у дна и мечась над бездной.
Любвей-голодух я застал и любвей-осад непогребенья культ в музейных Двуречья витринах, где с Соляным городком визави Летний сад статуй ставил в гроб на-попа, расчеты отринув.
Что любить, как не отнятое! Бабок, сестр, дом напротив, мешочников-гостинорядцев, шаг до воды с моста, на бастион от ростр, всех незнакомых, но узнаваемых ленинградцев.
Что лелеять, пока мы в себе, как не злость на них, пролистав кто-есть-кто петербуржцев? Не любовь, не смерть Страшный суд, а привязан-ность к промелькнувшим, как тень, особенно непробуждцев.
Что ж, горюй безыскусно, нет Эвтерп, Каллиоп. Некого звать – прочерки сплошь в строчке ФИО, не оправдаться, не оправдать, ё-кэ-лэ-мэ-нэ-оп. Скандал история, мужеподобна Клио.
ПОДРАЖАНИЕ ОБОИМ
И милость к падшим призывал. Пушкин
По небу полуночи ангел летел. Лермонтов
Милость: вставай поднимайся, афропитек – к падшим: немощным, слабому полу, младшим, все равно пал кто: адам ли мил-человек, света ли ангел – главное, чтобы к падшим.
Но гомо сапиенс, царь, творенья венец, космоса ось, часового устройства анкер – брат мне, двойник, мы носители парных колец. Жалко же – всех! Так почему б не ангел
первым прощен, возвращен был в певческий сонм, изгнанный как дивногласая стужей птица, нет-нет и обаивавший нас непостижным сном? Что же о нем-то без очереди не взмолиться!
Ведь не задуман он как инструмент катастроф, не изваян намеренно как злобный демон. Милость к падшим. Изведать. Но не деля миров на сугубо людской, и всеприродный, и темень.
ПАМЯТИ ЛЕЛИ
Впопыхах – до свиданья, земля тебе пухом и вечный покой… Всё не в цель. На слова разве что будет выменен зал пустот. Ты не то, что была и в какой можно степени звать прежним именем
тебя эту, в каком уточнять словаре, что мелькнет неотчетливо, тенью, таинственно, буквой в линзах стрекозьих, в ручье, на коре, что прочесть и признать или нет, ты единственно
знала как. Ни всегдашней теперь не найти, ни ее формы грубой и рыхлой сейсмо- или метео-, то есть что-то, а что, неизвестно, ничье, знак того, что была, но сейчас больше нет тебя.
Твой без лет четырех век кто весть, как не ты, прямо – просто поскольку, и точно, поскольку без пафоса, до обрыва с акмэ здешней будничной красоты в персть изъятия, сквозь горизонт, в зону кампуса
зазеркального. Как!.. В ртуть без стуж и тепла, ты! – крещенский румянец и майского пламени смуглость – скрылась, оставив нас здесь без и после тебя, как записок клочки, в твоем духе послание.
Мы бормочем растерянно: ты сейчас где? Твой меж звезд, как меж гнезд, ищем крестик, кумекаем сиротливо: пропасть значит в некоем смысле – везде. Все размытей следы. Все наш немощней реквием.
БЕЛКА
Белка есть мышца тела и вместе струя и отвлеченного и подручного смысла, и – как бы я, чуть только вдумаюсь я в сдвой природ, и – между них коромысло:
вещемысль, как воспел ее вещий Боян, и двусущий Овидий, и жрец песногубый, исправляя материи грубый изъян – в стыке формы и жала их узел сугубый.
Формы – брёвна, жало не к небу жезл, а таран в стену, крупно исписанную и мелко о предмете – как мощно пуст он, бездушно рьян, как стесала конец его в острие белка.
Белка пикирует на меня сквозь ствол ольхи, бумерангом вспоров воздушную яму, чтоб через миг вспорхнуть сквозь клен на верхи, противоход с буреломом сбив в пентаграмму.
Не Рима матерь, не мудрь, не морок, не мир-манок белка. И не бела, зато детски люба: танец векши по вешкам крылат, так многоног, огнь-ангелок тешит и чешет губы.
Дятлов невесел труд, и вид малахольн, майских жуков мычанью сродни, так что велком в наш психопарк, где что ни пиф-паф, то двуствольн: велком равняющим цель и целое белкам.
Анатолий Найман – поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1936 году в Ленинграде, живет и работает в Москве. Автор нескольких романов и поэтических книг. Вернуться назад |