Анатолий Найман

 

 

БЛИЖЕ К ЗИМЕ

 

 

*   *   *

Только на круглое пять! А нет, так на кол:

если удастся взглянуть боковым, не косея –

то же оно же, как акт и его протокол,

жезл расцветающий, жест со змеей Моисея.

 

Не на четыре. А три – так честней уж на два:

жесть, без уловок, и той же пятерке зеркально.

Всякий лукав счет – анафема, маран-афа.

«Всё лишь ничто» есть скрижаль, безначальна, наскальна.

 

Радуг не содрогай, доморощенный жрец:

всё лишь ничто, например, и что роза – капуста,

значит, и дело что дрянь, и не космос конец.

И что признать это – встать за периметр искусства.

 

Не успеваемости табель круглое пять,

а вечный каинов плуг и на лбу мета –

и торжества выпускного стыд: лепетать

это понятное, неисступленное это.

 

 

БЛИЖЕ К ЗИМЕ

 

Вода меняет картину земель и рек.

– Вы это про самый дождь или и лужи?

– Я про свет, забивающийся под темный снег,

вече таежье, выстужье петербуржье.

 

Про обитанье полгода в сухой воде,

на фюзеляже наста крошенье корки,

про на санках бадью до краев, про в бадье

порожней пикированье жар-птицей с горки.

 

Мы земноводны, изваянность змей и жаб,

если и не родней нам, то всяко любезней

братии теплокровной, всяко этап

видовой сходственней с танцем-песней.

 

До нитки отжата, бумажна вода-прах,

всему иномерна, хотя повсюду и дома,

дева спящая на бесконечных пирах –

полог хрустальный давящ, сама невесома.

 

Обесцвеченность в степени той, что уже бела,

спектр аврор бореалис пресным огнем сверзя,                                                                         

признавайся, что у тебя за секрет-дела

с солью недр моих, трепыхнувшихся ёком сердца.

 

Ты не сельской физики облаков и льда

тройняшка, ни чей не вид, не мираж, не диво,

ты арктика, севморпуть, ничуть не вода,

но самодержное в обмороке что живо.

 

Со всем тем, твердь-хлябь, существа вещество –

за кругом форм ты праотча лона утрата,

чем выклянчила себе кличку, штамп аш-два-о,

считалку детскую вроде эм-це-квадрата.

 

 

ТОРЖЕСТВО БЛОКАДЫ

 

Органика тлела, осталось еды лишь для мух.

Их сумрак двоякий: повальный и звездонебесный –

в триумф блокад, моды муфт, блажь-амур, века мук

вливался, мотаясь у дна и мечась над бездной.

 

Любвей-голодух я застал и любвей-осад

непогребенья культ в музейных Двуречья витринах,

где с Соляным городком визави Летний сад

статуй ставил в гроб на-попа, расчеты отринув.

 

Что любить, как не отнятое! Бабок, сестр,

дом напротив, мешочников-гостинорядцев,

шаг до воды с моста, на бастион от ростр,

всех незнакомых, но узнаваемых ленинградцев.

 

Что лелеять, пока мы в себе, как не злость

на них, пролистав кто-есть-кто петербуржцев?

Не любовь, не смерть Страшный суд, а привязан-ность

к промелькнувшим, как тень, особенно непробуждцев.

 

Что ж, горюй безыскусно, нет Эвтерп, Каллиоп.

Некого звать – прочерки сплошь в строчке ФИО,

не оправдаться, не оправдать, ё-кэ-лэ-мэ-нэ-оп.

Скандал история, мужеподобна Клио.

 

 

ПОДРАЖАНИЕ ОБОИМ

 

                                    И милость к падшим призывал.

                                                                       Пушкин

 

                                    По небу полуночи ангел летел.

                                                                       Лермонтов

 

Милость: вставай поднимайся, афропитек –

к падшим: немощным, слабому полу, младшим,

все равно пал кто: адам ли мил-человек,

света ли ангел – главное, чтобы к падшим.

 

Но гомо сапиенс, царь, творенья венец,

космоса ось, часового устройства анкер –

брат мне, двойник, мы носители парных колец.

Жалко же – всех! Так почему б не ангел

 

первым прощен, возвращен был в певческий сонм,

изгнанный как дивногласая стужей птица,

нет-нет и обаивавший нас непостижным сном?

Что же о нем-то без очереди не взмолиться!

 

Ведь не задуман он как инструмент катастроф,

не изваян намеренно как злобный демон.

Милость к падшим. Изведать. Но не деля миров

на сугубо людской, и всеприродный, и темень.

 

 

ПАМЯТИ ЛЕЛИ

 

Впопыхах – до свиданья, земля тебе пухом и вечный покой…

Всё не в цель. На слова разве что будет выменен

зал пустот. Ты не то, что была и в какой

можно степени звать прежним именем

 

тебя эту, в каком уточнять словаре,

что мелькнет неотчетливо, тенью, таинственно,

буквой в линзах стрекозьих, в ручье, на коре,

что прочесть и признать или нет, ты единственно

 

знала как. Ни всегдашней теперь не найти, ни ее

формы грубой и рыхлой сейсмо- или метео-,

то есть что-то, а что, неизвестно, ничье,

знак того, что была, но сейчас больше нет тебя.

 

Твой без лет четырех век кто весть, как не ты,

прямо – просто поскольку, и точно, поскольку без пафоса,

до обрыва с акмэ здешней будничной красоты

в персть изъятия, сквозь горизонт, в зону кампуса

 

зазеркального. Как!.. В ртуть без стуж и тепла,

ты! – крещенский румянец и майского пламени

смуглость – скрылась, оставив нас здесь без и после тебя,

как записок клочки, в твоем духе послание.

 

Мы бормочем растерянно: ты сейчас где?

Твой меж звезд, как меж гнезд, ищем крестик, кумекаем

сиротливо: пропасть значит в некоем смысле – везде.

Все размытей следы. Все наш немощней реквием.

 

 

БЕЛКА

 

Белка есть мышца тела и вместе струя

и отвлеченного и подручного смысла,

и – как бы я, чуть только вдумаюсь я

в сдвой природ, и – между них коромысло:

 

вещемысль, как воспел ее вещий Боян,

и двусущий Овидий, и жрец песногубый,

исправляя материи грубый изъян –

в стыке формы и жала их узел сугубый.

 

Формы – брёвна, жало не к небу жезл, а таран

в стену, крупно исписанную и мелко

о предмете – как мощно пуст он, бездушно рьян,

как стесала конец его в острие белка.

 

Белка пикирует на меня сквозь ствол ольхи,

бумерангом вспоров воздушную яму,

чтоб через миг вспорхнуть сквозь клен на верхи,

противоход с буреломом сбив в пентаграмму.

 

Не Рима матерь, не мудрь, не морок, не мир-манок

белка. И не бела, зато детски люба:

танец векши по вешкам крылат, так многоног,

огнь-ангелок тешит и чешет губы.

 

Дятлов невесел труд, и вид малахольн,

майских жуков мычанью сродни, так что велком

в наш психопарк, где что ни пиф-паф, то двуствольн:

велком равняющим цель и целое белкам.

 

 

 

Анатолий Найман – поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1936 году в Ленинграде, живет и работает в Москве. Автор нескольких романов и поэтических книг.