ИНТЕЛРОС > №118, 2012 > Память как товар: Коммерческая составляющая столетнего юбилея Отечественной войны 1812 года В.В. Лапин
|
Празднование столетия Отечественной войны 1812 года стало одним из важнейших событий культурной жизни России начала XX столетия. Можно утверждать, что оно явилось своеобразным подведением итогов опыта коммеморации побед русского оружия. Внешне торжественные мероприятия 1912 года не сильно отличались от тех, что происходили в 1904, 1909, 1910 годах, когда торжественно отмечались пятидесятилетие обороны Севастополя, двухсотлетие победы при Полтаве и взятия Выборга: парады, молебны, крестные ходы, народные гулянья, фейерверки, выпуск юбилейных изданий, установление памятных знаков (монументы, мемориальные доски и т.д.). Однако обнаруживаются очень существенные, можно сказать, принципиальные новшества. Торжества 1912 года, растянувшиеся на несколько месяцев, прошли буквально по всей империи - от Варшавы до Владивостока. Ранее юбилейное «действо» наблюдалось только в «памятных местах», непосредственно связанных с событиями прошлого, и в обеих столицах - традиционных сценах репрезентации государственных символов. Этот масштаб был заслугой правительства, занявшего активную позицию после урока 1911 года, когда, не проявив должного внимания к юбилею крестьянской реформы, власти ощутили сильную конкуренцию со стороны общества в воздействии на умы. В таком расширении территориальных рамок проявилось то, что сейчас называют «административным ресурсом». Немалую роль играло и сочувствие общества, в данном случае оказавшего правительству всяческое содействие. Священность памяти героев Отечественной войны для представителей различных политических сил делала неуместными всякого рода демарши в период юбилея. Гимназисты читали лермонтовское «Бородино» и крыловскую басню «Волк на псарне», священники на молебнах поминали воинов, «за царя живот свой положивших», войска проходили церемониальным маршем, учителя истории рассказывали о Наполеоне и Кутузове, актеры-любители разыгрывали «патриотические» пьесы. В остальном все выглядело как обычный праздник - иллюминация, гулянье, фейерверк. Наиболее важным отличием юбилея 1912 года от всего ранее наблюдавшегося в коммеморативной практике России следует считать явление, которое можно назвать «коммерциализацией памяти». Речь идет о том, что исторические символы «великой годины», будучи предложенными в свободную продажу, оказались востребованными и принесли немалую прибыль тем, кто их тиражировал. При этом «спрос на историю» проявился не только в достаточно узком кругу образованной публики, но и среди «народа». Основными формами этого «бизнеса» стали: торговля подлинными и поддельными предметами старины, изделиями с исторической символикой, организация экскурсий, издание путеводителей и популярной тематической литературы, сочинение (исполнение) музыкальных и драматических произведений на юбилейную тему. Сделаем оговорку: к 1912 году многие зарабатывали на внимании россиян к своему прошлому. Но они находились лишь на первом этапе развития «коммеморативного бизнеса». Главный его принцип - тесная связь с «местом памяти». Люди, приезжавшие в Севастополь, охотно платили за экскурсии по линии обороны города 1854—1855 годов, посещали панораму Ф. Рубо, покупали осколки бомб, пули, открытки и книги[1]. Однако в канун 50-летнего юбилея Крымской войны ни один фабрикант не рискнул поставить на поток изделия с «севастопольской» символикой и попытаться продавать их на необъятных просторах России. Некоторый коммерческий успех имели памятные вещички, связанные с двухсотлетием победы над войсками Карла XII. В 1909 году украсить свою одежду металлическим знаком в честь Полтавы мог всякий, поскольку в свободной продаже было 15 видов «жетонов», выполненных по заказу частных фирм. Но и тогда еще ничто не предвещало бума в производстве юбилейных сувениров. Важным сигналом для промышленников относительно возможности коммерческого использования символов 1812 года стал триумф изготовителей бюстов и мини-памятников Александру II в 1911 году, когда праздновалось пятидесятилетие отмены крепостного права. Петербургский электрогальванический завод Э.Э. Новицкого оказался буквально завален заказами. За солидную сумму предприниматели купили исключительное право на тиражирование уменьшенных копий знаменитой скульптуры А.М. Опекушина - и не прогадали. Только это предприятие изготовило более трех тысяч изображений царя-освободителя. По каталогу желающие могли заказать и солидное изваяние, покрытое слоем бронзы (на пьедестале из полированного гранита, высотой 3 метра 30 сантиметров за 11 500 рублей), и скромненький цинковый бюстик по оригиналу А.Д. Кившенко за 15 рублей. Внутри этого ценового диапазона кроме указанных изделий завод предлагал еще 26 (!) моделей для покупателей всех рангов. Спрос на статуи и бюсты Александра II в 1911 году был ажиотажным: своих заказчиков нашли еще несколько предприятий в Киеве, Москве, Нижнем Новгороде, Воронеже и Туле. Не удержалась от выпуска столь выгодной продукции даже такая солидная фирма, как механический завод Ф. Сан-Галли в Петербурге. Копии памятника Александру II и его бюсты разошлись буквально по всей России. Правда, большинство таких изваяний приобреталось «по воле начальства». Так, подольский губернатор А.А. Эйлер заказал 160 памятников для всех волостей, а его ставропольский коллега Б.М. Янушевич сделал заказ для всех сел губернии[2]. До 1912 года торговля сувенирами в районе Бородина носила характер местного промысла и не шла ни в какое сравнение с торговлей, налаженной в Севастополе. Вот что пишет один из путешественников 1880-х годов об извлечении крестьянами материальной пользы из соседства с памятным местом: «Когда мы въехали в деревню Семеновскую, то нас окружило несколько ребятишек, почуяв в нас туристов; они наперебой один перед другим стали предлагать нам купить Бородинские пули, которые по настоящее время выпахиваются из земли. В подлинности этих предъявленных нам ребятишками пуль нельзя было сомневаться, как по внешнему виду их старинной конструкции, так и по другим признакам. Шесть разнообразной величины пуль, начиная от средней величины картофелины и кончая каленым орехом, я приобрел у какой-то девочки без запроса с ее стороны и без торга с моей за 10 коп. серебром. Сотоварищи мои по тем же приблизительно ценам тоже запаслись несколькими экземплярами их»[3]. Но крестьяне научились не только собирать, но и изготавливать сувениры. Тем же туристам были предложены пуговицы, якобы найденные на местах боев. Цена была уже более серьезная - по гривеннику за штуку. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что пуговицы эти - современные, которым умело придали «старинный вид». Обман окончательно раскрылся, когда на одной из них была обнаружена эмблема телеграфной службы, которой при Кутузове, разумеется, не существовало[4]. Впрочем, бойкая торговля «материальными свидетельствами» не означала, что любителям старины предлагались исключительно подделки. У местного населения действительно была возможность собирать пули, картечи, ядра, металлические детали амуниции. Множество предметов такого рода было найдено весной—летом 1912 года во время восстановления флешей у села Семеновское. Второй этап коммерциализации памяти наступил тогда, когда потребительская ценность исторического символа стала сохраняться за пределами «места памяти». Это важное свидетельство о том, что представление о ценности символа прочно укрепилось в умах широкого круга населения. Разумеется, в данном случае следует сделать значительную поправку на фактор «моды»: большое число обывателей приобретало предметы с цифрами «1812», с портретами Кутузова, Наполеона и Александра I не под влиянием собственно исторических «верований», а потому, что так поступали «все». Но эта мода сама по себе достаточно красноречива. Можно установить связь между качественными изменениями и количественными. На первом этапе в производстве сувенирной продукции участвуют в основном мелкие предприятия и отдельные кустари, которые удовлетворяют спрос, исчисляемый единицами, десятками и сотнями изделий в год. На втором этапе в погоню за прибылью от продажи «исторической памяти» включаются уже масса ремесленников и солидные предприятия, поскольку рынок поглощает тысячи изделий с исторической символикой. Так, в 1912 году юбилейную продукцию огромными партиями выпускали крупнейшие производители текстиля, посуды, парфюмерии и т.д. Промышленной продукции и рукоделий с символикой Отечественной войны оказалось так много и она представляла собой столь значимое культурное явление, что на выставке, посвященной 100-летию «великой годины», был создан специальный, «Юбилейный» отдел. Организаторы дали этой части выставки следующую характеристику: «Цель особого юбилейного отдела как на настоящей выставке, так и в самом музее настолько ясна, что объяснений не требует. В этом отделе по возможности будет собираться все, что появилось и появится в разных изданиях, отраслях знаний, торговли и промышленности, посвященное столетнему юбилею великой Отечественной войны 1812 года»[5]. В этом отделе разного рода патриотические рукоделия соседствовали с продукцией промышленных предприятий. Ученицы церковно-приходских школ Московской епархии представили 14 вышивок в разной технике. В их числе были такие сложные изображения, как «Маргарита Михайловна Тучкова, во инокинях Мария отыскивает тело мужа на Бородинском поле в 1812 г.» и «Военный совет в Филях в 1812 году». Даниловская мануфактура в Москве выставила ситец: по светло-зеленому фону — одноглавые орлы в лавровых венках, и картины с изображением пожара в Москве. Конкурировавшая с Даниловской Прохоровская мануфактура «не поддалась» и ответила мебельной материей «с изображением Наполеона на Воробьевых горах и изгнанием французов». Что здесь проявилось — юбилейный азарт или озорство, сказать сложно. Еще сложней представить себе мягкую мебель, обтянутую такой материей: сидеть на изображении императора союзной державы в 1912 году мог только отъявленный противник Антанты. «Даниловцы» выбросили в продажу атласные платки с юбилейной символикой, «прохоровцы» во избежание обвинения в плагиате стали торговать платками сатиновыми, но не менее патриотичными. Хитом сезона стали портьеры с бордюром в виде французских и российских орлов. На одном полотнище был изображен Александр I, на другом — Наполеон: при сдвигании получался Тильзит, при раздвигании — Аустерлиц. С федоскинских шкатулок разом слетели резвые тройки и красные девицы. Их заменили репродукции с картины Верещагина «Пожар Москвы», портреты Александра I, Наполеона и Лористона (!). Винодел Д.И. Травников предложил шампанское «Наполеон», наливки «Юбилейная» и «Наполеоновская». Московское товарищество В. Зимулина сделало ловкий маркетинговый ход, выпустив «Юбилейный коньяк», разлитый в бутылки с этикетками, изображавшими семь различных событий 1812 года. Таким образом, чтобы собрать всю патриотическую «картинную галерею», требовалось приобрести почти четыре литра этого напитка. В самом выгодном положении оказались кондитеры — коробки и обертки для конфет и шоколада представляли собой идеальное место для «юбилейных» картинок. Знаменитая фирма «Абрикосов и сыновья» завлекала покупателей конфетными обертками «с изображением портретов героев 1812 г. и различных эпизодов из Отечественной войны». На банках консервированных сардин красовалось лицо французского императора. Завершить трапезу можно было курением папирос «Наполеон», изготовленных фабрикой А.С. Майкапара в Риге. Многие, встречая на каждом шагу изображения французского императора, говорили о поразившей Россию наполеономании. Корреспондент парижской газеты «Journal» Жан Аялберт отметил, что даже в кабинете министра народного просвещения Л.А. Кассо ему пришлось сидеть на кресле, где на подушке красовался вышитый портрет Бонапарта. На стене висела цветная гравюра с тем же лицом, а на столе стояла чернильница с легко узнаваемой бронзовой фигуркой в треуголке[6]. «Увлечение юбилейным 1812—1912 годом достигло апогея. Нет области торговли и промышленности, в которой бы не появлялось каких-либо поделок, приуроченных к юбилейным дням. На парфюмерных этикетках, конфетных коробках, тетрадях, безделушках помещаются портреты Наполеона и Александра I. На днях одна московская автомобильная фирма, связанная с мелким спортивным изданием, выпустила рекламный плакат с изображением Наполеона… за рулем автомобиля», — посмеивался корреспондент газеты «Утро России»[7]. «Если бы дух Наполеона, которого столько раз воскрешали поэты, действительно воскрес и прошелся по Москве, той самой Москве, которая так негостеприимно встретила его сто лет тому назад — теперь он остался бы доволен ею. На каждом шагу портреты его и бюсты, книги, ему посвященные, изображения его на открытках и разных безделушках, конфекты "Наполеон", духи "Наполеон", готовятся к постановке драмы и оперы, в которых появится опять-таки он; про кинематограф уж и говорить нечего», — вторил ему журналист конкурирующего печатного органа[8]. Внимание к фигуре французского императора было так велико, что в Александринском театре застопорилась подготовка юбилейного спектакля, поскольку из немалого числа столичных актеров придирчивое руководство труппы никак не могло выбрать наиболее подходящего на эту роль. Журналисты язвили: «Кажется, придется дать объявление в газеты: "Ищут Наполеона, без рекомендации просят не приходить"»[9]. Не остались в стороне и парфюмеры. Товарищество «Брокар и Ко» выпустило духи, одеколон и мыло «В память Наполеона», а товарищество «А. Ралле и Ко» — то же под названием «Букет Наполеона». В некоторых магазинах к «юбилейной» парфюмерии прилагался красочный иллюстрированный альбом «В память столетнего юбилея Отечественной войны. Тексты и рисунки по роману Л.Н. Толстого "Война и мир"» или металлический жетон и настольный маленький портрет Наполеона. Из Парижа прибыла партия парфюмерии «В память 1812—1912», причем пробки представляли собой бюсты Александра I, Наполеона и фигурку французского орла. В России такие вольности с образами императоров, хотя бы и усопших, не приветствовались (чтобы открыть флакон, надо было в некотором роде свернуть монарху шею). Поэтому пробки к юбилейным духам отечественная фирма А.М. Остроумова изготовила в виде треуголок. «В виде Наполеона» делались ложки, сигарные ножи, свистки, подушечки для иголок, мешочки для конфет. Проще перечислить, на каких предметах в 1912 году не было изображений Александра I и Наполеона, чем на каких они были. В России с незапамятных времен пользовалась популярностью деревянная незатейливая игрушка, особенно удававшаяся кустарям района Троице-Сергиевой лавры: на двух параллельных штифтах, соединенных шарниром, двигались фигурки мужика и медведя, «боровшихся» между собой. В юбилейный год резчики заменили мужика казаком, а медведя — Наполеоном. Юбилейные товары предлагались в расчете на любой бюджет, вкус и возраст. «В Москве получены огромные партии игрушечных солдатиков в исторических формах 1812 г. Получена также интересная игра, называющаяся "Преследование Наполеона". Игра эта обещает сделаться модной в предстоящем сезоне», — писала газета «Вечернее время»[10]. Юбилейный поток увлек даже изготовителей электрооборудования. Московский промышленник М.И. Мишин прислал на выставку гипсовый, крашенный под бронзу светильник «Наполеон сидит на стуле, около него на столе электрическая лампа». Всеобщее увлечение не миновало ни производителей кузнецовского фарфора, ни мастеров, делавших хрусталь на заводе князя А.Д. Оболенского. Это — еще один важный показатель глубины внедрения исторических символов в сознание россиян: знаковые изображения завоевали новую территорию. Они уже размещались не только на сувенирах. В 1912 году юбилейная символика наносилась на предметы, которые используются в быту. Власти смотрели на стихийную эксплуатацию исторических символов со смешанными чувствами. Запрещению и конфискации подверглись только платки с изображениями лиц Александра I и Наполеона, а также пепельницы, выпущенные фирмой Кузнецова[11]. Запрещение платков, скорее всего, объяснялось многофункциональностью этой части гардероба русской бабы: кроме применения по прямому и вполне благонамеренному назначению, платок мог использоваться как сумка, пояс, полотенце, простынка, пеленка. Запрещение же пепельниц объяснить еще проще: гашение папиросы о венценосный лоб могло покоробить и самого ярого республиканца. Следует отметить, что массовое производство предметов быта, украшенных юбилейной символикой, а также их поступление в специальный отдел музея не вызывали удивления. «Голос Москвы» писал: «Здесь много различных изделий, начиная с самых роскошных и кончая копеечными, юбилейные платки, мыло, духи, пудра и др.»[12]. «На оконных выставках множества магазинов появились бюсты Александра Первого, Наполеона и их сподвижников; сделаны эти бюсты из различных материалов и довольно хорошо. Отметим, кстати, что редкая фабрика посуды не выпустила кружек, блюд и чашек с портретами тех же героев»[13], — говорилось в другой статье. Центральный печатный орган партии октябристов, газета «Утро России», нейтрально отозвался о наличии огромного числа «юбилейных» поделок, представленных в соответствующем зале выставки[14], отметив (среди резных кустарных игрушек) Наполеона на Поклонной горе, Александра I с генералами, би-ба-бо с головой Наполеона, а также массу грубо исполненных статуэток обоих императоров. Сами юбилейные торжества 1912 года тоже оказались достаточно прибыльным мероприятием. Московская городская дума потратила огромные суммы из своего бюджета, «но зато город Москва в лице своих купцов и рестораторов, содержателей экипажей и театральных антрепренеров в десять раз выручал с приезжих гостей эти потраченные суммы»[15]. Пожалуй, трудно было найти такого человека в Первопрестольной, который не сумел бы поправить свое финансовое положение в августе 1912 года. Даже комнаты с окнами, из которых были хорошо видны различные церемонии, сдавались внаем за баснословные суммы. Владельцы гостиниц утроили цены[16]. Журналист «Петербургской газеты» иронизировал по этому поводу: «Бородинский юбилей по существу своему торжество мирное, а цены на все там установлены по военному положению»[17]. Крестьяне не стеснялись просить по 10 рублей за ночлег на сеновале[18]. Корреспондент «России» был потрясен тем, что извозчик потребовал с него за проезд на расстояние менее трех верст в простой телеге в двадцать (!) раз больше, чем запросил бы столичный лихач в коляске, запряженной породистым рысаком. Еще большее впечатление произвела на него фраза извозчика: «Мы этого сто лет ждали!»[19] Редкая публикация о Бородинских днях обходилась без упоминания о дороговизне практически всего и жадности бородинских крестьян, которые на замечания о «несусветности» запрашиваемой ими платы отвечали вышеприведенными словами[20]. О скандальности ситуации решилось написать даже «Русское знамя», обычно умилявшееся патриотизму и бескорыстию «простого народа». «Губернскому комитету по организации юбилейных торжеств 1812 года пришлось натолкнуться на непомерно высокие цены, запрашиваемые жителями селений, примыкающих к Бородинскому полю. Некоторые крестьяне запрашивают по 500—800 рублей за избу, а один трактирщик за помещение в 4 комнаты запросил 2000 рублей», — с негодованием писал корреспондент этой газеты[21]. Ситуация усугублялась тем, что «от казны» поместить на ночлег с минимальным комфортом можно было всего 300 человек[22]. Из-за дороговизны всем участвовавшим в юбилейных мероприятиях генералам выдали единовременное пособие в размере 150 рублей, штаб-офицерам по 125 рублей, обер-офицерам по 100 рублей[23]. Но это была мизерная компенсация. О неразвитости «торговли памятью» в окрестностях Бородина свидетельствует то, что тамошние жители не задумались о доходности экскурсий. Попытки приезжих найти что-либо стоящее в памяти жителей исторического места заканчивалась неудачей: «...к сожалению среди здешнего населения не сохранилось ни сказаний, ни особенно интересных рассказов; правда, живы были внуки очевидцев французского нашествия»[24]. Юбилейный ажиотаж позволял делать коммерческими предприятия, которые вне связи со знаковыми событиями вряд ли могли рассчитывать на прибыль. В Москве в одном из домов на Большой Дмитровке устроили выставку, посвященную временам Александра I. «Русское слово» назвало экспозицию «антикварной лавкой», не имеющей никакого исторического значения: «С приближением юбилейных дней на каждом шагу вырастают аферы и предприятия, связанные с именами героев великой эпохи. К карамели, папиросам, открыткам, платкам и лубочным книжкам присоединяются даже выставки...»[25] На юбилейной волне могли поправить свои дела и мастера кисти — так, например, лейб-гвардии Егерский полк заказал сыну известного живописца Ильи Репина Юрию Репину полотно «Бородинский бой». (К тому времени этот художник уже успешно выполнил заказ 11-го Восточно-Сибирского полка — батальную картину «Тюренченский бой (Русско-японская война)»[26].) Коммерческий интерес переплетался с идеями просветительства. Смоленское губернское земское собрание весной 1912 года постановило «...осведомить широкие массы населения с событиями 1812 года в пределах своей губернии путем распространения брошюры, которая вместе с исторической правдой событий напоминала бы доблестные подвиги наших предков в прошлом и будила патриотическое чувство в настоящем. Такая брошюра должна быть роздана всем оканчивающим курс начальных школ как министерских, так земских и приходских. Количество подлежащих бесплатной раздаче таких книжек определить приблизительно от 15 до 20 тысяч стоимостью 15— 20 коп. за экземпляр, а потому ассигновать на издание такой книжки-брошюры в 3—4 листа с несколькими гравюрами и портретами 3000 руб. Так как книжка эта может представлять интерес и получить распространение помимо учащихся в школах, то издать ее и для продажи, на что и открыть управе кредит из оборотных средств по запасному капиталу до 1000 руб.»[27]. Общественный интерес к «Великой године» породил также драматургический бум. Дирекция императорских театров объявила конкурс на лучшую пьесу, посвященную 1812 и 1613 годам. Авторы, привлеченные щедрыми призами (победитель получал 2000 рублей), гарантированной известностью и возможными предложениями со стороны руководителей трупп в будущем, проявили незаурядную активность. На суд жюри было представлено 27 пьес об Отечественной войне и 23 пьесы об изгнании польских интервентов и избрании на царство Михаила Романова. Результат конкурса оказался ошеломляющим: одобрение комиссии получили только две пьесы «о Наполеоне», а их авторы были награждены половинными премиями — по 1000 рублей. Все пьесы о преодолении Великой Смуты комиссия признала непригодными к постановке. Формальным поводом послужил цензурный запрет на представление самодержца на театральных подмостках[28]. Своеобразное гражданское мужество и профессиональную щепетильность проявило руководство Мариинского театра, решительно отказавшееся от постановки оперы, написанной «по случаю великой годовщины», — на том основании, что «Дирекцию не удовлетворила ни одна из новых опер, специально написанных к юбилею»[29]. Среди авторов пьес на юбилейную тему были как известные литераторы, так и никому не ведомые сочинители, подхваченные волной патриотизма. В числе первых был В.А. Мазуркевич (1871—1941), издавший к тому времени два сборника стихов и три книги рассказов и пьес. Славу ему принесли стихотворения, ставшие романсами, в том числе «Письмо» («Дышала ночь восторгом сладострастья.»). Мазуркевич представил на конкурс одноактную драму «Наполеон после Бородина», которая выдержала несколько десятков постановок только в праздничные дни. Принял участие в юбилейной кампании и Ф. Сологуб. Его пьеса «Война и мир», являвшаяся инсценировкой романа Л.Н.Толстого, прошла цензуру, однако к постановке принята не была. В честь юбилея на Александринской сцене 26 августа 1912 года была поставлена пьеса А. Бахметьева «Двенадцатый год. Хроника в 11 картинах». В 1912 году особой популярностью (и спросом в нотных магазинах) пользовались музыкальные произведения, как написанные столетие назад и к началу ХХ века уже подзабытые, так и сочиненные к юбилею. В их числе «Минин и Пожарский, или Освобождение Москвы» С. Дехтерева, «Победа» И.А. Ленгарда, «Траурный марш на смерть генерала Кульнева» П. Долгорукова, «Торжественный марш на вход в Париж Его Величества Императора Александра I» Д. Штейбельта, «Марш на погребение защитителя России главнокомандующего армиями генерал-фельдмаршала князя Голенищева- Кутузова Смоленского в знак бессмертной памяти» Ф.Л. Янома (Ямшинова), «Раздайтесь, напевы победы, / Пусть русское сердце вздрогнет» М.И. Иппо- литова-Иванова, «В память 1812 года» А. Кастальского и подобные им сочинения С. Траилина, Н. Кленовского, В. Гартевельда, Н. Казанли. Музыкальный критик «Русского слова» дал им следующую оценку: «К сожалению, из всего этого множества только три-четыре произведения заслуживают внимания; остальные же ни настроением, ни вдохновением, впрочем, такого в них совсем нет — не соответствуют своему назначению»[30]. «Очевидно, что музыкальная литература по поводу юбилея занимает положение аналогичное тому, которое заняла литература словесная. И там и тут полное отсутствие художественных моментов в творчестве — и наоборот, ярко и резко выраженный момент "рыночный", момент чисто меркантильный. Господа композиторы постарались выбросить в юбилейном году музыку "числом поболее, ценою подешевле" с исключительной целью воспользоваться временным оживлением спроса на этот род музыки». Особо отмечали рецензенты преуспеяние таких авторов, как Ипполитов-Иванов, названный в «Голосе Москвы» «присяжным писателем всевозможных музыкальных пьес "по случаю"»[31]. Театральный обозреватель «Московских ведомостей», укрывшийся под псевдонимом Бэн, без обиняков объяснил низкий художественный уровень пьес, сочиненных к Бородинской годовщине, отношением их авторов к своим произведениям как к продукции, которую у них не получилось бы сбыть в других обстоятельствах: «Эти произведения напомнили мне юбилейные духи или конфекты: не идет у фабриканта какой-нибудь товар, он и воспользуется кстати подвернувшимся юбилеем — возьмет этот товар, завернет в соответственно раскрашенные бумажки, наклеит лубочного рисунка этикетки и пустит в обращение. Завернули свои грошовые дарованьица в пьесы со скверно набросанными изображениями великих событий 12 года и ждут барышей. Право, такое творчество в моих глазах является результатом не вдохновения, а самой заурядной спекуляции»[32]. Обзор юбилейных постановок в другом издании завершался обидным, но справедливым пассажем: «Как тени ночи умирают с первыми лучами солнца, так умрут и все юбилейные пьесы вместе с последней вспышкой догорающей плошки юбилейной иллюминации»[33]. Одним из главных обвинений в адрес авторов было то, что они не сумели «возжечь» души зрителей, жаждавших не исторических картин, а «сердечного соединения» с героической эпохой. Рецензент «Голоса Москвы», писавший о пьесе Бахметьева, горестно подытожил: «Мы на юбилее и только на юбилее»[34]. По мнению другого московского критика, причина провала юбилейных пьес заключалась прежде всего в том, что их авторы не сумели найти идеи, которая воспламенила бы и артистов, и зрителей. Таковой, полагал он, было бы «столкновение расчета, сделанного гениальным умом, с чувством простого русского человека, с его инстинктивною любовью к своей родной земле»[35]. О том, что общество желало не столько сведений о событиях столетней давности, сколько «сопереживания», свидетельствует разочарование, сквозящее в рецензиях на театральные постановки, посвященные Бородинской годовщине. Названная «лучшей из бесталанных» пьеса Бахметьева обвинялась в первую очередь в том, что не давала зрителю нужного эмоционального заряда: «Задача каждого юбилейного торжества сводится главным образом к тому, чтобы присутствующие прониклись, во-первых, смыслом поминаемых событий. А во-вторых, чтобы они эти события пережили вновь своим сердцем. Но это переживание должно носить особенный характер: ведь это торжество; стало быть, участник его должен оторваться от серой обстановки окружавших его будней, он возносится над обыденностью, его сердце бьется учащенным темпом, его душа охватывается священным пламенем великих чувств. Стало быть для устроителя и вдохновителя торжественного праздника обязателен известный романтизм. Без него, без героического освещения событий тут нельзя обойтись вообще, а для театра такое романтическое настроение совершенно обязательно. Менее всего юбилейное настроение может дать Толстой. Все, что дышит известной приподнятостью, что выходит за рамки обыденности и естественности, вызывает в нем непримиримое осуждение. Культ героев и героизма им отвергнут и осмеян. Для юбилейного торжества нам нужны тон и настроение Тараса Бульбы Гоголя, а не спокойный скептический анализ Льва Толстого»[36]. Разгромная рецензия на пьесу Бахметьева завершается словами о том, что зрители были оскорблены отказом оркестра играть национальный гимн, которым обычно завершались юбилейные спектакли: «Возмущаясь и негодуя, оскорбленная в истинном чувстве патриотизма публика недовольно расходилась. Ей основательно таки испортили искренне-праздничное настроение»[37]. Моральные или материальные барыши в юбилейный год приносило все, на чем видели отблеск «Великой годины». В Одессе полиция задержала профессионального бродягу по фамилии Драбенюк, который уверял, что ему сто лет. Вероятно, это был не единожды опробованный способ смягчить суровость властей, но тогда он был особенно действенным, поскольку современники Отечественной войны (хотя бы и младенцы) были в большом почете. Редкий бездомный удостаивался заметки в столичной газете, в данном случае уведомлявшей читателей о существовании человека, который «родился близи Москвы в 1812 г. незадолго до занятия ее Наполеоном»[38]. В Алексеевский комитет по призрению детей лиц, погибших на войне, поступило около 20 тысяч прошений потомков участников войны 1812 года о выдаче им различных пособий[39]. В начале XX века Россия уже была хорошо знакома с так называемыми юбилейными изданиями, однако то, что произошло на отечественном книжным рынке в 1912 году, не имело прецедентов. Общий список книг и брошюр, посвященных Отечественной войне, включал более 700 названий, а их совокупный тираж приблизился к 5 миллионам экземпляров. Примечательно, что из 295 печатных изданий (с указанием года выпуска) всего 5 были изданы в 1903—1907 годах, еще 15 — в 1911-м, а остальные 275 — уже в юбилейный год[40]. Такая динамика говорит о многом: пока о войне 1812 года не стали говорить на всех углах, потребности в большом количестве популярных изданий не было. Можно сказать и смелее: широкой аудитории для таких книг просто не существовало. Власти, судя по действиям Межведомственной комиссии, осознавали важность события для идеологического воздействия на население, но «поспешали медленно», как и полагалось неторопливой российской бюрократии. Частные же книготорговцы действовали по принципу «яичко — к Христову дню». Органы печати пропагандировали те сочинения, в которых видели «верные» идеологические установки. Иван Кашкаров на страницах «Русского знамени» помянул добрым словом брошюру С. Васенко «Год великого испытания» и книгу Н. Михневича «На память об Александре I-м и Отечественной войне». По мнению автора, «после многих десятков лет, предшествовавших нынешнему 1912 году, сквозь преобладавшее в нашей книжной и газетой литературе отрицательное направление, враждебное всему русскому, православному и народному, блеснул как бы светлый теплый луч, взрыв неподдельного, родного и торжествующего возгласа, обрадовавшего и ободрившего каждого истинного патриота своего отечества». Отмечалось, что обе работы написаны «со знанием дела и согреты любовью к родине»[41]. Только в войска Московского округа было разослано 3250 экземпляров книжки Е. Богдановича «Тысяча восемьсот двенадцатый год»[42]. Также имело коммерческий успех издание «Отечественная война и русское общество. 1812—1912», выходившее в 1911—1912 годах. Это была своего рода энциклопедия, каждый том которой состоял из нескольких больших очерков. Руководство изданием осуществляла группа историков во главе с А. Дживелеговым, С. Мельгуновым, В. Пичетом. В обращении к читателям составители и редколлегия обозначили цель своей работы так: «Мы знаем, что одновременно с тем, как мы готовили свою книгу, над работами, посвященными Отечественной войне, сидели и другие. Нам известно, что в числе этих работ будут такие, которые постараются разбудить в читателе низменные шовинистические чувства. Мы не станем на этот путь. Наша цель — дать книгу, объективную в полном смысле слова, — и такую, которая, воздавая должное русскому и русским, не делала бы из квазипатриотического ликования издевательства над французами и их невольными союзниками по "великой" армии. И те и другие слишком дорогой ценой заплатили за безумство Наполеона. Их мужество, их благородные страдания, их трагическая судьба в 1812 году — плохой предлог для шовинистических излияний. Пусть другие заслуживают свои сомнительные лавры на этом пути. Мы будем удовлетворены, если русское общество признает, что книга добросовестно старалась нарисовать верную картину отечественной войны, поставленной в правильные исторические рамки»[43]. Но не один профессионализм был знаменем творческого коллектива. Создатели многотомника, стоявшие на либеральных позициях, объявляли правительство «должником народа»: «Недаром последний период войны называют народной войной. Русский мужик был ее героем, крестьянин — мужественный, самоотверженный, забывший свои собственные крепостные цепи, когда дело шло о борьбе за родину, и вернувшийся под патриархальное помещичье иго, когда ни одного француза не осталось в России. Потому что, чувствуя могущество освободительных принципов, которые пробовал принести с собой в Россию Наполеон, представители русской общественной власти старались противопоставить им те же принципы. Они сулили, то глухо, то довольно явственно, волю мужику, если он поможет сокрушить супостата. Мужик верил и помогал. А когда пришло время награждать его, про волю, да не только про мужицкую волю — забыли окончательно»[44]. Можно привести множество объяснений активного «юбилействования» российских обывателей сто лет назад, но все они будут иметь характер более или менее обоснованных предположений. Непреложным фактом является только то, что в 1912 году в российском обществе родилось и укрепилось представление о необходимости соединения индивидуальной судьбы с историей Отечества через приобретение и использование в быту предметов с исторической символикой. Как уже было сказано, Бородинские торжества стали своеобразным подведением итогов коммеморативной практики в дореволюционной России, среди прочего, в очередной раз подчеркнув раздельность собственно «общества» и «народа»: при том, что исторические символы пользовались спросом и в той, и в другой среде, стремление бородинских крестьян «любой ценой» капитализировать юбилейный ажиотаж намекает на то, что торжества по поводу столетия победы в Отечественной войне представлялись им не в последнюю очередь малопонятной «барской» забавой.
[1] Федотова М.С. Севастопольская оборона 1854—1855 гг. в культурной памяти дореволюционной России: Автореферат дис. ... канд. ист. наук. СПб., 2012. С. 16. [2] См.: 50-й юбилейный год освобождения крестьян от крепостной зависимости: Каталог. СПб., 1912. [3] По полям Бородина: Очерк из путевых заметок и впечатлений. М., 1880. С. 23. [4] См.: Там же. С. 24. [5] Высочайше утвержденный особый комитет по устройству в Москве Музея 1812 г. Выставка 1812 г.: Каталог. М., 1912. Т. 2. С. 1. Паг. 1. [6] См.: Юбилей Отечественной войны. Беседа с министром народного просвещения Л.А. Кассо // Петербургская газета. 1912. № 232. 24 августа. [7] К августовским торжествам. Юбилейные курьезы // Утро России. 1912. № 188. 15 августа. [8] Козловский Л. Знаем ли мы Наполеона? // Русские ведомости. 1912. № 191. 19 августа. [9] Театральное эхо. Кандидат в Наполеоны // Петербургская газета. 1912. № 114. 27 марта. [10] Московское утро. Юбилейные игрушки // Вечернее время. 1912. № 235. 29 августа. [11] См.: К августовским торжествам. Юбилейные платки под запретом // Утро России. 1912. № 190. 18 августа; К августовским торжествам. Конфискации юбилейных пепельниц // Утро России. 1912. № 191. 19 августа. [12] Хроника // Голос Москвы. 1912. № 112. 22 августа. [13] Маленькая хроника // Россия. 1912. № 2075. 18 августа. [14] См.: Юбилейный отдел на выставке 1812 года // Утро России. 1912. № 198. 28 августа. [15] Сатурн. «Лавры героев» // Петербургская газета. 1912. № 121. 4 мая. [16] Там же. [17] Руслан. Московские письма // Петербургская газета. 1912. № 236. 28 августа. [18] См.: Хроника // Петербургская газета. 1912. № 235. 27 августа. [19] Москвич. На Бородинском поле // Россия. 1912. № 2080. 24 августа. [20] См.: Д-ов Л.Г. На Бородинском поле // Россия. 1912. № 2082. 26 августа; Клепацкий Г. Бородино в дни торжеств // Россия. 1912. № 2085. 30 августа. [21] Телеграммы Санкт-Петербургского телеграфного агентства. По Москве // Русское знамя. 1912. № 184. 15 августа. [22] См.: РГВИА. Ф. 970. Оп. 3. Д. 1693. Л. 14. [23] См.: РГВИА. Ф. 870. Оп. 3. Д. 1694. Л. 120. [24] Н.Н. На Бородинском поле // Вечернее время. 1912. № 175. 20 июня. [25] Мамонтов С. Выставка времени Александра I // Русское слово. 1912. № 195. 24 августа. [26] См.: Томский. У Ю.И. Репина // Петербургская газета. 1912. № 213. 5 августа. [27] ОР РНБ. Ф. 1070. Отд. 3. Т. 2. Л. 398. [28] См.: Юбилейные пьесы // Петербургская газета. 1911. № 80. 22 марта. [29] Мариинский театр без юбилейной оперы // Вечернее время. 1912. № 214. 4 августа. [30] 1812 год в музыке // Русское слово. 1912. № 234. 26 августа. [31] См.: Сабанеев Л. Юбилейный год в музыке // Голос Москвы. 1912. № 202. 1 сентября. [32] Бэн. Пьесы юбилея отечественной войны // Московские ведомости. 1912. № 206. 5 сентября. [33] Дий Одинокий. Дневник театрала // Московский листок. 1912. № 202. 2 сентября. [34] Вильде Н. Впечатления рецензента. Большой театр — «12-й год» // Голос Москвы. 1912. № 198. 18 августа. [35] Дий Одинокий. Дневник театрала. [36] Бэн. Юбилейный спектакль в Большом театре // Московские ведомости. 1912. № 200. 29 августа. [37] Загуляева Ю. Петербургские письма // Московские ведомости. 1912. № 205. 4 сентября. [38] 100-летний нищий // Московский листок. 1912. № 189. 18 августа. [39] См.: Хроника. К юбилею 1812 года // Вечернее время. 1912. № 66. 11 февраля. [40] См.: Высочайше утвержденный особый комитет по устройству в Москве Музея 1812 г. Выставка 1812 г.: Каталог. Т. 2. С. 28—64. Паг. 2-я. [41] Кашкаров И. Прошлое в настоящем // Русское знамя. 1912. № 103. 8 мая. [42] См.: Новости и слухи. По Москве //Русское знамя. 1912. № 176. 4 августа. [43] Отечественная война и русское общество. 1812—1912. М., 1911. Т. 1. С. 5. [44] Там же. С. 4. Вернуться назад |