Александр Резник – историк, научный сотрудник Центра сравнительных исторических и политических исследований Пермского государственного национального исследовательского университета.

 

«Я отнюдь не вижу причин оправдываться перед партией в том, что использовал два летних отпуска не только для лечения, но и для написания книг о литературе и быте, – заявил Лев Троцкий в письме членам ЦК и Центральной контрольной комиссии к пленуму ЦК РКП(б) 23 октября 1923 года, – Могу только выразить удивление, что и из этого факта пытаются сделать обвинение»[2]. Через три дня на самом пленуме он выскажется еще более эмоционально:

 

«Я должен здесь с негодованием отвести все инсинуации насчет моей работы по исследованию вопросов быта – для этой работы, которая, в конечно счете, очень и очень нелишняя, я не отнял ни минуты от своего рабочего времени – я сделал ее во время отдыха в Кисловодске, который был мне дан для лечения»[3].

 

Таким образом Троцкий ответил на упрек его оппонентов из Политбюро ЦК[4]. Эти фрагменты выступления народного комиссара военно-морских дел, председателя Реввоенсовета и члена Политбюро ЦК, несмотря на их краткость, отражают один из аспектов важнейшего политического конфликта внутри руководства партии. Почему деятельность Троцкого «по исследованию рабочего быта» могла спровоцировать партийную критику?

 

Коммунистическое «культурничество»

10 июля 1923 года Троцкий отправил в издательство «Красная новь» рукопись, а на следующий день приложения к ней[5]. Уже 12 июля в «Правде», печатном органе Центрального и Московского комитетов партии, появился анонс будущей книги под названием «Вопросы быта»[6]. Через пять дней по распоряжению Троцкого во все важнейшие газеты было отправлено небольшое письмо. С одной стороны, это был анонс выхода книги, посвященной «вопросам рабочего быта и коммунистического “культурничества”». Но, с другой, высказывание носило явно перформативный характер – автором была четко обозначена цель: сделать эти вопросы «предметом широкого организованного обсуждения – прежде всего в нашей собственной партии». Немаловажно, что призыв был обращен персонально к читателям, а не к институциям, что выстраивало более тесную интерсубъективную связь:

 

«Я очень прошу товарищей, которые заинтересуются поднятыми в книжке вопросами, а также и другими, родственными и смежными темами, присылать мне имеющиеся в их распоряжении материалы и соображения, не стесняясь формой изложения»[7].

 

Не часто вождь партии «очень просит» писать ему, «не стесняясь формой изложения» мыслей. По-видимому, эта просьба отражала попытку выхода на максимально широкую аудиторию.

Важно, что статьи, вошедшие в книгу, публиковались также на страницах «Правды»: две вышли в апреле и мае, а публикация из серии началась с 10 июля[8]. Несмотря на то, что летом общественно-партийная жизнь была менее интенсивной, внимательным читателем это не могло не «прочитываться» как знак новой общественно-политической кампании. Директивного указания на включение в кампанию не было, и это, хотя и наложило определенные ограничения на ее масштабы, но не помешало формированию пространства политической коммуникации.

На момент шестого года революции вопросы, поставленные Троцким в центр внимания, были относительно новыми для партии. Особенное внимание им уделяли теоретики и практики Пролеткульта, но у них были определенные проблемы с легитимацией собственного дискурса после того, как Ленин раскритиковал их за связь с идеями Александра Богданова. Сложно сказать, кто первым из большевиков выделил вопросы быта из общей проблематики «культуры», так как они постепенно, но настойчиво проникали в дискурсивное пространство и политические практики государства и партии, но Троцкий, безусловно, не только ускорил этот процесс, но и придал ему определенное звучание, «открыл» пространство быта для его заинтересованного описания.

Понимание Троцким быта заслуживает отдельного исследования[9]. Основные положения его своеобразной теории могут быть проиллюстрированы на примере статьи «Не о “политике” единой жив человек», которая очень похожа на манифест. Само по себе название статьи весьма показательно. Троцкий в этой статье рассуждает об эволюции понятия политики:

 

«Дореволюционная история нашей партии была историей революционной политики. Партийная литература, партийные организации, все сплошь стояло под лозунгом “политики” в самом прямом и непосредственном, в самом тесном смысле этого слова»[10].

 

Благодаря этому свершилась победоносная революция, и хотя мировая революция все еще оставалась на повестке дня, но, провозглашал Троцкий, «иное время – иные песни». В свою поддержку он привел фрагмент статьи Ленина «О кооперации»:

 

«Мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм. Эта коренная перемена состоит в том, что раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т.д. Теперь же центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную организационную “культурную” работу».

 

Не случайно, что в уже упомянутом ответе на упреки членов Политбюро Троцкий напомнил: «Кстати, т. Ленин, с которым я говорил о намеченных мною статьях, посвященных “пролетарской культуре”, еще года полтора тому назад настаивал на ускорении этой работы»[11]. Утверждения Ленина в статье «О кооперации» не были предметом спора, и Троцкий, с опорой на слова еще живого классика, развивал свой тезис:

 

«Совершенно очевидно, что слово “политика” употребляется тут в двух разных смыслах: во-первых, в широком материалистически-диалектическом смысле, охватывающем совокупность всех руководящих идей, методов, систем, направляющих коллективную деятельность во всех областях общественной жизни; во-вторых, в узком и специальном смысле, характеризующем определенную часть общественной деятельности, непосредственно связанную с борьбой за власть».

 

Такие разъяснения, на наш взгляд, действительно были необходимы, если принять во внимание социальный и культурный состав советско-партийного актива, прошедшего школу гражданской войны. Именно для него Троцкий разъяснял:

 

«Большая политика требует, чтобы в основе работы агитации, пропаганды, распределения сил, обучения и воспитания положены были ныне задачи и потребности экономики и культуры, а не “политики” в узком и специальном смысле этого слова».

 

Отвечая на вопрос о первоочередной задаче, Троцкий дал формулировку, достойную агитплаката:

 

«Нам нужно научиться хорошо работать: точно, чисто, экономно. Нам нужна культура в работе, культура в жизни, культура в быту»[12].

 

В остальных статьях, составивших брошюру «Вопросы быта», рефреном повторялись мысли о необходимости (само)деятельности «снизу», о важности развития советской «общественности», и «общественного мнения», и внимания к «мелочам» быта. Повседневность, которая не так давно стала предметом изучения историков, как понятие и как феномен уже нашла свое отражение в «Вопросах быта». Троцкий, по справедливому наблюдению Баруха Кней-Паза, не отступал от своей теории «перманентной революции», когда утверждал, что неразвитость капитализма в России содействовала социалистической революции, но стала помехой – в качестве культурной отсталости – социалистическому строительству. Еще один, менее теоретический, аспект также мог вызвать несогласие других членов партии. Речь идет о призыве к умеренному использованию государства в поддержку новых культурных норм, которые производятся частной инициативой и добровольными обществами[13]. По мнению Роберта Сервиса, Троцкий лишь «заложил философские основания для культурного сталинизма»[14]. Однако это утверждение становится еще менее справедливым, если рассматривать коммунистическое «культурничество» Троцкого в контексте его политической оппозиционности, или, говоря его словами, в «части общественной деятельности, непосредственно связанной с борьбой за власть».

 

Политика в узком смысле

Осенью 1922 года Троцкий, по его собственным словам, заключил с Лениным «блок для борьбы с бюрократизмом вообще и против Оргбюро [ЦК РКП(б)] в частности», в первую очередь с «тройкой» Иосифа Сталина, Григория Зиновьева и Льва Каменева. Но к лету 1923 года стало очевидно, что в вялотекущем противостоянии оппонентам Троцкий и его сторонники терпят поражение. В то же время разгорался экономический кризис, подогревавший трения между партийными «верхами» и «низами». Все чаще поднимался вопрос об отсутствии «внутрипартийной рабочей демократии». Борьба в «верхах» развернулась в сентябре–октябре, а в ноябре–декабре в нее были вовлечены и «низы»: началась масштабная внутрипартийная дискуссия. Январские пленум ЦК 1924 года и общепартийная конференция осудили оппозиционеров за «мелкобуржуазный уклон» от большевизма и «ленинизма»; тогда же умер и сам Ленин[15].

По образному выражению его наиболее известного биографа, Троцкий «превратил борьбу за власть в борьбу за “душу” революции и тем самым придал новые измерения и новую глубину тому конфликту, в котором участвовал»[16]. Однако нити этих двух конфликтов не были выявлены. Даже советские партийные историки, специализировавшиеся на всестороннем «разоблачении» «троцкизма», рассматривали этот вопрос поверхностно и мимоходом. Основное внимание они уделяли борьбе с «троцкизмом» по вопросам художественной культуры[17]; это объединяло их с таким внимательным западным историком, как Эдвард Карр[18]. Элизабет Вуд, справедливо констатируя, что историки не дали полного объяснения поворота Троцкого к вопросам быта, выдвинула предположения, что Троцкий искал способ непрямой критики своих политических врагов, а также стремился укрепиться в роли преемника дела Ленина на «культурной стадии» революции[19]. Представляется, что дискуссия по вопросам быта могла также выполнять как форму замены, так и «разведки» новых полей дискуссии по вопросам политики партии. Имя Троцкого часто ассоциируется с борьбой против бюрократического перерождения партии. В этой связи необходимо отметить, что статья, в которой увязывались «культурничество» и борьба с бюрократизмом, появилась в «Правде» еще 4 апреля 1923 года (но по каким-то причинам она не вошла в «Вопросы быта»)[20].

Нет никаких оснований сбрасывать со счетов искреннюю заинтересованность Троцкого в широкой дискуссии о культурном строительстве. Неразрывная связь политики и культуры была частью программы революции. Согласно ее логике, чем выше культурный уровень, тем выше политическая сознательность.

Троцкий являлся одним из наиболее талантливых публицистов партии[21]. Дискурсивное пространство было его стихией, и на третьем году отдыха от полномасштабной гражданской войны его публицистическая активность возросла. Как видно из отповеди Троцкого на октябрьском пленуме ЦК, процитированной выше, критике подверглась и его книга «Литература и революция»[22]. Он начал писать ее годом ранее, но в продажу книга поступила, судя по предисловию, не ранее 19 сентября 1923 года. Полемика по вопросу о (не)возможности «пролетарской культуры» была наиболее важной частью «Литературы и революции». Хотя в полной мере дискуссия развернулась лишь в 1924 году, импульс ей был дан публикацией статьи в «Правде» 14 сентября 1923 года, ключевой тезис которой не мог не повлиять и на контекст восприятия дискуссии о новом быте:

 

«Вся наша нынешняя хозяйственно-культурная работа есть не что иное, как приведение себя в некоторый порядок меж двух боев и походов. Главные бои впереди – и, может быть, не так уж далеко. Наша эпоха не есть еще эпоха новой культуры, а только преддверие к ней. Нам в первую голову нужно государственно овладеть важнейшими элементами старой культуры, хотя бы в той степени, чтобы продолжить дорогу новой»[23].

 

Книга Троцкого о литературе была посвящена Христиану Раковскому («борцу, человеку, другу»), незадолго до того снятому «тройкой» с поста главы правительства Украины и назначенному, а фактически сосланному, послом в Великобританию. В этом сюжете связь политики и культуры выступает на поверхности. 12 июля 1923 года в «Правде» публикуется статья Троцкого «Водка, церковь и кинематограф», и в тот же день Политбюро предложило редакции не публиковать «дискуссионных статей по вопросу о [свободной] продаже водки»[24]. Статья Раковского «Вырождение нэпа» на ту же тему была запрещена к печати по распоряжению секретаря ЦК[25]. 27 июля решением Политбюро из редакции «Правды» был выведен крупнейший сторонник Троцкого Евгений Преображенский, потребовавший «всестороннего и публичного обсуждения вопроса» о водке[26]. Троцкий поместил табуированный вопрос в рамки того, что он назвал «широким организованным обсуждением», но, очевидно, как вопрос, подчиненный общей проблематике, а потому менее нагруженный «политикой» в узком смысле слова.

 

Требования партийных масс

«Культурный поворот» Троцкого подогревался и спросом со стороны его потенциальных сторонников. Так, например, еще в октябре 1922 года Троцкий получил телефонограмму от Клубного отдела Коммунистического университета имени Свердлова с «убедительной просьбой» «прочесть ряд лекций в учебном году на политико-культурные темы. Лекция т. Бухарина “Проблемы культуры в эпоху пролетарской революции”, прочитанная для свердловцев, показала, какое огромное воспитательное значение имеют подобные лекции для свердловцев, и поэтому устраивать их является крайне целесообразным»[27].

Лекции, тем более в элитном коммунистическом университете, отличались по формату от рядовых дискуссий в обычных партийных ячейках. Но общим для всех них был интерес к вопросам культурного строительства со стороны молодежи. Автор статьи в журнале «Коммунистическое просвещение» утверждал:

 

«Застрельщиком пропаганды культуры быта была, есть и будет прежде всего молодежь. […] По нашим личным наблюдениям, большинство дискуссий о быте привлекает прежде всего молодежь и носит ярко выраженный эмоциональный характер»[28].

 

Член правления клуба 1-го МГУ, объединявшего рабфак, медфак, факультет общественных наук и физмат, в письме к Троцкому от 2 февраля 1923 года ясно аргументировал практическую значимость вопроса:

 

«Проводник идеологии литература (это не единственный, но важный) в наше нынешнее время путает нас часто и даже сбивает с толку. Кроме того, в искусстве почти такое же положение. [...] Нам необходима ваша одна лекция “О новой литературе”. Она нам уже ясно покажет физиономию свою» (так в тексте)[29].

 

Лекции, судя по всему, Троцкий не прочел, но 18 ноября, как гласил анонс в «Правде», должен был состояться диспут на факультете общественных наук 1-го МГУ на тему «О современной литературе»; вступительное слово было отведено Г. Лелевичу, а из сторонников Троцкого фигурировал один лишь Александр Безыменский[30].

Представить, как выглядела эта встреча, поможет красочный фрагмент воспоминаний Григория Григорова, бывшего в 1923–1924 годы студентом Института красной профессуры и партийным работником, критически настроенным по отношению к политике ЦК:

 

«…Студенты организовали митинг в театре Зимина на Малой Дмитровке, посвященный вопросам культуры и литературы. Было известно, что выступит Троцкий. […] Театр был забит до предела, а Театральная площадь и Малая Дмитровка были запружены народом, люди хотели если не послушать, то хотя бы увидеть легендарного героя русской революции. Тогда в народе еще так считали. […] Когда Троцкий подошел к трибуне, молодежь и студенты устроили небывалую овацию, продолжавшуюся минут 15–20. Троцкий никак не мог начать говорить. […] Он говорил ярко, образно, увлекательно, хотя тема доклада не имела отношения к политике. Он сделал блестящий анализ основных направлений в литературе и в заключение призвал молодежь всерьез читать старых классиков, на которых воспитывалось не одно поколение революционеров. После доклада снова овация, и, когда Троцкий садился в машину, народ непрерывно кричал ура»[31].

 

Формирование пространств коммуникации

Троцкий был из числа тех вождей партии, чьи новые книги были обречены попасть в центр внимания читателей и работников издательской сферы. Этому помогла и статья члена редколлегии «Правды» Вячеслава Карпинского «Коренной вопрос эпохи “культурничества”», которая была опубликована в том же номере, что и анонс книги Троцкого[32].

Главный политико-просветительский комитет республики (Главполитпросвет) включил «Вопросы быта» в число шести приложений к комплекту полугодовой подписки на свой журнал «Коммунистическое просвещение»[33]. Значимость брошюры Троцкого в этом руководящем для политпросветов органе подчеркивалась и в статьях, одна из которых, объяснявшая, как организовать дискуссию в клубе, начиналась с акцентировки значимости происходящих событий: «“Бытовая” кампания, поднятая тов. Троцким, в свою очередь всколыхнула столько смежных вопросов, что исчерпать их целиком еще очень нескоро удастся»[34]. Важно и другое утверждение автора статьи: «Дискуссия о быте – одна из форм пропаганды быта, повсеместно принятая как начало работы»[35].

Показателен пример «Рабочей газеты» (орган московского комитета РКП(б) и Моссовета). За несколько дней до обращения Троцкого с письмом «Вопросы быта» в газете можно было прочитать заметку, в которой рассказывалось о живом отклике рабочих на статью Троцкого о борьбе с «матерщиной». Автор сожалел, что на вынесении резолюций «дело и кончилось». Но его вывод фактически предугадывал будущую кампанию:

 

«Мы считаем – за нами авторитет сотен рабочих писем, – что нужно поставить борьбу за новый быт очередной и самой боевой задачей профсоюзов и культурно-просветительных организаций»[36].

 

Отклики «верхов»

В предисловии к первому изданию «Вопросов быта» Троцкий отметил, что его книга «ни в коем случае не есть популярная брошюрка, мысль о которой явилась исходной точкой работы», но «предназначается в первую голову для членов партии, для руководящих элементов в профсоюзах, в кооперативах и культурно-просветительских организациях»[37]. Обозначенные Троцким руководящие элементы и должны были вовлекаться в новое коммуникативное пространство. Например, 30 ноября заведующий культурным отделом московского городского союза профсоюзов пригласил Троцкого прочитать лекцию о новом быте для рабочих и членов профсоюза в рамках организуемого цикла лекций[38].

Работники партаппарата, вне зависимости от их политического отношения к Троцкому, включившись в дискуссию, сыграли роль в укреплении его авторитета. Например, в журнале Пермского губкома появилась довольно типичная для риторики агитпропа хвалебная статья:

 

«Вопросы быта, вызвавшие целый ряд дискуссионных статей на страницах нашей печати, всколыхнули наши организации сверху донизу. Но надо откровенно сказать, что большая часть статей, если не все, почти ничего не дали в смысле прояснения пути, направления, в котором надо вести работу за создание нового быта. […] И только статьи т. Троцкого дают нам четкий матерьял для понимания окружающего и ключ к достижениям будущего, лучшего коммунистического быта»[39].

 

Интересно, что автором этой статьи, судя по всему, был секретарь губкома, который вскоре выступил против политической оппозиции. Председатель Центральной контрольной комиссии – Рабоче-крестьянской инспекции Украины Дмитрий Лебедь, который тоже вскоре проявит себя защитником линии большинства в ЦК, в докладе на основянско-холодногорской партийной конференции 31 августа 1923 года, тем не менее, солидаризовался с определением переходного времени как «эпохи культурничества», а его выводы, без ссылок на источник, прямо перекликались с предложениями Троцкого[40]. Другой украинский коммунист – Дмитрий Мануильский, – высказавшийся на страницах журнала «Коммунист», определил заслуги книги Троцкого в том, что она «поворачивает внимание партии к бытовым вопросам, помогая членам партии установить правильный подход к рабочей массе и наметить правильные методы агитации». При этом Мануильский посчитал неправильным называть эпоху «культурнической», так как «она будет и эпохой органического строительства коммунизма в тех странах, где пролетариат победит, но и эпохой гражданских войн и войн международных»[41].

В партийном клубе Новониколаевска дискуссию по коммунистическому быту открыл секретарь губкома Заславский:

 

«Он [Заславский] против выпячивания этого вопроса. Сейчас не время заниматься вопросами, которые отвлекают наши ячейки от их непосредственных задач. Это тем более вредно, что вопросами коммунистического быта занимаются исключительно ячейки сибирских советских и партийных учреждений, заменяя вопрос о быте рабочих вопросом о быте ответственных работников… Любопытно, что вопросы “коммунистического быта” не ставятся на низовых ячейках. Там не разговаривают о быте, а творят его в повседневной работе»[42].

 

Любопытно не только противопоставление секретарем губкома подчиненных ему ячеек по социальному признаку, но и использование автором заметки чисто «политического» языка, подсказывающего «правильную» позицию в спорном вопросе: «В числе семнадцати выступавших в прениях товарищей – т. Брыков и тов. Кассиор. Оба держатся линии тов. Заславского»[43]. Достаточно сказать, что Кассиор был главой Сибирского бюро ЦК.

Представители «верхов» могли не только развивать дискуссию, но и прямо препятствовать ей. Агитпроп Юго-восточного бюро ЦК, по мнению одного исследователя, «испугался» «нездорового налета» дискуссии:

 

«Циркуляром от 6 сентября 1923 г. объявлялось, что любая дискуссия могла проходить не иначе, как под руководством “опытных товарищей”, хорошо изучивших брошюру Л. Троцкого»[44].

 

Нельзя с уверенностью сказать, что это было проявлением фракционной борьбы, а не бюрократической «заботы», но бюро ЦК возглавляли Анастас Микоян и Клим Ворошилов – сторонники Сталина[45].

Партийные аппаратчики, однако, не стремились вступать в открытую полемику с Троцким. Как это ни странно, но из всех отделов ЦК наиболее глубоко в кампанию по вопросам быта был вовлечен не Агитпроп, а Отдел работниц (Женотдел) – один из самых маргинальных. 29 июля он провел специальное совещание при журнале «Коммунистка», на котором по «вопросам быта» высказывались студентки, работницы и служащие, в том числе беспартийные. Были приняты решения сформировать и распространить анкету для исследования быта, осветить содержание совещания в печати, а также созвать совещание при журнале для обсуждения книги Троцкого[46]. Но это не могло стать залогом политической лояльности будущему оппозиционеру, учитывая внутреннюю напряженность в Женотделе.

Весной 1923 года Отдел работниц пережил кризис, когда его сотрудница Вера Голубева, сторонница Александры Коллонтай, выступила с критикой методов работы и, в частности, призвала работать с широкими слоями женщин, но профильная секция XII съезда (апрель 1923 года) осудила начавшуюся дискуссию[47]. 2 августа Троцкий получил краткое письмо Голубевой и ее две статьи для «Правды» и «Коммунистки». Коммунистка жаловалась на положение вещей и фактически просила взять под защиту ее взгляды:

 

«Их [статьи] не напечатали (еще больше, в мае за те же приблизительно “идеи” меня сняли [за феминистский уклон] с работы в Женотделе и перебросили в Орготдел, и у меня нет надежды на то, что мои мысли, по существу здоровые, я могла бы когда-нибудь претворить в жизнь. […] Если в моих работах есть действительно что-либо заслуживающее внимания, вы используете это гораздо лучше меня»[48].

 

В данном случае симптоматично, что «уклонистка» обратилась к Троцкому, который сам вскоре будет объявлен «уклонистом».

Судя по всему, единственной из числа (хотя бы бывших) работников ЦК, вступивших в двустороннюю полемику с Троцким, была Полина Виноградская, научный сотрудник Института красной профессуры, а в прошлом – сотрудница Женотдела и «Коммунистки». Основной тезис ее статьи состоял в следующем:

 

«[Для успеха нового быта] нужно покончить с той косностью, которая имеется, и не столько в массах, сколько наверху… Мы стоим на месте в значительной степени вследствие косности наших советских органов и товарищей, возглавляющих их, в большинстве лично не заинтересованных в реформе быта»[49].

 

Казалось бы, Троцкому был близок пафос критики «верхов», тем более – в форме нейтрально-благожелательной по отношению к нему лично, но его ответ был непропорционально резок. Указав на противоречия в статье, он пошел значительно дальше, разгромив все ее тезисы:

 

«Взгляд, будто все дело только в тупости советских верхов, является бюрократическим, хотя – со знаком минус. Власть, даже и самая активная и инициативная, не может перестроить быт без величайшей самодеятельности масс»[50].

 

Свою позицию Троцкий вскоре после этого озвучил в письме сотрудникам Женотдела, опубликованном на первой странице «Коммунистки»[51]. Однако в результате этого обмена мнениями Троцкий не приобрел видимых политических выгод, а возможно, и наоборот – лишь оттолкнул от себя представительниц разных взглядов на работу Женотдела.

 

Отклики «низов»

Уже в статье, опубликованной 14 августа, Троцкий одобрительно цитировал письмо некоего Карчевского о работе кооперации, а через месяц, в предисловии ко второму изданию «Вопросов быта», дополненном новыми статьями, поблагодарил откликнувшихся на его «призыв о присылке своих замечаний, предложений и других материалов». Троцкий утверждал, что его работа «может иметь лишь коллективный характер – все более и более широкого захвата»[52]. Но что представляла из себя коммуникация вождя и представителей широких масс?

Люди писали письма вождям по самым разным вопросам. В архиве Троцкого сохранились и журналистская зарисовка заседания домового комитета, и письмо беспартийного, который, не забыв упомянуть свое пятилетнее пребывание в РККА, «преклоняясь перед… гением» адресата, описывал ужасы проституции в Орехово-Зуеве[53]. Коммуникация с Троцким выстраивалась и по традиционным лекалам «писем во власть»[54]. Многие в тот момент видели в Троцком политика, способного практически изменить привычный уклад жизни. Так, начав «с искреннего рабочего привета», петроградец П. Филиппов, перечислив ряд предложений, закончил свое обращение довольно эмоционально:

 

«Хотелось бы все верх дном перевернуть, чтобы нам жилось лучше. И хочется воскликнуть вам в Москву: тов. Троцкий, Красный Генерал Великой Республики! Ты должен нам помочь улучшить нашу жизнь! Нам надоела нищета, наша отсталость, долой их к черту. Мы заслужили лучшую жизнь. Ведь правда заслужили? Ответь и преврати наши мысли в дела!»[55]

 

Я. Трахтман из Саратова предложил свое стихотворение в книгу Троцкого «в виде вступительного агитклича», по которому видно, что призыв Троцкого мог прочитываться и в духе риторики «военного коммунизма»:

 

«Контрреволюция бита? / Бита. / Тиф? Бит. / Голод? Бит. / Ну, а как относительно быта? / Быт? / Быт забыт. / Красное знамя / Над нами / Мается, / В красное красит завод…/ А извозчик ругается? / Ругается. / А грузчик пьет? / Пьет. / […] / Молот наш все дробит. / Выкинем лозунг: / “На фронт быта.” / И быт / Будет / Бит»[56].

 

Но лучшей иллюстрацией практических результатов обращения Троцкого к широким массам является письмо «организатора рабкоров по Грозненскому району». Уже 25 июля организатор сообщал, что рабкоры «лихорадочно торопились» восполнить «пробел» в деле более внимательного изучения рабочего быта, в подтверждение чего он отправил «дневники рабочих», собранные за две недели[57]. В данном случае можно оставить за скобками дискуссию о том, были ли в 1923 году рабкоры подлинными выразителями настроений «низов»[58]. Действия этого или другого активиста могли определяться сугубым прагматизмом и «карьеризмом». Обретение могущественного патрона – привлекательная цель, тем более, что создание такой формы патронажа, как «шефство», могло прямо ассоциироваться с фигурой Троцкого[59]. Как бы то ни было, рабкоры откликнулись на его призыв[60]. Один коммунист-рабкор газеты «Рабочий и пахарь» (город Рыбинск, Ярославская губерния) написал два письма и даже приезжал в Москву в надежде на личную встречу, имея следующее обоснование:

 

«К вам я обращаюсь и направляю материал за тем лишь, чтобы Вы использовали его в своих статьях, дали направление, директиву местам. (Направляю материал именно Вам для статей, а не для куда-либо в парт., сов. и проф. органы, т.к. в них-то и есть отчасти то, с чем приходится бороться.)»[61]

 

Автор письма отметил, что он намеренно показал негативные стороны «быта коммунистов», о которых «нельзя иногда совсем писать». Его отношение к партийному аппарату было явно критическим, и не исключено, что именно этот рабкор мог оказаться в числе будущих сторонников внутрипартийной оппозиции, которая в Ярославле была связана с редакцией газеты губкома. Однако парадокс состоял в том, что рабкор действовал вопреки призыву Троцкого развивать активность «снизу» и на местах, он призывал Троцкого воспользоваться его авторитетом[62].

Выгоду от апелляции к Троцкому оценили и некоторые представители интеллигенции. 30 ноября 1923 года Троцкий получил письмо Тан-Богораза, представившегося «профессором этнографии Петроградского университета». Владимир Германович Богораз (1865–1936) был известным этнографом с опытом активной политической жизни (он был народовольцем), поддерживал идеи сменовеховцев. Тан-Богораз писал о подготовке сборника, материалы которого могли бы заинтересовать Троцкого:

 

«Хотел бы повидаться с Вами по следующему поводу. В минувшие два года из студентов-этнографов я организовал ряд исследовательских отрядов, которые привезли много этнографического и экономического материала относительностарого и нового быта российской деревни»[63].

 

Судя по всему, встреча не состоялась, но можно предположить, о чем могла идти речь, если принять во внимание фрагмент введения к сборнику Тан-Богораза: «Денег у нас, повторяю, было немного, и мы их делили до крайности скупо»[64].

Впрочем, Троцкий проигнорировал и гораздо более важную базу потенциальной клиентелы. В конце 1923 года он получил письмо от правления паевого товарищества «Пролетарское кино», в котором выражалась просьба написать статью в 3-й номер выпускаемого им журнала по вопросу «Пролеткино и быт». В обосновании подчеркивалось, что Троцкий придавал «огромное значение» кино «как могучему орудию по переустройству быта»[65]. Очевидно, имелась в виду его статья «Водка, церковь и кинематограф». В тот же день помощник Троцкого ответил, что его начальник «в виду болезни не может» написать статью. По этой или по другой причине, но Троцкий так и не стал патроном советского кинематографа, тем более – «пролетарского», ставившего «своей задачей создание идеологически выдержанных красных фильмов, могущих быть проводниками идей коммунизма»[66].

 

Назад к политике

В сентябре 1923 года в закрытом письме секретарям ЦК секретарь Курского губкома нашел необходимым кратко упомянуть:

 

«Вопрос, поднятый т. Троцким о быте, дает толчок – зачастую некоторые ячейки, обсуждая тему, подошли к вопросу с уклоном “верхи и низы”. Пока это отдельные случаи»[67].

 

Хотя в последовавшей внутрипартийной дискуссии в Курске оппозиционеры не добились серьезных успехов, в аппарате ЦК это письмо могло вызвать опасения.

В то же время Троцкий все глубже погружался в водоворот политической борьбы в «верхах». Если 21 сентября он пишет редактору журнала «Красная новь», своему стороннику Александру Воронскому, о дискуссии с Николаем Горловым о футуризме[68], а 29 сентября в «Правде» публикуется его статья по искусству[69], то уже 1 октября он пишет пролеткультовцу Валериану Плетневу: «Благодарю за приглашение на читку пьес. К сожалению, обстановка так круто изменилась, что я лишен возможности заниматься литературными вопросами»[70]. К тому же кругу, очевидно, относились и вопросы быта.

Вопрос о соотношении «культурного уровня» членов партии и возможностях ее демократизации был одним из центральных[71], однако ни Троцкий, ни его оппоненты не смешивали смысловые потоки двух дискуссий. Но это не означает, что «культурнические» статьи Троцкого не могли напрямую увязываться с его политическими статьями времен дискуссии. Так, 19 декабря состоялось дискуссионное собрание в петроградском Горном институте, в ходе которого один из сторонников Троцкого заявил: «Дискуссия о внутрипартийной демократии тесно связана с партийной этикой и партийным бытом»^[72]. Борис Бродянский, которому принадлежат эти слова, активно выступал по вопросам нового быта на страницах журнала «Красный студент»^[73]. Бродянский входил также в Общегородское бюро ответственных корреспондентов высших учебных заведений Петрограда и, судя по всему, был сотрудником редакции «Красного студента»^[74]. Согласно характеристике, данной секретарем Василеостровского райкома, он был ярым оппозиционером:

 

«Выступает сознательно против линии ЦК. Нет выдержки и устойчивости и в прошлом. Считает собрание Бюро Петроградской организации не авторитетным и не выражающим мнение Ленинградской организации»^[75].

 

Яркий пример, демонстрирующий результаты культурного поворота Троцкого, – взаимоотношения с молодым комсомольским поэтом Александром Безыменским, членом литературной группы «Молодая гвардия». 30 октября Троцкий, по собственным словам, «продиктовал чуть-чуть не статью» Безыменскому о партийной политике в литературе, хотя за месяц до этого говорил о невозможности заниматься этими вопросами[76]. 17 ноября 1923 года в «Правде» была опубликована хвалебная рецензия Троцкого на стихи поэта[77]. Как свидетельствуют письма от 6-го и 11 января 1924 года, Безыменский являлся связующим звеном между комсомолом, одним из основателей которого он являлся, и лидером оппозиции. Троцкий поблагодарил Безыменского за документ, в котором известные активисты комсомола вступились за оппозиционера, и поместил его как приложение в брошюре «Новый курс», опубликованной через несколько дней[78].

Пример того, как в восприятии современников могли переплетаться «Вопросы быта» и «Новый курс», представлен в брошюре Бакинского комитета Азербайджанской компартии «Материалы по самообразованию. Троцкий – Вопросы быта». Она представляет собой список вопросов к четырем «урокам» по главам книги Троцкого.

 

«В предлагаемых главах т. Троцкий застрагивает вопрос о нашей внешней некультурности, грубости обращения, речи, а также об одном из главных зол нашей жизни, пережитке старины – бюрократизме. Он разбирает многочисленные причины этого сложного вопроса, на первом месте нашу культурную отсталость, неслаженность нашего государственного аппарата, особенно классовую разнородность его (присутствие в нем многочисленных реакционных элементов)»[79].

 

Поражение Троцкого во внутрипартийной борьбе, ставшее очевидным к январю 1924 года, не было тотальным – в глазах целых групп партийцев он оставался авторитетной политической фигурой. Тем более не могло поражение Троцкого наложить тень на вопросы быта как таковые. Например, когда на заседании бюро ячейки рабфака Петроградского государственного университета активные сторонники Троцкого предлагали организовать кружок «Новый быт» и сделать соответствующий доклад, лояльное ЦК большинство членов бюро поддерживало их «принципиально»^[80]. В отличие от рабфака, Петроградская военно-железнодорожная школа подготовки комиссарского состава никогда не имела даже эпизодов оппозиционных демаршей. На дискуссионном собрании 3 января 1924 года против безоговорочной поддержки ЦК голосовал всего один человек и один воздержался. А на следующем собрании бюро коллектива по вопросу об очередных задачах докладчик предложил «изучать быт курсантов, ставить вопросы повседневной жизни на собрании»; его коллега предложил список из семи вопросов, первыми из которых значились «бытовые»^[81].

Троцкий не прекратил выступать по вопросам культуры, равно как и рассылать свои тексты в советские и партийные газеты[82]. В 1924 году вышло третье издание «Вопросов быта» и сборник новых статей на близкие темы[83]. Как инициатор широкого обсуждения вопросов нового быта, Троцкий вызывал широкий интерес[84]. «Большое спасибо за привет, – писал Троцкий в газету профсоюза железнодорожников «Гудок» 24 марта 1924 года. – С особенным интересом читаю всегда страничку “рабочего быта”. Вопросам быта суждено, несомненно, занимать все большее и большее место в нашей печати и в нашей работе»[85]. Троцкий был прав: вопросы быта занимали все большее место в политике СССР. Однако, вероятно, это стало возможным благодаря тому, что в массовом сознании «культурная революция» не имела такой устойчивой ассоциативной связи с Троцким (и «троцкизмом»), как революция «перманентная».

 

Заключение

На третьем году послевоенного восстановления Троцкий инициировал широкую дискуссию, которая, в силу поднятых вопросов, постепенно захватывала самые разные слои формирующегося советского общества – и, что важнее, советской «общественности». Частью этой борьбы за гегемонию в обществе была и позиционная война на внутрипартийном фронте. Обсуждение «вопросов быта» явилось формой непрямой политической дискуссии о путях строительства социализма в мирных условиях, в ходе которой выявлялось «общественное мнение» и активность «низов», которые могли бы реформировать тяготеющий к бюрократизации «внутрипартийный режим». При этом деятельность Троцкого и его аппарата не проявляла слаженной политической координации: не было задействовано большинство ресурсов, в первую очередь, пропагандистских (газеты, журналы, собрания и так далее), и почти никто из сторонников Троцкого, занимавших крупные посты, себя в этой дискуссии не проявил. Но и политические враги оппозиционера не стремились ввязываться в борьбу на невыгодном для них поле, предпочитая аппаратные методы, как показала история с дискуссией о водке. Судя по всему, Зиновьева, Сталина и их сторонников волновало расширение коммуникативных пространств дискуссии и рост популярности Троцкого, а не принципиальная сторона «Вопросов быта». Не мог не настораживать и социальный состав авангарда «троцкистов» – интеллигенция и молодежь. Именно поэтому секретарь губкома в Новониколаевске мог выступать против «выпячивания» вопросов быта, якобы «отвлекающих» от «непосредственных задач».

Обсуждение вопросов быта, как бы то ни было, протекало сравнительно демократично, расширялось и имело шансы перерасти как в полноценную политическую кампанию, руководимую ЦК партии, профсоюзов и комсомола, так и в более независимое движение коммунистического «культурничества» снизу. Но эта дискуссия совпала по времени с революционной ситуаций в Германии, которая почти целиком поглотила внимание коммунистов снизу доверху[86], а сразу же после поражения «германского Октября» развернулась беспрецедентно ожесточенная внутрипартийная борьба, результаты которой, вкупе со смертью Ленина, радикально изменили облик партии. И хотя оппозицию поддержало большинство партийной интеллигенции, осуждение «мелкобуржуазного уклона» стало триггером неуклонного падения авторитета Троцкого и тех возможностей политической мобилизации, которые могло дать имя вождя движению «культурной революции» в СССР.