ИНТЕЛРОС > №1, 2014 > Стихи для детей Михаил Есеновский
|
Стихи для детейМихаил Есеновский – прозаик, поэт, лауреат премии «Синяя птица», победитель конкурса «Книга года-2009», автор книг «Ур-юр-выр», «Главный шпионский вопрос», «Пусть будет яблоко», «Луна за диваном», «Где же ты, моя капуста?», многочисленных научно-популярных статей для детей (под псевдонимом Пантелей Петелин), создатель Периодической системы элементов питания, собиратель мифов московского метрополитена, первооткрыватель планеты Колобок, а также «крёстный отец» Шарика и Клары, главных героев журнала «GЕОлёнок». «Таким авторам, как Есеновский, надо ставить памятники ещё при жизни их двоюродных братьев-скульпторов» Самсон Есеновский, двоюродный брат-скульптор. Ошиблись этажомУ мальчика Юры сегодня ангина,
ангина и коклюш поднялись пешком на пятый этаж посидеть у камина, ангина Марина и коклюш Пахом. Пропахший махоркой и сморщенный коклюш, что кашлем смущенье пытается скрыть, и тётка ангина с английским моноклем под ливнем промокли и могут простыть. И Юрина мама им дверь отворила
и, как полагается, их приняла. Парным молоком из ковша напоила и хлеба буханку поесть принесла. А Юра, напялив носки шерстяные и вязаный свитер, залез под кровать, чтоб мама гостям дорогим объяснила: – А Юрочки нету, ушёл погулять.
Ангина и коклюш весь дом осмотрели,
но мальчика Юры нигде не нашли, Обсохли, погрелись, попили, поели, собрали пожиткии дальше пошли. С песней по жизниУ мальчика Юры расстройство желудка,
не может желудок расстройства унять. Он губы надул и обиделся жутко, а Юра причины не может понять: – Прости, если я твой порядок нарушил.
Клянусь, я обидеть тебя не хотел. Быть может,я что-нибудь грубое скушал? Быть может, обидное что-нибудь съел? Я голоса впредь на тебя не повышу,
тебе станет грустно – и я загрущу. Когда ты устанешь, я стану потише. Бандиты пристанут – тебя защищу. Ну хочешь – побегай, ну хочешь – попрыгай, ну хочешь – в игрушки мои поиграй. Ну хочешь – ногами немножко подрыгай. Но слёзы, прошу, поскорей вытирай! Желудок притих, и не слышно рыданий.
Пока не пускает к себе никого. Но минуло время жестоких страданий, и сердце уже не болит у него. Тот случай досадный теперь вспоминают
как глупую шутку, как шалость свою, желудок и Юра, что вместе шагают отныне по жизни и песни поют. Про кровь и любовьУ мальчика Юры кровавая рана.
Он палец сегодня порезал ножом. – Давай перевяжем, – волнуется мама, –
водичкой промоем и йодом прижжём. А Юра ревёт. Чтоб щипало не очень, он просит на рану подуть посильней. И мама старается дуть что есть мочи, насколько силёнок хватает у ней. И гнутся деревья от маминых вздохов,
и тучи исчезли, и дождь перестал, и солнце сияет, и слёзы просохли, и день непогожий как стёклышко стал. Вот тем-то и славятся мамы в народе, что дуют на раны своим сыновьям. Отсюда и ветер бывает в природе – скажите спасибо за то матерям. Вид из носаУ мальчика Юры ужаснейший насморк.
У мальчика Юры рассерженный вид. Он насморку живо велит выметаться, а насморк из носа ему говорит: /div>– Мне очень уютно в двухкомнатной норке,
тут шторки в оборках и окна на юг. Сейчас приступаю я к влажной уборке, и сопли, возможно, ручьём потекут. Волнуется Юра:
– Мой нос не квартира, не дача, не вилла,
не дом, не сарай. А ну-ка проваливай прочь, носопыра, и сопли с собою свои забирай! Но насморк смеётся: – Напрасно психуешь. Со мной, как с тобою,
всё – в стенку горох. В другой раз родителей слушаться будешь, не будешь по лужам ходить без сапог! В животе и в темнотеУ мальчика Юры в квартире тревога –
он пуговку съел с мехового пальто. Ни мама, ни папа теперь не помогут. Теперь не поможет никто и ничто. А пуговка на языке поскользнулась,
упала на самое дно живота и там в темноте беспросветной очнулась, с испугу сидит и считает до ста. От страха у ней поднимается дыбом оставшейся нитки густой волосок, и толстых кишок бесконечные трубы доносят до Юры её голосок: – Я вовсе не думала здесь очутиться.
Я, может быть, с детства боюсь темноты. За это нахальство, за это бандитство, за это бесстыдство поплатишься ты. Ты будешь ходить с животом нараспашку – я пузо твоё изнутри расстегну, чтоб тотчас покинуть свою каталажку. А ты запоздало признаешь вину, но больше тебе никогда не наесться – всё будет в отверстие прочь вылетать. Запомни вперёд: неумно, неуместно полезные, ценные вещи глотать! Не геройУ мальчика Юры на пальчике прыщик.
У прыщика очень расстроенный вид. Он вечно везде справедливости ищет, и Юре поэтому так говорит: – Да, я не красавец. И ростом не вышел.
И храбрым героем меня не назвать. Но маленьким винтиком сложной машины всегда неприятно себя сознавать.>/div>
Ну ладно ты вскочишь на лбу или шее,
есть шанс быть замеченным сразу тогда. А места под солнцем занять не успеешь, никто не узнает тебя никогда. Никто не прижжёт тебя смоченной ваткой, и доброго слова не скажет тебе. Не спросит никто, всё ли дома в порядке, несчастье придёт – не поддержит в беде. А я ведь не хуже любой скарлатины. И всё же я – прыщик. Судьбу проклиная,
живу я на свете, надежду храня. За что же мне выпала доля такая? Так Юра, хоть ты, не забудь про меня! На памятьУ мальчика Юры сегодня ветрянка,
повсюду её заразительный смех. Девчонка ветрянка пришла спозаранку,
на бал приглашает решительно всех. Ведёт сквозь кусты по одной из дорожек
огромного парка к большому дворцу. И белое платье в зелёный горошек
весёлой ветрянке сегодня к лицу. И кружится Юра с ветрянкой на пару,
и белого платья летят кружева, и щёки пылают и светятся жаром, и кругом за кругом идёт голова. Но ветер подул, и исчезла ветрянка,
лишь белого платья мелькнул лоскуток. Бриллиантовой зелени тусклая склянка поставлена
в дальний в шкафу закуток. Как будто и не было белой беглянки,
как будто не встретились с ней на балу. И только над бровью пленительной ямкой
остался ветрянки смешной поцелуй. Свинью подложилиУ мальчика Юры тяжёлая свинка,
здоровая свинка в кровати лежит. Он свинку по спинке колотит: – Подвинься!
А свинка на это ему говорит:
– Ты, верно, обижен, что горло раздуло
и температура с утра поднялась? Что я на кровать завалилась, как дура, когда мне положены лужи и грязь? Люблю я, конечно, в грязи извозиться,
люблю из корыта похлёбку хл. Но стоит хворобой какой заразиться, то лучше скорей завалиться в кровать. Здесь есть одеяло и даже подушка, здесь тёплого Юры знакомый бочок. Мы, тесно боками прижавшись друг к дружке, поборем болезнь, не робей, старичок! Битва при БирюлёвоДышать совершенно становится нечем,
ведь комната Юры в кромешном дыму… А всё дело в том, что сегодня под вечер морская болезнь заявилась к нему. Смертельная хворь оказалась в квартире, из всех пистолетов и пушек палит: – Б-восемь! В-девять! Г-три! Д-четыре!
Ну что, голодранец? Ты ранен? Убит? Широкие плечи в дырявой тельняшке,
ноги деревяшка, блестящий кинжал – при первом же взгляде становится тяжко, тут каждый бы сразу в кусты убежал. – Не стоит бежать, оставайся на месте,
не трусь и своей не противься судьбе! Давай доставай свой игрушечный пестик, я крестик поставлю сейчас на тебе! Как вышел живым из чудовищной схватки, сам Юра не помнит. С тех пор, говорят, он редко уже на уроках в тетрадке рисует до боли знакомый квадрат. Про Анек, Танек, Манек и ЛенокУ мальчика Юры синяк на коленке
размером с дыру на штанах у него. Синяк на коленке, синяк на коленке, опять на коленке, штук пять итого. Их издали видно – мужские коленки,
их синего цвета не спутать ни с чем. И Аньки, и Таньки, и Маньки, и Ленки имеют другие оттенки колен. У Анек, у Танек, у Манек, у Ленок
коленки что надо, да только, увы, какое нам дело до этих коленок без признаков нашей мужской синевы? И в Аньках, и в Таньках, и в Маньках, и в Ленках есть много всего, но не их в том вина, что только в мужских благородных коленках небесная высь и морей глубина. Да здравствуют наши мужские коленки!
Да здравствуют наши на них синяки!
Нас вновь ожидают заборы и стенки,
асфальта наждак и дверей косяки! Чудесное исцелениеБолезненный Юра здоровьем не пышет:
и днём не гуляет, и ночью не спит, и носом не дышит, и ухом не слышит, и в пятке стреляет, и в шее скрипит. Бесцветный бронхит и цветная краснуха
в атаку на Юру идут напролом. И птичий гастрит, и свиная желтуха, и среднего уха тройной перелом. Наш Юра лежит на широкой постели
в компрессах и грелках, закутанный в плед. Души огонёк еле теплится в теле, надежд на поправку практически нет. Быть может, ему, не пройдёт и недели, холодные руки скрестим на груди. Помянем его и игрушки поделим: тебе – самолёты, а мне – … Погоди!
Нет, есть ещё средство последнее всё же, от глаз уберите намокший платок. Там Даша его ожидает в прихожей, зовёт вместе с нею идти на каток. Откуда не ждали, явилось спасенье,
и Юра не выглядит больше больным. Какая удача, какое везенье, что Даша его предпочла остальным! Таблетки – в помойку! Компрессы – туда же! Ведь Юра, похоже, не болен теперь. В прихожей соседская девочка Даша последнюю хворь провожает за дверь. Инфекционная географияШальная болезнь неизвестного вида
напала на Юру на полном скаку – вскочила на левой руке Антарктида, и Африка вздулась на правом боку. То сорок по Цельсию с крестиком-плюсом, то семьдесят с минусом ниже нуля, то вспухнет Америка розовым флюсом, и Юра во сне восклицает: – Земля!
У Юры приливы, у Юры отливы,
штормит и волнуется Юра слегка. И зреют вулканов большие нарывы, и снежною шапкой покрылась рука. Песчаных барханов под мышкой броженье, нарочно щекочут, проси – не проси! Осталось приятным одно лишь движенье – круженье вокруг вертикальной оси. Но сняли со стенки огромную карту,
где реки, и море, и горы, и лес (её бы об стенку как следует шваркнуть – от карты у Юры пошёл диатез), и сразу Америка как-то опала, и больше Австралии нет на Земле, и Африка вроде прохладнее стала, и Северный полюс чуть-чуть потеплел. Потухли вулканы, барханы облезли, и ливень тропический лить перестал… Но Юра откуда-то атлас созвездий
для новой учебной болезни достал. Из головы вылетелоУ мальчика Юры сегодня в прихожей
раздался звонок и его разбудил. Обширный склероз, на студента похожий, вошёл и смущённо сказал: – Подожди… тебя как зовут? Тимофеев Андрюха?
Степанов Серёга? Антонов Филипп? А я кто? Ангина? Ветрянка? Желтуха? А может, Инфаркт Скарлатинович Грипп? Я чем-то тебя заразить собирался
с утра, но, к несчастью, забыл записать. Забыл, хоть и очень запомнить старался. Забыл и сейчас меня нужно спасать. Давай вспоминать, для чего я здесь, вместе,
и что я такое хотел учинить. Быть может, я просто какой-нибудь слесарь? Не нужно нигде ничего починить? А может, я просто твой врач участковый? А ну-ка язык свой скорей покажи. А может, я завуч из вашей спецшколы? А может, я жулик? Ты сразу скажи. А может, я плотник? А может, я дворник? Не может упомнить всего человек! Сегодня у нас воскресение? Вторник? Ноябрь? Весна? Восемнадцатый век? Склероз замолчал и тихонько заплакал.
А Юра склероза за стол усадил, в стакан валерьянки немножко накапал и в чашку горячего чая налил. И пьют они чай с апельсиновым джемом, уютно и весело сделалось им: – Какая нам разница – кто мы? зачем мы? –
когда мы с тобой так чудесно сидим! Отбился от рукУ мальчика Юры сегодня аппендикс
отдельно от Юры отрезан лежит. Он всех волноваться заставил намедни, и Юра аппендиксу так говорит: – Ну что, докатился? Ну что, доигрался?
Ну что, хорошо тебе так вот лежать? Я сколько тебя образумить пытался? Я сколько старался тебя удержать? Ведь ты бы мог стать знаменитым артистом,
на сцене блистать и концерты давать! Шофёром мог стать, моряком, машинистом. Да что машинистом – мог лётчиком стать! Летал бы сейчас над Хабаровском где-то, а так только орган позоришь родной. Тебя хулиганом считают отпетым, и трудным отростком, и просто шпаной. Скажи, для чего ты на свет уродился? Чтоб маленьких бить, малышей обижать? И где ж только этому ты научился? Кому ты стремишься во всём подражать? Конечно же, в том, что на эту дорогу
ты встал, я отчасти и сам виноват. Тебя не поставил на твёрдую ногу, отвлёкся немного – и вот результат. Да, всё это очень и очень серьёзно…
Хотя огорчаться не будем спешить. Быть может, ещё всё исправить не поздно. А вдруг тебя можно обратно пришить? Вернуться назад |