Что в русской истории с Петра бросается в глаза, так это темпы её сверше ния. Ещё Жозеф де Местр удивлялся им в своё время: «Отчего эта фатальная спешка? Можно подумать, перед нами подросток, которому стыдно, что он не ста рик. Все прочие нации Европы два или три века лепетали, прежде чем стали говорить: откуда у русских претензия на то, что они заговорят сразу?» Они и заговорили, и – что удивительно – не просто сразу, но сразу о последнем. Удивительнее всего, впрочем, то, что, заговорив так, они даже не заме - тили своего отсутствия, того, что их нет, не вообще нет, а пока нет – в том же точно смысле, в каком нет будущего, загаданного, еще не свершившегося… Не то чтобы русская история началась с Петра; просто та, допетровская, знала о себе как истории не больше, чем Журден о том, что говорит прозой («листом белой бумаги» назвал её Чаадаев). С Петра, конечно, начинается не история России, а шумно обставленное буждение её в историю, по сути, всё тот же продолжающийся сон с переворачива нием с одного, татаро-монгольского, бока на другой, европейский, бок, по сле чего естественно меняется и топика сновидений, в которых роль воспитателя и опекуна переходит от священника к брадобрею