Надеюсь, читатель не запамятовал, как сентябрьские взрывы над Америкой отозвались в российской печати бумом заголовков вроде "Репетиция конца света!", "Тень Апокалипсиса", "Дыхание Апокалипсиса", "Апокалипсис в эфире". И унисонными подтекстовками — типа раздумий актера Михаила Козакова о том, сколь "страшную безднy" обнаружил для него, Козакова, за таким привычным словом "апокалипсис" подрыв нью-йоркского всемирного торжища. Каюсь, это поветрие мне внушило мысль раскрыть "Апокалипсис" Иоанна Богослова и в обеих моих профессиональных ипостасях — политолога и филолога-герменевтика — поговорить на традиционные апокалиптические темы. О Вавилонской Блуднице, О Царстве Зверя. И, конечно, об Армагеддоне — как же без него?

Общество, которое мы образуем, наследует 70-летней большевистской России — и понятно, что специфика этого 70-летия продолжает влиять на наш нынешний «веер возможностей». Весь вопрос в том, какие из множества характеристик большевистского периода выдвинуть вперед и принять за пер­востепенно значимые при оценке исторической развилки дня наставшего.