Как известно, ностальгия по советскому прошлому часто фиксируется на еде. По словам женщины-билингва, родившейся в 1983 г. в Ленинграде, а проживающей с начала 1990-х гг. в Англии, “I miss some things. I miss the food. Хлеб...” (процесс погружения в прошлое маркируется переходом нарусский язык, сейчас являющийся для нее вторичным). Здесь тоска по утраченному времени усугубляется тоской в пространственном отношении. Но и не-эмигранты способны на схожие евлогии по снеди былых времен. Писатель Евгений Попов недавно с умилением вспоминал, как кормили в конце советской власти в кафе на Невском, например в «Сосисочной», «где в обеденное время зеркала на стенах запотевали от пара, поднимающегося от аппетитных чанахи, солянок, харчо»

На фоне общемировых трендов развития социальных наук история российской социологии может показаться запутанной, а роли, в которых ей приходилось выступать, — амбивалентными. Достаточно сказать, что она дважды рождалась. Первый раз в середине XIX в., когда идеи Огюста Конта быстро перешагнули границы Франции и стали достоянием Старого и Нового света. Успешное развитие науки прервалось в конце 1920-х гг. Социологию объявили буржуазной «лженаукой» и предали насильственному забвению на несколько десятилетий.

Современное понимание традиции, а я буду говорить лишь о его понимании в антропологии и, отчасти и только по необходимости, — в науковедении1, оказалось довольно расплывчатым. Произошло это, по всей видимости, от частого употребления термина во множестве разных контекстов. Слово стало настолько привычным и стертым, что почти перестало работать как понятие, став синонимом едва ли не любого рода преемственности и повторяемости. Однако при всей своей стертости и клишированности понятие традиции продолжает удерживать свое место в ядре тезауруса антропологии и продолжает являться излюбленным объектом внимания и центральным сюжетом огромного количества работ, написанных антропологами, в том числе и российскими