При обращении к этнокультурному многообразию и «разноголосию» (Бахтин) человечества трудно не оказаться в ситуации «обнаружения» сложности и безграничности всего проблемного пространства данного феномена. Естественно, что наличие проблемной «полисюжетности» и ее открытого характера обусловливает важность авторского самоопределения в круге нескончаемый вопросов и о национальный образах мира, и об уникальности каждого из типов «космо-психо-логоса» (Гачев), и о месте любого народа в мировом историко-культурном процессе, и еще о многом-многом, отражающем неповторимость и уроки этнических судеб. Разделяя положение Вильгельма Виндельбанда о том, что «...дифференцированные культурные формы народов должны сохранять свой собственный характер, подобно формам отдельные индивидов...», правомерно, на мой взгляд, выделить и проинтерпретировать ряд тех моментов, которые связаны с индивидуально-личностными проявлениями у человека специфики миросозерцания и жизнеощущения, присущих его народу. При этом особого интереса заслуживают те грани Бытия и Мышления и те стороны этнического самосознания и народного творчества, которые сопряжены с хронотопом культуры.

Не то чтобы я был уж очень артистичным, зато очень хотел быть артистичным. В детстве положено талантливым — рисовать, музицировать, ну, в крайнем случае, в секцию спортивную ходить. Спускаясь с двенадцатого этажа на первый в лифте или пешком, пробовал напевать «Волшебника-недоучку» и убеждался сам: верно говорят про медведя на ухо... Про волшебника-недоучку однако пел не зря: ему бы пошли кособокие кувшины, нарисованные мной на рисовании (оценка — «три с минусом»), или — спотыкающаяся резьба по дереву под папиным наблюдением... Папа-то — умелые руки, вот и со стен глядят с укоризной его чеканки с резьбой всякой — глядят, как папочка поправляет зарывшийся или соскользнувший резец сына. Волшебнику-недоучке сродни мое благоговение перед конструктором и разными моделями, которые еще собрать надо — но как? Ребенок вертит в руках гайку или шуруп и шепчет: поистине, вещь в себе

Однажды прихватила меня «простуда» — вспоминать и думать о Мерабе Мамардашвили. Да, есть тому и элементарное «медицинское» объяснение: перед сном раскрыт последний номер «Вопросов философии» и стал читать интервью Мераба его французской собеседнице. Вот вам и «вирус». Но пусть объяснение есть, но «вляпываться» в него по уши не надо. Дело в том, что по поводу и в связи с Мерабом существует как бы НЛО, некое оставленное им облако, аура, что-то даже вроде тарковского соляриса — мыслящего чувствами и чувствующего мыслью существа, которое вьется во мне и вокруг и может запросто вызвать «простуду» и без видимого «вируса». Явление это вполне объективно, нам с ним ничего поделать нельзя, хотя и многое, казалось бы, можно: например, напитавшись им, написать мемуар, попробовать потеоретизировать, пустив ростки в гуманитарный гумус или в чистую философию... Но что бы мы ни проделывали с этим как бы пришельческим облаком, с этим упорно держащимся на ветру бытия или становления метеоявлением мысли, оно так и останется пребывать в себе, храня свою тайну. И тайна его самодержавия, кажется в том, что лицо, в нем поселившееся, действительно оттуда, где формы не стареют, где присутствует не та или иная традиция, а просто ТРАДИЦИЯ как таковая, или, как говорил Мераб в упомянутом интервью, традиция БЕССМЕРТИЯ