Прежде чем говорить о противоречивом отношении Павла к закону, совмещая эти противоречия и предлагая их последовательное объяснение, обратим внимание на закон. Закон всегда погружен в жизне-присутствие (к Богу) или отринут вместе с людьми. Принципы закона действуют именно потому, что уже являются жизненными устоями: они даны Богом. Речь не о том, чтобы отделить субстанциональную сторону закона от его функций — обратим внимание на закон не как на свод возвысившихся над жизнью правил, а на закон — живую матрицу жизни. Такая тавтология нисколько не возмутительна — речь Библии тавтологична, всегда направлена к первоисточнику,- мы лишь пытаемся следовать этой речи. Слово «матрица » подобрано, чтобы выразить осязаемость основы — отсутствие в законе идеальных, обособившихся от теплой органики сущностей. Конечно, время Павла — время письменной Торы — не той, что обитала в речах пророков, а той, что уже начертана, закрепилась и как будто бы отделилась от своих живых носителей, живых воплощений. И все же запись Торы нисколько не препятствует ее жизненности — в устной речи, делах или заочных увещеваниях благовестие Павла одно и то же — речь или письмо, слово и дело всегда целостны, нераздельно жизненны друг в друге (ср.: 2Кор. 10:11)

Смысл, как чистое выражаемое, имеет определенные способы и формы функционирования в дискурсе речи, связанные, в первую очередь, со способами представления вещей и понятий в слове, когда субъектом в акте говорения постулируются определенные связи между словами и предметами, о которых идет речь (ибо в акте говорения речь автоматически идет и о словах, как способах представления, и о вещах, как их означаемых). Поэтому смысл, с одной стороны, это одна из функций предложения, позволяющая речи выкристаллизоваться из природного потока звуков как имеющее значение нечто, а с другой — атрибут предметов, так как смысл придает им статус выражаемого в дискурсе («об этом имеет смысл говорить»). Смысл же как чистое выражение располагается, следовательно, между словами и предметами; он задает две серии в одновременности, целиком не принадлежа ни одной из них. В связи с тем, что смысл — это то, что выражается (в дальнейшем мы будем придерживаться этой формулировки и более определенные дефиниции смысла вводить по ходу исследования), поле его анализа оказывается необозримо широким, так как средств выражения смысла человечество выдумало огромное количество, соответственно укорененное в структуре человеческих чувств (зрение, обоняние, слух, осязание и способности сознания — мысль, память, эмоции, фантазия). Здесь располагаются все виды художественной деятельности человека, цель которых заключается в выражении значимого для человека и его культуры

Модернизм, постмодернизм и постпостмодернизм относятся к тому пласту в искусстве, теории искусства и эстетике XX века, который является скорее неканоническим, неклассическим. Действительно, с чем связано то, что в итоге, в конце нашего века, одной из выразительных примет культурной ситуации, скажем, во Франции стало уже само название журнала «Revue de la litterature generale» («Общая литература»), трактующего литературу весьма широко: сюда входит и садово-парковое искусство, и искусство подстригать деревья, прогуливаться, заниматься любовью — то есть эстетика повседневности в целом (отечественный аналог — бытовые культурологические истории Л.Рубинштейна в журнале «Итоги»); или мода на сентиментальность, выливающаяся во Франции в «египтоманию», а в России — в «новый сентиментализм»?