В воскресенье, 24 июня, в Ростове-на-Дону погиб заключенный. Это был 51-летний Федор Миронов, отбывавший наказание в исправительной колонии № 2 (ИК-2) Ростова-на-Дону. Из 15 лет он уже отсидел 12. Согласно медицинскому заключению, в ночь с пятницы 22 июня на субботу 23 июня Миронов получил резаную рану верхней части живота шириной около 2 сантиметров. Существуют две версии происшествия: убийство в результате конфликта заключенных и нелепый несчастный случай. Для выяснения обстоятельств смерти Федора Миронова 25 июня на территорию ИК-2 прибыли три члена общественно-наблюдательной комиссии (ОНК) Общественной палаты РФ. Руководитель ИК-2 Вячеслав Кравцов изложил им свою версию произошедшего. По его словам, заключенный ночью мыл умывальную, поскользнулся и упал. Упав, он напоролся животом на ручку тазика, которая была, как уверяют, наполовину оторвана и торчала в сторону. Получив травму, Миронов, как утверждает представитель администрации, чувствовал себя настолько нормально, что даже не захотел остаться в медпункте, хотя ему это предлагали. Рану помазали зеленкой и заклеили пластырем, и заключенный ушел в свой отряд № 13, предпочтя его медпункту. Через некоторое время, увидев, что кровь продолжает идти, Федор Миронов вновь обратился в медпункт. Медработник, найдя, что состояние пострадавшего ухудшилось, отправила его в расположенную рядом МОТБ-19 (областная туберкулезная больница, где лечат заключенных, и не только от туберкулеза). Там ему сделали операцию, а на следующий день он умер по неизвестным причинам. Еще до отправки в больницу, то ли во время первого, то ли во время второго визита в медпункт, Федор Миронов написал расписку в том, что рану получил сам и претензий к администрации колонии не имеет.

Родился я почему-то в городе Невельске, что на Сахалине. Может, потому, что там тогда жили мои родители, а может, тяга к странствиям и к Северу уже тогда во мне стучалась. Потом в возрасте почти года меня имплантировали на Чукотку. Там началась великая комсомольская стройка, и мы на семейном совете решили: ехать! Мой голос был решающим, поскольку я громко орал и мочил пеленки. Видимо эти аргументы и перевесили. Раннее детство проходило весело: мороз, маленькие чукчи вместо игрушек. Садиков там еще не было, поэтому в школу отдали с шести лет – как в камеру хранения. Учился я, да не успевал учиться: слишком много интересного вокруг. Верхнего образования так и не достиг. Хотел в космос, да не успел. Дело жизни – поиск и сдача металла. Естественно, не черного. За что в свое время посмотрел на жизнь из-за другой стороны забора. Все это было в исчезнувшем уже Советском Союзе, и мои обвинения, и тарабанящие в меня статьи Уголовного кодекса, тоже из давних уже уложений. Но нравы тюрьмы с тех пор практически не изменились...

Я стоял в большом, залитом солнцем кабинете возле дверей. Во главе огромного, отполированного до блеска стола сидел какой-то хмырь в сером пиджаке с красным лицом, рядом расположились дяди и тети с одинаковыми лицами, какие-то искусственные, ненастоящие.