Русскому правительству следовало бы весь скот, который нельзя угнать (вглубь России из Прибалтики при наступлении немцев), но мясо которого еще съедобно, превратить в консервы. Получились бы большие запасы, которыми кормить армию. Но разве русские это сделают? Они не немцы, чтобы все использовать. Как я посмотрю на хозяйничанье русских, становится грустно. Разве русским надо было пускать немцев в Балтию и отдавать замечательный урожай этого года?

Какое дело русскому человеку до того, как Первая мировая война отозвалась в творчестве латышских классиков? Самое прямое и непосредственное, даже если опустить утопические постулаты национальной интеграции: ведь Первая мировая война велась русским империализмом, в конечном счете, русским народом. И какой бы нации писатель ни взялся за анализ, художественное воспроизведение событий и людей, втянутых в это необычное, трагическое обстоятельство, без русского солдата и офицера он обойтись не сможет.

Драгуны бегают по пустой платформе, будто кто-то кого-то ловит или разыскивает. Только что возвратившийся жандарм, позвякивая шпорами, расхаживает вдоль станционного здания и с высокомерной усмешкой заглядывает в окна, где телеграфист молча сидит у своего аппарата. Драгунский офицер в повелительной позе сидит за столом и допрашивает начальника станции.