Возвратная миграция и индивидуальные акты «возвращения» членов диаспоры на родину, по всей видимости, становятся все более значимыми современными формами мобильности на территории Евразии. Ранее немыслимые в силу закрытости границ репатриации и акты посещения «далекой родины предков», как и возвращение вынужденных переселенцев, стали сегодня социальной реальностью для многих жителей Евразийского континента.

«Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы. Кто хочет поработать?» — фраза из кинофильма Леонида Гайдая «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика» (1965), ставшая на долгие десятилетия крылатой и почти фольклорной, в глазах первых зрителей фильма имела свою предысторию. В речевом обиходе советских граждан начала 1960-х гг. слова «тунеядец», «без дельник» и прочие бранные эпитеты, обо значающие тех, кто почему-либо уклонялся от дарованного Конституцией 1936 г. «права на труд» (статья 118), отсылали к закону о борьбе с тунеядством, а точнее — к указу 1961 г.

Религиозный компонент — важный механизм конструирования и поддержания этнической идентичности современных бурят. Как показывают исследования, «буддизм <…> воспринимается как этноинтегрирующая характеристика и даже как символ этнической принадлежности» [Амоголонова 2008: 161], он является «одним из важнейших факторов этнической идентификации личности» [Михайлов 1996: 24] и глубоко вплетен в культуру и образ жизни бурятского народа [Елаев 2000: 292].