Размышления по поводу философии постмодернизма привели к размышлениям по поводу вполне определенных доказательств того, что такое Вещь, в средневековой фило-софии, а именно в философии Ансельма Кентерберийского. О его аргументе писали много и не всегда впопад. Его аргумент критиковал сперва Фома Аквинский, затем И.Кант. Его защищал Г.В.Ф.Гегель. Сделала попытку переформулирования аргумента Э.Энскомб (о нем ниже, в основном тексте работы), что вызвало сразу полемику в ряду философов-аналитиков, например, К.Дж.Ф. Уильямса. Не касаясь пока мыслей Канта об Ансельмовом аргументе, который он назвал онтологическим, и это определение прилипло к нему, хотя сам Ансельм назвал его «одним-единственным аргументом», начнем с того, кто считает его не ошибочным, а, напротив, великим, обосновывая критерии этой великости. Речь пойдет о Гегеле.

В произведениях Ф. М. Достоевского заключено огромное богатство знаний о человеке. Романы великого мыслителя с момента своего появления и вплоть до сегодняшнего дня порождают на свет множество интерпретаций, нередко противоречивых. Объясняется это не только сложностью и глубиной мысли Достоевского, но и тем, что время ставит свои задачи, сквозь призму которых всякий раз по-новому прочитываются произведения гениального писателя. Достоевский видел возможность возникновения тоталитарных режимов («Бесы», «Легенда о Великом инквизиторе») и предостерегал от этой опасности. Исследователями была проделана огромная работа по осмыслению великого наследия, раскрывающего негативный опыт социальной жизни. Однако в творчестве Достоевского важна не только его критическая часть, но и позитивные идеи, касающиеся нравственного поступка, счастья и справедливости.

История может уточняться и уточняться. Столько раз, сколько пожелает историк, впрочем и не историк, - любой, кто хочет узнать, как что-то происходило «на самом деле». Но узнать это невозможно. Всегда есть детали, которые были упущены. Действительная история неизвестна даже непосредственному свидетелю, потому что он наблюдал только немногие следствия и не видел причин. Абсолютно точная история известна только Богу. Эта мысль мучила Толстого. Он видел, что чем ближе мы приближаемся к реальному действию, к реальному эпизоду, тем дальше он отстоит от описаний, сделанных очевидцами. Но это значит, что история - всегда ложь. Или в лучшем случае приблизительность. Поэтому Толстой начал уходить от известной ему реальности дневников и документов и строить мифические образы тех же Наполеона или Кутузова. Там, где у него миф - там неправда (с точки зрения истории). Потому что он этот миф подчиняет идее истории. Не случайно в своей историософии Толстой приходит к абсолютному фатализму - к невозможному представлению об истории как совокупности действий всех людей. В этом случае история рассыпается на мельчайшие действия. Но наш мир, хотя и состоит из таких действий, не может восприниматься таким образом, точно так, как мы не можем воспринимать человека как совокупность клеток, не говоря уже человеке как совокупности атомов.