В развитых странах Запада, в Южной Америке и на Ближнем Востоке политический терроризм стал обыденным явлением. Однако тезис, что террористическая война — один из специфических видов войны, упорно опровергается — прежде всего представителями левых и либеральных сил. В особенности левые тотчас же пытаются приписать государственной власти намерение воспользоваться этим тезисом для того, чтобы лишить граждан записанных в законе основных прав. […]

«Если человек сопротивлялся, палач, по-видимому, набрасывал ему на голову пальто и обвязывал веревкой шею, — получалось вроде капюшона, — и волок его на край котлована; многие трупы найдены в таком виде, а пальто оказывалось простреленным в том месте, где оно покрывало череп. Те же, кто шли на смерть не сопротивляясь, видели, вероятно, самое чудовищное. Их товарищи лежали по краям обширного котлована, голова к ногам, словно сардины в банке, а в середине могилы более беспорядочно. Там и сям исполнители уминали трупы, тащили, топтались в крови, словно мясники на бойне. Когда все было кончено, когда раздался последний выстрел и пробили голову последнему поляку, мясники (которых, может быть, обучали в юности сельскому хозяйству) предались невиннейшему из занятий — они стали разравнивать землю и сажать хвойные деревца поверх учиненной бойни».

После разрыва наступает критический период, когда ты попадаешь в положение отверженного партией отверженных и блуждаешь в мистических потемках своей души. Твоя бывшая революционность искушает тебя либо ринуться в лагерь бывших противников, либо стать религиозным неофитом. Те из моих друзей, которые преодолели искушение и сохранили интеллект и эмоциональное равновесие, почти все без исключения были людьми устойчивых интересов: писателями, художниками или учеными, — что и позволило им сохранить точку опоры.