Вероятно, далеко не все современные российские фольклористы согласны с тем, что само понятие «фольклор» представляет собой социальный конструкт, что за ним нельзя увидеть неизменных культурных сущностей и что манипулирование образами народного «творчества», «искусства» или «знания» позволяет в большей степени судить не об искомом «народе», но о самих манипуляторах — ученых, политиках, литераторах, религиозных деятелях и т.д. Однако многим исследователям — и фольклористам, и представителям иных гуманитарных дисциплин — такая точка зрения представляется не просто обоснованной, но и открывающей известные эвристические перспективы

В последнее время стали появляться работы, в которых предлагается отойти от явно устаревшей практики «сосуществования» фольклорных и этнографических исследований (в узком смысле «исследований по социальной организации») к описанию элементов традиционной культуры, относящихся к этим двум вроде бы разным ведомствам, в едином ключе с точки зрения общности предмета исследования [Байбурин 2003: 16–17; Белков 2003: 22–25]. В этом плане было бы естественно начать с наиболее изолированной области исследований, которую в настоящее время, без сомнения, представляют классификационные системы родства.

В истории многих народов мира XIX и начало XX в. стали периодом национально-культурного возрождения — массового всплеска интереса к своей истории и культуре, новой постановки вопроса «кто мы?», возвращения в повседневный быт «почти забытых» артефактов и повышения их ценности до национально значимых символов.