В традиционной Японии понятие движения обладало низким статусом. Если говорить об обществе и государстве, то в качестве идеала выступала глубокая древность. В этом «золотом веке» все общественные отношения навсегда пребывали в гармоничном, упорядоченном и принципиально не улучшаемом состоянии. Поэтому предпринимавшиеся время от времени реформы ставили своей целью не развитие, а возврат к нормам прежнего времени, главной из которых считалась строгая иерархия — государственная, социальная, семейная. Понятие прогресса отсутствовало, зато регресс (упадок нравов «нынешнего времени») служил постоянной темой для ламентаций и размышлений. Отсутствие движения воспринималось как безусловное благо. Цель состояла в том, чтобы замедлить движение, то есть энтропию.

Разговор о норме практически всегда сводится к анекдоту о том, что «есть больные, а есть еще не обследованные». Оставим диагнозы медикам, но, даже не будучи специалистами, мы вполне способны в обычной жизни отличить норму от ненормальности (или неадекватности — очень популярное сегодня слово). Прежде всего по тому, как человек проявляет себя на социальном уровне, во взаимодействии с другими. Если он способен налаживать контакты, осваиваться в коллективе, поддерживать отношения, проявлять сочувствие и оказывать поддержку, отстаивать свои интересы, значит, мы сочтем его в целом нормальным членом общества/сообщества, и для нас, в общем, неважно, с какими зелеными человечками он общается, когда остается один.

В 1994 году, кажется, на одном приеме, сопровождавшем очередной тур процесса Черномырдин — Гор, я оказался за одним столом с товарищем Сайрусом Вэнсом, бывшим госсекретарем. В завершение застольной беседы он радушно пригласил меня в США и был поражен, когда я ответил, что в США не поеду, пока там нарушают права человека.