Портрет в интерьере издания » Александр Неклесса
На Север, капитан, на Север!
Аурелио Печчеи, выразительный персонаж сошедшего со сцены, но сохраняющегося в живой памяти эона, как-то обмолвился: «Надо сделать так, чтобы максимум людей могли совершить резкий скачок в понимании действительности». И сам попытался совершить нечто в духе предложенного императива, инициировав Римский клуб – последнюю академию финального столетия. Было это, по сути, приглашением на казнь века сего, обозначенную вскоре как «предел роста», затем – «конец истории», но по ряду причин отсроченную на неопределенное время.
Перемены – синкопы живой тектоники в засушливых землях практики, чья телесность предопределена конъюнктурой цен на кровь, сырье, урожаи; творчество – не слишком предсказуемая, но улавливающая помехи нить осциллографа; наследуемое прошлое – истрепавшийся каталог проб и ошибок. Стандарты тактичного (тактического) поведения предписывают признание прав на занятые территории, закрепляя иллюзию единоверия в стилистике «чья область, того и вера». История, однако, не есть искусство чтения меню, ее добродетели, подобно пифии, воркуют на языке нематериальных обязательств, творимых ежеутренне и ежевечерне, в горе и радости, в дерзновении и суете.
Геополитические композиции рождаются, дряхлеют, порой деградируя в инвалидов; формулы же, доказавшие жизнеспособность, кодифицируются в соответствии с весом и влиянием, будучи отмыты от грязи, набело переписаны и увенчаны овациями в чертогах практики. Трансграничная сумма сообществ склонна конституировать организмы любой этиологии, сообразуясь с градусом успеха, оттесняя на обочину старый порядок, поменяв заодно по ходу матча правила игры.
Характерная для анналов и хроник территориальная экспансия, непременная фиксация результатов сменяются дисперсией инициативных пылинок, празднующих в стиле торнадо проницаемость административных границ. Обретаемый в облачных чертогах magisterium сродни цветению зари – сиянию искр, полыхнувших на кромке высотной границы: это огонь запечатанного Великого океана – субстанции, освобождающейся от предметных или иных ограничений.
Дорожная карта обрывается на краю карты географической. Прежнее общество оказалось исторгнутым из истории, а чтобы бытие имело смысл, на пунктирной траектории цивилизации обозначилась точка сингулярности, чреватая Большим социальным взрывом.
Обменяв личную судьбу на коллективную историю, люди многое знают, но далеко не всё научились понимать.
Сценография Нового мира
XX век – транзит в новый эон.
Этот век, подобно сжатой обстоятельствами пружине, был приведен в некий критический момент в действие. Новый мировой порядок – понятие, толкуемое различным образом, однако борьба идет не столько по поводу констатации переворота, сколько вокруг формулы реализации. Будущее – особое пространство практики: существует исключительно в потенции, меряется разной мерой, обладает оригинальными атрибутами. Даже время – субстанция, казалось бы, органичная для данной категории, – проявляется и понимается несхожим образом, да и течет для разных субъектов с разной скоростью.
Прежний мир развоплощается, диверсифицируется, обитатели теряют статус, их функции пересекаются, подчас совмещаются, смешиваются, но при этом конкретизируются и персонализируются, утрачивая формат обезличенных учреждений. В пространстве международных связей утверждаются влиятельные субъекты – мировые регулирующие органы, страны-системы, государства-корпорации, энигматичные облачные структуры. Социальные, политические, финансовые, знаниевые институты облекаются в подвижные оболочки – суммы взаимодействий, реализуемых все чаще неформальным образом.
Короче говоря, складывается полифоничная среда, формируется многоликое общество.
Прагматичным консенсусом былого и будущего, транзитной фазой политической организации являются региональные и квазирегиональные интегрии, имеющие историко-цивилизационные основания, обладающие оригинальной гравитацией.
Можно выделить несколько осязаемых персонажей. Америка, стимулирующая динамику нового века, доминирует в пространстве мировых регулирующих органов и штабной экономики. Европа – воплощает в Старом Свете многомерную конструкцию страны-системы – Европейского союза. Исламский мир – на первый взгляд наиболее аморфная, но и наиболее динамичная общность, трансграничная, транснациональная по самой сути, – пронизывает протуберанцами прочие миры. И заметно отличная по типологии, однако не менее влиятельная китайская галактика. Список можно продолжать, вглядываясь в меняющиеся политические и культурные очертания региональных левиафанов – Индийского субконтинента, Ирана, Японии…
Присутствует в данном ряду также российское, постсоветское пространство, будущность которого порождает сегодня столь много вопросов.
Генезис и прогноз России
Обеспечение значимого присутствия в новой среде – в значительной мере вопрос эффективности планирования на долгосрочную перспективу.
Российская держава – социальная, культурная, политическая шарада, и лишь определив сущностные черты непростой идентичности, можно рассчитывать на переправу в бурных водах постсовременного транзита. Русский мир и Евразийство – геокультурный ресурс, синергийные аспекты смысловой гравитации, ассиметричные векторы геополитического и геоэкономического действия. Одна из препон на пути проектирования будущего страны – проблематичность гармоничного синтеза данных концепций. Но, возможно, следует пересмотреть сам принцип противопоставления восточного и западного, оперировать нелинейными кодами сложного мышления.
Чтобы отчетливее понять суть позиции, сошлюсь на опыт формирования европейского мира как комплексной (полифоничной) целостности, включающей основные континентальные державы, англосаксонский, северный, средиземноморский, восточноевропейский, балканский регионы. И, к примеру, такую не слишком характерную для исторической Европы общность, как исламский мир. Диффузно рассеянный в теле континента, присутствует он также в формате стран с доминирующим мусульманским населением, включенным тем или иным образом в политическую геометрию ареала (Босния и Герцеговина, Албания, Косово, Турция).
История строительства союза – летопись конкуренции и партнерства версий интеграции, к примеру, Европейского экономического сообщества, европейской ассоциации свободной торговли, Западноевропейского союза. Да и в нынешнем состоянии Европейский мир представляет собой конгломерат разномерных организованностей: Европейский союз, его парламент, совет, комиссия, суд сосуществуют с национальной государственностью членов; параллельно в теле Европы действуют асимметричные по составу Совет Европы, Шенгенский союз, зона евро, ассоциированные с ЕС организации наподобие Восточного партнерства или Средиземноморского союза. А расширив фокус проблемы, взглянув под иным углом, можно увидеть архитектонику ОБСЕ или Североатлантического альянса, включающего также США, Канаду, Турцию.
К тому же ряд территорий, входящих в европейский калейдоскоп, представляют своего рода распределенное множество, будучи рассеянными по миру, присутствуя на иных континентах и островных территориях, не говоря уже о таких формулах политического единения и культурного притяжения, как, скажем, Британское Содружество или франкофония.
* * *
Но все же: какое отношение это имеет к России?
В мире, где значение административных границ ослабевает, существенно возрастает роль социальной и культурной гравитации. Собственно говоря, интегрии XXI века формируются во многом именно по данному признаку. Причем в расширяющейся человеческой вселенной эти галактики и туманности пересекаются, вступают в партнерские и конфликтные отношения, рождая эмерджентные ситуации.
России критически необходима яркая социокультурная гравитация – столь востребованная в новых условиях, особенно при наличии рассредоточенного, многоэтничного, дисперсного общества. Если такой гравитации – энергии культуры – нет, фрагменты несостоявшейся, распадающейся общности рассеиваются в человеческой вселенной или оказываются молекулами иных, могучих организмов. России не нужно определять, Европа она или Азия, Евразия или Азиопа. Она ни то, ни другое. Россия – это Россия, или, как выразился некогда издатель «Отечественных записок» Андрей Краевский (а до него – по апокрифическим пересказам – Петр I): «Россия – это часть света».
Как складывалось данное цивилизационное пространство: Русь, Гиперборея, Великая Тартария – крайняя земля на севере обитаемого мира, фронтирная территория, населенная людьми с особым складом характера, носителями оригинального психотипа, организованными в торгово-милитарные корпорации? В ее генезисе можно выделить три точки интенсивной коагуляции, заложившие очертания будущей субойкумены, – Куявию, Славию, Артанию (пользуясь языком ранних источников). Или киевско-хазарское, псковско-новгородское и волжско-поволоцкое пространства. Внешними же, но определяющими для будущей судьбы края силами были Византия и Орда. Византия одухотворила движение, имевшее целью запредельность, придала ему горний смысл. Орда одарила административно-военной мускулатурой, опытом контроля обширнейших пространств «от моря до моря».
Почему же Москва выиграла геополитическую битву? Москва – административный центр, каталогизатор, финансовый оператор окружавших земель. И в этом качестве она из клиента Орды превратилась в своего рода наследника, последовательно интегрируя сопредельные уделы, а затем лишая независимости все три центра своеобразного сообщества – Новгород, Поволжье, Киев, устремившись далее в иные земли как по уже протоптанным тропам, так и окунувшись в неизведанную запредельность, реализуя архетип «страны пути».
В начале XVIII века сложилась империя – целостное образование с выходом к Белому, Балтийскому Черному и Каспийскому морям, а также к могучим сибирским рекам. Но России еще предстояло решить задачу по освоению открывшихся пространств и просторов.
К последнему морю…
Судьба России – бытие на распутье, выбор дорог. И метафизика тут вполне уживается с географией, хотя вряд ли можно сказать, что в ее душе мирно сопрягаются стремление состояться как гражданин Европы и тяга в запредельное беспамятство континента.
Будучи более-менее осведомлены о европейских перипетиях русской истории, мы, пожалуй, более смутно представляем ее азиатскую драматургию, разыгранную в театре под открытым небом по ту сторону Рифейских гор...
Освоение склонов, предгорий Урала, пространств Сибири и Северного Туркестана, продвижение к океаническому «последнему морю», в страну Гога и Магога (так и обозначено на некоторых картах) уверенно прослеживаются начиная с походов Ермака в XVI веке. И даже ранее, если вспомнить новгородские, поморские фактории «соболиного тракта» или заполярную «златокипящую Мангазею», расположенную недалеко от Карского моря.
Это также история пермских владений Строгановых и Каменного пояса Демидовых, основание Тюмени и Тобольска – «столицы Сибири», Томска и Омска – столицы Степного края, Семипалатинска, Усть-Каменогорска, Барнаула. Для охраны зыбких, подвижных границ было сформировано Сибирское казачье войско. Протягивались путепроводы по сибирским рекам – Оби и Иртышу, Енисею и Ангаре, Лене. Отстраивались и обустраивались ямской и речной Сибирский тракт с Красноярском, Прибайкалье с Иркутском. Осваивалась Восточная Сибирь – проложен Приленский тракт от Иркутска до Якутска. К концу века русские землепроходцы достигли берега Великого океана. Примерно с середины XVIII века деяниями купцов и мореходов на побережье строились фактории, заселялись острова. На Алеутских островах (о. Кадьяк) в 1784 году возникло первое русское поселение в Америке.
Обживалось Забайкалье – Чита, Верхнеудинск, знаменитый Албазин и Албазинское воеводство, Нерчинск, где в 1689 году был подписан первый российско-китайский договор, обосновавший продвижение вдоль притоков Амура и «Каменных гор». Что, в свою очередь, привело в середине XIX века к новым разграничениям территорий с Китаем – заключению Айгунского и Пекинского договоров, имевших следствием колонизацию Уссурийского края – Приморья, были заложены Благовещенск (Усть-Зейский военный пост), Хабаровск и Владивосток.
На край мира
Евразийский транзит реализовывался в двух вариантах. Южносибирское континентальное продвижение дополнялось освоением северной акватории: от западного пути на Грумант («Святые русские острова») до восточного продвижения к Енисею, совмещенного с плаваньем по сибирским рекам, и далее выходом на Чукотку и Камчатку. Этот комплексный морской/речной путепровод делился на трассы – морские ходы поморов: Грумландский, Мангазейский, Новоземельский, Енисейский.
Русская северная утопия, горизонты приполярного пространственного развития – историософская тема, наполненная полузабытыми замыслами, авантюрными проектами, триумфальными свершениями, катастрофическими событиями.
Противостояли здесь России не государства и армии, но пустынные, малозаселенные, подчас безлюдные и бескрайние просторы, геоклиматические перепады, пронизывающий до костей холод, студеное, покрывающееся толстой коркой льда море (на европейских картах XVII века обозначенное как «Гиперборейский океан», на российских «Море-океан» или «Ледовитое море»). Но пульсировало, так или иначе проявляя себя, стремление выйти на край мира, а заодно – обрести дорогу сквозь Студеное море в благословенную землю обетованную, полумифическую Индию.
Попытки пройти по Северному океану в южные моря предпринимали в XVI веке англичане (квазипосольство Ченслера), затем голландцы (плавания Баренца). Первым же, кто совершил еще в XVII веке путешествие из Северного океана в Тихий, был Семен Дежнев, прошедший сухопутным маршрутом из Якутска к Колыме, а затем проплывший по океану до мыса Каменный нос (Восточный) – крайней точки Чукотского полуострова, да и всего Евразийского материка.
Мысль о коротком северном пути из Европы в Азию, должном «укрепить и распространить российское могущество на востоке, совокупляя с морским ходом сухой путь по Сибири на берега Тихого океана», занимала уроженца Поморья Михаила Ломоносова. Свои мысли по этому вопросу он изложил в «Кратком описании путешествий по северным морям и показании возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию», а также в дополнительной записке «О северном мореплавании на Восток по Сибирскому океану». Тогда же Василий Чичагов, будущий российский адмирал, попытался реализовать замысел, но обе его экспедиции, в 1765 и 1766 годах закончились неудачей. Однако и сухопутное, и морское продвижение с каждой следующей попыткой приближалось к кромке Евразийского материка.
Славороссия
Горизонт восточной границы империи предполагал океанический вектор развития, сокрытый в тенетах, казалось бы, сугубо континентальной державности.
Вскоре после успешных путешествий командора Витуса (Ивана Ивановича) Беринга, основания на Камчатке Петропавловска, освоения Забайкалья и обустройства восточносибирских трактов, уходящих на Дальний Восток, открылась удивительная страница российской истории, связанная с Российско-Американской компанией, с видением нового образа страны – Славороссии: грезе дальневосточного «морского царя» Никифора Трапезникова. Или в еще более смелых мечтаниях – о «вселенской океанической державе» Григория Шелихова, «русского Колумба», владельца промысловой компании на Алеутских островах. И Александра Баранова, разорившегося иркутского купца, подписавшего с Шелиховым договор «о бытии мне, Баранову, в заселениях американских при распоряжении и управлении Северо-Восточной компании, тамо расположенной», прозванного впоследствии «русским Писарро».
Русская Америка охватывала Алеутские острова, Аляску, Западное побережье Америки до 55 градуса северной широты и насчитывала десятки поселений от Ново-Архангельска на острове Баранов (Ситха) до форта Росс в Калифорнии. Управлялась она особым образом: первоначально посредством «морских Северного океана вояжиров компании» Григория Шелихова, затем некоторое время как «Северо-Восточная американская компания». В 1799 году император Павел I подписал указ Сенату: «...принимая в непосредственное покровительство наше составившуюся по предмету оных промыслов и торговли компанию, повелеваем ей именоваться: под высочайшим нашим покровительством Российская Американская компания». И предоставил Российско-Американской компании право на собственный флаг, разрешил выпускать деньги (для американских расчетов), вести административное управление, обладать определенными военными полномочиями. То есть фактически образовался российский аналог Ост-Индской компании.
Действительно значительная часть торговых операций РАК велась через Кантон. О той или иной форме ассоциации с пунктирно намеченным контуром Ново-Российской интегрии задумывались на тихоокеанских просторах разные персонажи, к примеру, на Гавайях. Осенью 1815 года Александр Баранов послал на гавайский архипелаг доктора Георга Шеффера, Шеффер возвел на острове три крепости (сохранились руины одной из них – Елизаветинской) и получил от правителя острова Кауаи – Каумуалии прошение о протекторате Российской империи. Александр I и совет компании, однако, не поддержали эту инициативу «во избежание важных неудобств».
Компания организовывала морские экспедиции, в том числе кругосветные, наиболее известное из которых – плавание Ивана Крузенштерна (1803–1805). При этом служба на ее кораблях считалась службой в Военно-морском флоте. Деятельность РАК способствовала закреплению России не только на Американском континенте, но и на обширных тихоокеанских просторах.
В 1867 году Аляска и Алеутские острова были, однако, проданы; эскиз Славороссии поблек, растворившись в водах истории. Дальневосточная же эпопея России только начиналась. Впереди было обустройство Приморского края, строительство Транссибирской магистрали, Китайско-Восточной железной дороги, замыслы Русской Маньчжурии – Желтороссии, возведение столицы Квантунской области – Харбина, учреждение Дальневосточного наместничества с крепостью Порт-Артур и международным торговым портом Дальним…
Продолжалось и освоение Северного морского пути. В 1878 году он был пройден в две навигации Эриком Норденшельдом: сначала до Чукотки, а после зимовки удалось обогнуть и Каменный нос. В 1893 году этим же путем прошел Фритьоф Нансен, а в 1901 году – Эдуард Толль.
С началом нового века и развитием кораблестроения пришла пора ледоколов. Сергей Витте, планируя освоение Дальнего Востока, привлек к работе Дмитрия Менделеева и адмирала Сергея Макарова. Результатом стало проектирование ледокола «Ермак»; Менделеев рассматривал даже более радикальные версии транзита из европейской части России к Берингову проливу – через Северный полюс. Предпринимались попытки пройти Северным морским путем с востока на запад, что вскоре и произошло, но тут уже началась мировая война…
* * *
Таким образом, на рубеже XX века у России вновь после эскиза Русской Америки образовался трансъевразийский трамплин, имевший океаническую проекцию.
Хабаровск, Владивосток, Харбин, Порт-Артур, Дальний – это логистика и терминалы, ориентированные на морские коммуникации и озаряемые мыслью о второй – восточной – столице империи. А если взглянуть на ситуацию пристальнее, то виден и отблеск мечты о российском Царьграде, воздвигнутом на противоположном северо-западному граду святого Петра – юго-восточном полюсе страны, на берегу бухты Золотой Рог, возле пролива Восточный Босфор, на перекрестке миров и континентов. Возведенном, быть может, в историософском смятении, но с искрой «ретроспективной прозорливости»: мыслью о возможном удержании здесь российской цивилизации, ее обновлении и переустройстве в случае сокрушения по тем или иным причинам западной части Северной Ромеи.
История, однако, не пишется циклами в духе вечного возвращения. Непрочитанными до поры оставались роковые страницы с летописанием о грядущих революциях и войнах, гибели Российской империи и распаде СССР. И о появлении на обломках империи, на постсоветских просторах россыпи двух десятков государств с удержанием одним из них имени Россия.
Но и на этой главе новейшего хронографа трансъевразийские сюжеты Русского мира не обрываются...
