Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №2-3, 2009
«— В целом мне понравилась статья отдела партийной жизни. Прежде всего, она берет актуальную тему, убедительно разработана. Но некоторые ее положения, думается, следовало бы сформулировать точнее.
— Вяло, по-моему, написана корреспонденция на первой полосе. Видимо, ее лучше отложить из очередного номера, пусть товарищи поработают над ее содержанием, языком и стилем.
— В почте немало откликов на наши выступления. Значит, они не прошли бесследно, вызвали желание поделиться с газетой своими мыслями«.
Этот вполне сорокинский диалог — из опубликованного в 1981 году очерка ответственного секретаря газеты «Правда» Анатолия Карпычева «Один день редакции»; так (по крайней мере, если верить очеркисту, — а какие у нас основания ему не верить?) общались между собой на редакционных планерках правдисты начала восьмидесятых. Очерк проиллюстрирован фотографией — за продолговатым столом сидят мрачные мужчины средним возрастом по плюс-минус шестьдесят. Роговые очки, пиджаки, галстуки, и, кажется, где-то за кадром, в предбаннике кабинета главного редактора «Правды» аккуратными рядами расставлены одинаковые, черные на красной байковой подкладке, галоши.
Люди за продолговатым столом — журналисты. Самые успешные, самые статусные журналисты Советского Союза; собственно — отсюда и такой почтенный средний возраст, ведь каждый из этих пожилых мужчин шел к этому продолговатому столу долгим и тяжелым путем — из районки через обкомовскую газету, а то и непосредственно через обком или через ЦК (желающих больше узнать именно о правдистах и о том, что с ними стало потом, отсылаю к своей заметке «Грустная „Правда“» в 14-м номере «Русской жизни» за 2007 год) — пока устроишься в «Правду», вся жизнь пролетит.
И мы смотрим сейчас на этих пожилых дядек, смеемся, наверное, над ними, и понимаем, разумеется, что никакие они не журналисты, а обыкновенные номенклатурщики, и сколько бы ни пели они на своих каких-нибудь капустниках популярную песню «Ради нескольких строчек в газете» (или не менее знаменитую «С „лейкой“ и блокнотом», справедливо высмеянную Солженицыным в его известном романе), понятно же, что жили они не ради нескольких строчек в газете и тем более не ради тиражей, или внимания читателей, или признания коллег, а ради каких-то совсем других, не очень понятных нам сегодня номенклатурных ценностей.
«Правда», конечно, это экстремальный пример. Старожилы могут вспомнить десятки других советских редакций, сотрудникам которых не подошли бы сусловские галоши или сорокинские диалоги. Редакций, в которых царили смех, веселье, и плохо скрытый мягкий антисоветизм. Еще одна цитата из советских журналистских мемуаров: «Журналисты расселись прямо на снегу, поджав под себя ноги, и пустили бутылку по кругу. Пили сдержанно, по глотку, стараясь никого не обидеть, не обделить. Идиллию нарушила трель милицейского свистка:
— Кто такие? Бомжи? Документы, конечно, отсутствуют?
«Бомжи» полезли в карманы за удостоверениями.
— Корреспондент газеты... — прочел один из милиционеров.
— Заведующий отделом, — произнес второй.
— Редактор, — начал было третий и, поперхнувшись, закашлял.
Стражи порядка изрядно подрастерялись, примолкли. Инициативу на себя взял старший по званию:
— Дорогие друзья! — гаркнул он. — Разрешите присоединиться?«
Стоит, очевидно, делать скидку на особенности восточного менталитета героев этой сценки (цитата взята из мемуаров бывшего главреда газеты «Грозненский рабочий» Дмитрия Безуглого), но что-то подобное — и в смысле «бутылка по кругу», и в смысле «разрешите присоединиться?» могло, конечно, произойти в любом советском городе, даже в Москве. Журналист — это номенклатура. Милиционер, да и вообще кто угодно, сочтет за честь выпить с журналистом, и вообще, как сказал писатель Юрий Бондарев на XIX всесоюзной партконференции, газетой можно прихлопнуть не только муху, но и человека. Одно слово — власть, и недаром в девяностые журналисты и политики так любили называть прессу четвертой властью. Власть, конечно.
Странно, что поговорки про четвертую власть не было в обиходе советских журналистов — ведь все видимые признаки власти (не «над умами и душами», а именно власти, начальства) достались журналистам девяностых от совка — и Союз журналистов, и Домжур, и знаменитый журфак МГУ, и «большое жюри» Союза журналистов, пытавшееся решать этические проблемы — я однажды ходил на такое заседание; «большое жюри» разбирало персональное дело нынешнего главреда «Русской жизни», написавшего что-то неуважительное о современном искусстве — натурально, сидели за круглым столом почти правдистские пожилые мужчины и решали, вынести нашему Ольшанскому порицание или простить на первый раз. Помню покойного Александра Евгеньевича Бовина, тихо проспавшего все заседание, — от него, впрочем, и не требовалось никаких речей, его задача была — осенять.
А журналистам «Известий» до, по крайней мере, недавнего времени вместо ламинированных пресс-карт, как в остальных редакциях, выдавали настоящие советские бордовые корочки, и даже моего недолгого известинского опыта (два месяца) хватило, чтобы запомнить, как магически действовали такие удостоверения на мелких начальников в провинции.
Эти атавистические номенклатурные приколы, впрочем, давно не имеют никакого значения, да и глупо было бы ждать чего-то другого — если все советские ритуалы закончились, кто сделает исключение для одного, к тому же не самого значительного. Иерархии и правила журналистской корпорации давно выстраиваются совсем по-другому, и недавнее изгнание из Союза журналистов мужчины по фамилии Яковенко, равно как и годичной давности принятие в этот Союз Рамзана Кадырова, выглядит не более чем эпизодом из неинтересной светской хроники. То же самое можно сказать и о созданном в начале двухтысячных неосоветском «Медиасоюзе» — ну, в самом деле, кого он интересует всерьез. Есть еще какие-то журналистские премии — «Золотое перо», или «Искра», или еще что-то, но кто станет определять профессионализм и мастерство по наличию неочевидных премий? Еще есть «Золотой фонд российской прессы», в который специальное жюри зачисляет сразу целые издания — в регионах считается престижным попасть в этот золотой фонд, но, чтобы было понятно, скажу, что из федеральных газет в этот фонд попали «Новые известия»; есть такая газета, оказывается.
На настоящий союз журналистов сегодня больше похоже сообщество «Папарацци» в ЖЖ — в его жизни активно участвуют и газетчики, и телевизиощики, и Бог знает кто еще. Если внимательно его читать хотя бы неделю, можно представить себе, как устроено то, что по какой-то инерции до сих пор принято называть журналистским сообществом, кто в нем лох, жалующийся на издательский дом «Вышиваем крестиком», который задерживает выплату гонораров (не шучу, сам видел такое сообщение), а кто — нормальный пацан, через губу объявляющий о наборе сотрудников в свой новый «стартап». Но завсегдатаи «Папарацци» — это тоже далеко не все журналистское сообщество.
Наверное, если поискать, то объединяющие и иерархизирующие признаки журналистского сообщества найти все-таки можно. После гибели внештатницы «Новой газеты» Анастасии Бабуровой политолог Максим Шевченко то ли цинично пошутил, то ли всерьез совершил открытие, назвав «Новую» лучшей газетой страны на том основании, что именно ее сотрудников — от Домникова и Щекочихина до Политковской и Бабуровой — чаще всего убивают. Может быть, убийства и в самом деле стоит считать критерием — но почему тогда с началом двухтысячных, когда «Новая» резко оторвалась от лояльного властям мейнстрима, в тусовке возобладало снисходительно-брезгливое («Демшиза!») отношение к этому изданию и его журналистам, ныне уже подкрепленное приобретенными «Новой» признаками маргинальности — от круга тем до размера зарплат ее сотрудников?
Но версия Максима Шевченко, даже если она высказана всерьез, все же слишком радикальна. Есть и более объективистские — вот, например, компания «Медиалогия» регулярно публикует рейтинги СМИ, составляемые на основании частоты цитирования, размера и качества аудитории — стоит, очевидно, предположить, что чем влиятельнее СМИ, тем круче и статуснее работающий в нем журналист. Но эти рейтинги тоже — так себе критерий. Из списка пяти самых влиятельных деловых газет по итогам 2008 года («Коммерсантъ», «Ведомости», «РБК daily», «Газета», «Business&FM») можно сделать единственный вывод — в России так мало деловых изданий, что даже пятерку нельзя набрать, приходится учитывать не вполне деловую «Газету». Что же тут иерархизировать?
Есть еще какие-то совсем смешные критерии вроде системы рукоподавания, кропотливо выстраиваемой некоторыми ведущими «Эха Москвы» или посетителями кафе «Маяк», в основном ветеранами и сотрудниками «Коммерсанта» и «Афиши» — в «Маяке», к примеру, не встретишь репортера «Российской газеты», да и есть ли в ней вообще репортеры? Отставные чекисты, работающие в отделе общественной безопасности, точно есть, а про репортеров никто ничего не слышал.
Наверное, чтобы говорить о каком-то едином сообществе, должна быть хотя бы одна тема, которая вывела бы журналистов на какую-нибудь общую демонстрацию — ну, что-то вроде недавней акции лондонских репортеров, вышедших к зданию Скотланд ярда с фотоаппаратами в знак протеста против введенного в эти дни запрета на фотографирование полицейских. Кстати, у нас такой запрет давно действует по факту, но кого он так чтобы сильно возмутил? Очевидно, нет вообще такой темы — ни разгром НТВ в 2001-м, ни убийство Политковской в 2006-м не сформировали никакого журналистского единства. Даже кризис и присущие ему журналистские проблемы никого не объединяют — в октябре один редактор каких-то теленовостей прославился в ЖЖ своей молитвой («просьбочкой»), в которой просил боженьку устроить такой кризис, чтобы «успешные предприниматели опять стали челноками, а колумнистки гламурных изданий — уличными минетчицами», — как будто если колумнистки станут минетчицами, он останется редактором. Но это еще можно списать по графе «юмор и сатира», а, скажем, случай с журналистом Перекрестом — это уже история про звериную серьезность.
Случай — такой. Есть в «Известиях» — в нынешних «Известиях», с их официозной спецификой, — такой журналист, Владимир Перекрест. Он регулярно публикует расследования — то о Ходорковском, который в «Открытой России» готовил кадры антироссийской направленности, то о Березовском, который каким-то хитрым способом торгует британскими визами. И вот, когда в Москве убили адвоката Маркелова и журналистку Бабурову, и все гадали, кто стоит за убийством, этот Перекрест написал статью с жирным намеком на то, что убитые были любовниками, а убил их некий ревнивец. Фактов в статье не было, зато были обороты типа «Высочайшую работоспособность Станислава отмечали многие. Но от их взглядов не укрылся и своеобразный допинг, который давал адвокату дополнительный источник энергии, — пара восхищенных женских глаз, сопровождавших его повсюду».
По поводу статьи Перекреста было много споров — и в ЖЖ, и в других газетах, и даже на радио «Свобода», устроившем специальную дискуссию между Перекрестом и журналисткой Зоей Световой, написавшей открытое письмо против Перекреста. Собственно, существовали в публичном пространстве две точки зрения — Перекреста и Световой. Светова говорит, что Перекрест совершил подлость, потому что грубо вторгся в личную жизнь людей, со дня смерти которых не прошло и сорока дней; что статья Перекреста — не расследование, а одна большая сплетня, и вообще — «что двигало ими, когда они решали опубликовать это наспех склеенное подлое расследование? Задумались ли они хоть на мгновение, как больно будет читать этот текст вдове Станислава, родителям Насти?»
Перекрест отвечает, что родным погибших, наверное, было больно наблюдать политические демонстрации под портретами Маркелова и Бабуровой и устроенный антифашистами погром их памяти на станции метро «Третьяковская» — то есть, если у оппонентов Перекреста негров линчуют, то ему уж сам Бог велел писать про «пару восхищенных женских глаз».
Спорили много и яростно, и совсем не было слышно голосов, которые сказали бы, что Светова неправа в той же мере, что и Перекрест, потому что «личная жизнь» и «сорок дней» для журналиста — совсем не аргументы. Вон, недавно на Алтае разбились насмерть чиновники-браконьеры, и многие журналисты, не дожидаясь ни сорока дней, ни конца официального расследования, называли этих чиновников браконьерами, не задумываясь о том, как больно читать эти тексты вдовам, детям и родителям погибших чиновников. И были правы, потому что — ну как это, не писать, что ли, об этом вопиющем случае?
Если бы меня спросили, каким я вижу идеальное журналистское сообщество, я бы ответил, что с огромным удовольствием отсек бы от него и сторонников точки зрения Световой, и сторонников точки зрения Перекреста — без глупости одной стороны и без цинизма другой сообщество, наверное, стало бы сообществом. Выстроило бы свой небесный Домжур, организовалось бы в Союз журналистов, избрало бы какого-нибудь председателя типа того Яковенко, и все бы началось сначала.
Но все уже и так началось сначала, хоть мы и не заметили — и я даже не о возрождении «Правды» в образе нынешних государственных СМИ, а скорее о том, что эталонный журналист нашего времени, кумир журналистского молодняка и объект зависти коллег — это Андрей Иванович Колесников, много лет прикрепленный к Владимиру Путину и связанный с ним и его пресс-службой, по крайней мере, не меньшими обязательствами, чем со своей редакцией. Но то Колесников, он хотя бы на виду, а знаете, сколько у нас безымянных заложников хороших отношений с ньюсмейкерами, их пиар-отделами и пресс-службами? Сидит такой Акакий Акакиевич — да хоть бы и в крутейших «Ведомостях», — пишет о каком-нибудь Минсельхозе, и дрожит, понимая, что, если Минсельхоз на него обидится, то не о чем ему будет больше писать.
Акакий Акакиевич, кстати — это ведь чиновник, то есть власть. В данном случае — четвертая, но много ли торжествующей романтики в том, чтобы быть такой властью?
