Желанием отдаленного словно огнем разжигаются все части души,
отсутствующее вменяется ими за присутствие.
И туда простираются все помыслы.
Преп. Исаак Сирин

Революционер – человек обреченный… в глубине своего существа не на словах только, а на деле
разорвал он всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром и со всеми
законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира.
Он для него – враг беспощадный, и если продолжает жить в нем,
то только для того, чтобы вернее разрушить…
 Наше дело – страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.
Сергей Нечаев

«Что будет завтра, бойся разгадывать», предостерегал Гораций... Но если все-таки заглянуть за горизонт, прочерченный в согласии с основным качеством живого существа – инстинктом бытия, тесно связанным с конструктивными формами существования? Происходящие на планете события заставляют задуматься о чувствах гнева, боли, незащищенности, испытываемых слишком многими. И отвращения к образовавшейся конструкции мира. Чувствах, способных активировать темную сторону человеческой природы в полном согласии со свободой выбирать между добром и злом.

В том числе в пользу мрачного выбора.

* * *

Христианство мыслит категориями восстановления, исцеляя и обновляя человека (ἀποκατάστασις). Оно возвращает заблудившимся в лабиринтах древнего мира состояние свободы и полноты бытия. Отделяет от ветхости мира сего. Лишает чар господства природу, расколдовывает ее.

Но обретая власть над природой, люди начинают мыслить бытие как пространство утилизации, промышлять им, тиранствуя над переданным в управление естеством, унижая, гипостазируя обретенное дорогою ценой достоинство. Индустриализм, расширяя возможности и утверждая могущество, усугубляет ситуацию, обращая человека в эффективную функцию, жизнь – в сумму операций. Опошление вызывает протест живой плоти, ведет к восстанию против омертвления и деспотизма.

Цель революции между тем затуманивается миазмами помраченного разума: мировоззрение, утратив целостность, рождает лишенное благодати потомство – призрачное поколение идеологий. Вожди бродящих во мгле – из племен отверженных и неприкаянных.

Постиндустриализм лечит подобное подобным: снимает диссоциации, деконструируя механику исторического конвейера. Мир замер в ожидании результатов рукотворной трансмутации, трепеща перед энигмой самовосстановленного человечества.

ЭЛИТНЫЙ ПЕРЕВОРОТ

«Нам всякая чужбина – отечество, и всякое отечество – чужбина».[1] В недрах глобальной практики на рубеже тысячелетий проявился субъект, активно влияющий на реальность. Это комплексные сообщества – эффективно действующие личности/группы, отсеченные от прежних корней, но получившие доступ к могучим инструментам трансграничной цивилизации: финансовым, информационным, организационным, техническим.

Энергичные конклавы: корпорации, союзы, клубы, комиссии, племена, сетевые интегрии, «торы-боры», вдохновляясь футуристичными замыслами и ощущая себя – независимо от регалий прежнего порядка – элитой Нового мира, способны драматично распоряжаться своей и чужой свободой, действуя как с той, так и с другой стороны иерархий. Их диалог при этом ведется поверх голов людей, равно воспринимаемых как хор безликих статистов.

Время, необходимое для организации провокативных и масштабных проектов, сжимается, возможности же воплощения, пространство действия многократно расширились. Мир сегодня – полигон вариабельных полифоничных замыслов, тестовая площадка виртуозных критических технологий, конфликтов между производством промышленного/творческого контента и управлением им.

Для неформальной, но влиятельной элиты, выстраивающей смысловые коридоры в среде стратегической неопределенности, характерны синергийная комбинаторика умножающихся активов, сила умной гибкости, персональное разделение рисков, нестандартность решений, высокий градус креативности. Демонстрационный характер ряда акций уживается с непубличностью других. Амбициозные сообщества не слишком нуждаются в институционализации претензий – по крайней мере, в прежнем смысле – что оборачивается проблематичностью декодирования внешне иррациональных девиаций, анонимностью событий или полисубъектностью неоднозначных инициатив.

Действуя поверх социоконструкций (подчас самой конструктивности), неклассические операторы отличаются произвольным толкованием закона, прямым небрежением им, тягой к точечному, акупунктурному усилию, дискретному героизму и системному, алгоритмичному терроризму. Но, пожалуй, правильнее сказать: они не столько подавляют, сколько игнорируют институты публичной политики, утрачивающие былое значение, обретая черты спектакля и карнавала.

* * *

Все же нынешняя сценография – своеобразная Большая пауза: перерезаемая пуповина постмодерна, его незастроенное предместье и всполохи пост-цивилизации.

Этот смутный театр теней – логово освобожденного творения Франкенштейна: симбиоз произвольных, на скорую руку сшитых регламентов и проектов. Порою, как и всякая химера, причудливого свойства. Однако даже первые картинки калейдоскопа: токсичная финансово-цифровая хрематистика; не вполне сочленяемая в протоколах и логике виртуальность; радиация лучистых семантических облаков; экзотика партисипативных движений и генеральных ансамблей; витальный магнетизм социальных/политических флешреволюций; подвижные, лишенные отечества призраки-обители откровений и коммуникаций; талые воды весны народов; да и упоминавшийся гиньоль терроризма, – заметно повлияли на ментальность человека, усомнившегося в представлениях о реальности.

История, нанося удары, творя прорывы, зигзаги, расплачивается вполне полновесной валютой – опытом. Исследователи, вычерчивая, стирая и переписывая географию n-мерного глобуса, задумываются: что сулят обретаемые координаты? И каковы же теперь правила игры на планете?

* * *

Культурный шок обостряет ностальгию. Травмы, инсургенции, перевороты провоцируют перебои ритма жизни: они кризисные управляющие временем – механики, а заодно инструменты перемен. Между тем инерционность жизни, ее интерактивность (политичность) подчас вынуждают амортизировать, а не решать сверхсложные, криптографические задачи. Результатом оказываются обманчивая пауза, затем – разброд, инволюция. При пересечении же барьеров совершается и нарастает разделение регистров. Сияние Глобального Града обретается порой в переливчатой мозаике осколков.

Через пятьсот лет после вхождения в серебристые покои Нового Света люди обнаружили порог, за ним медные врата Нового мира. Двери распахнуты, однако некогда увитые плющом железо-бетонные «геркулесовы столбы» новой Ойкумены – TwinPeaks: «ахиллесовы ноги» истукана цифрового азарта – невидимою рукой ввергнуты в прах.

Тиражируемая СМИ, фабриками грез картография грядущего – навязчиво апокалиптична, но вместе с тем карикатурна, конъюнктурна, фрагментарна. В среде умножающихся Х-files цивилизация стремится удержать начала, наращивая на изнеженное, израненное тело плотную кожу. Переходя из мира дьявольских альтернатив, чудовищных ошибок, творимых ради продления жизни и удержания ада, к многолюдному обществу, где прежние ценности ставятся ни во что, а человеческая жизнь дешевле, чем на невольничьих рынках древности.

«КОРПОРАЦИЯ ЗЕМЛЯ»

На пороге XXI века распался прежний формат отношений Запада и Востока, Севера и Юга. Мировой Север и мировой Юг – это не «Север», «Юг» двадцати-тридцатилетней давности. Парящий в ожерелье из сателлитов контроля и связи град Нового Севера – трансграничный планетарный кампус, униполярный портал, где генерируются протоколы поведения и вершится конвергенция элит.

Генетически данный мир восходит к североатлантической цивилизации, однако обладает собственным целеполаганием, плотной виртуальной телесностью, протееобразной иерархией, калейдоскопичной, многомерной топографией.

Летучая Лапутания озабочена не столько идеями мирового баланса, стабильности суверенитетов, культуртрегерской экспансии, но скорее доминированием над динамичными сюжетами практики: амплитудами мирового дохода, траекториями ресурсных потоков, модификацией средств господства, капитализацией нематериальных кладовых, отысканием мастерских артефактов, эмиссией искусных аберраций и смысловых синкоп. Будущее при определенных условиях может расцениваться как трофей.

Концерт интерсообщества карточных (alacarte) администраций, контрэлит, астероидных групп, теневых картелей исполняет композицию, перенасыщенную импровизациями и обертонами. Единицей идентичности становится инструмент – тип деятельности, либо принадлежность к сегменту оркестра – влиятельному клану. И менее всего это игра для публики в зале: насельников национальных подворий.

* * *

На теневой стороне Луны течет своя жизнь. Интерлюдия глобального («глубокого») Юга – это номады миноритарных владельцев «Корпорации Земля», альтернативная трансграничность, рассеянная на клочках и делянках планеты.

Пестрая неоархаика пестует, холит экзотику: заумь конспирологии, концепты параполитики, рудименты перекошенного «прямого действия»… Отвергаются либо извращаются коды поведения, характерные для бывшего «большого социума», а конфессиональное и социальное подчас меняется местами. Или синтезируется. Квази-пайщики пытаются доосмыслить, спроектировать, утвердить собственные правила дорожной карты в сетях и нетях актуальной истории. Действовать по нынешним – для них бессмысленно: прекарии остаются маргиналами, не имея ни контракта, обеспечивающего доступ к авуарам цивилизации, ни прямых представителей в глобальном Совете директоров.

Впрочем, в катакомбах глобального андеграунда морлоков и прежде возникали мыслители, деконструкторы, несхожие меж собою, одержимые тем не менее единым желанием подвести мины под рельсы несущегося локомотива Модернити. Сегодня рыцари плутовских личин и гексогена также взыскуют magisterium, способный преобразить маргинала в признанную urbietorbi силу…

Но кое-что меняется.

Одно из сокровищ, извлекаемых из кладовых всевластья – ресурс смерти: деструкция, возведенная в ранг цели и абсолюта. Другими словами, смысл жизни прочитывается не как продвижение к сияющему граду и даже не как снятие обременений, комфортное обустройство быта, но как жгучее, неистовое стремление реализовать единственный неотчуждаемый земной ресурс: смерть.

ПЕРЕКРЕСТОК

По планете расползается архипелаг глобальных пропорций.

Призрачная квазигосударственность Африканского Рога. Кровавая перекройка юго-западного Судана. «Территория перманентной войны» у Великих озер. Сепаратная зона племен в Пакистане. Революционно-криминальные ареалы сельвы. Прочие головоломки «золотых» треугольников, звезд, полумесяцев. Непосещаемые чужаками гетто. Инсургенты и смертники. Армии детей и куски мяса, завернутые в страницы Библии… Все это вотчины и полигоны миноритариев «Корпорации Земля».

Сегодня большинство проводимых ими сделок – контролируемо, векселя – часто ничтожны, однако имеют шанс стать полновесной валютой, будучи обеспечены щедро расточаемой смертью. Чужой и своей. Ресурс востребован на рынке, пользуется спросом в среде комплексных операций. Порою он неплохо конвертируем в другие виды как экзотичных, так и конвенциональных валют.

Феноменология «цивилизации смерти»[2] вшивается острой иглой и крепится кожаными заплатами на ветхой ткани политических/экономических игр.

* * *

Обитатели Юга – легионы вирулентных лангольеров, рассеянных на ограниченной земными пределами территории. Их статус – пожиратели времени, профессиональные безработные, кормильцы родов, наемники-кондотьеры, обезличенные работники общечеловеческой мастерской. Но шаг за шагом они настигают, вгрызаются в настоящее и наследуют землю.

Их претензии на пересмотр конвенционального номоканона не купируемы допэмиссией акций (включая виртуальные кладовые). В грезах нищенствующих нибелунгов проблескивают трансэкономические мотивы. «Кто знает, эта жизнь ни есть ли смерть, и смерть ни есть ли жизнь для смертных»? А вынужденная, привитая либо показная покорность не исключает желания время от времени демонстрировать – даже в огороженных метрополисах – зубы зверя в ночи.

Управление кризисами, инволюция/эволюция рисков согласно пометам в рецептуре, приводит как к разрешению конфликтов, так и форсажу турбулентностей. Самоорганизующаяся критичность может стать привычно сослагательным вывихом, опрокинув удерживаемый мыслью порядок вещей, кардинально изменив при этом понимание истории.

В повседневности случались повороты и перевороты, когда идеалы и замыслы летели прочь с ломающейся на ходу повозки. А следы копыт заметались переменчивыми ветрами. Несокрушимая же и легендарная цивилизация, словно труп Атлантиды, в одночасье погружалась в Лету. Речь, однако, идет о другом: транзитной неравновесности как перманентном и в качестве такового признанном состоянии бытия.

«ЗАХВАТИ БУДУЩЕЕ!»

Когда «над жизнью нет судии» – мир начинает грезить концом истории. Антропологической катастрофой. Постчеловеческим универсумом. Или культурой смерти.

Ну, а если судия есть, но приговор обвинительный? В возникшей сумятице постсекулярная вольница вскроет ледорубами погреба «онтологического первенства ничто», извлекая скользкую и холодную мысль о допустимости и благе деструкции. Возможно безбожия. Но еще чаще – инобожия.

Усмешка холодного разума – в коммерческом характере предложения, ибо есть выбор: «раствориться в небытии» либо «обрести сразу и вдруг бытие иное». То и другое, как говорится, без гарантий.

Вместе с башнями-близнецами рухнул горизонт прошлого столетия, уже изъязвленный, подточенный трещинами Освенцима и ГУЛАГ ‘а, Камбоджи и Руанды (список не исчерпывающий). Потаенная же ипостась постсекуляризма, его темный близнец – союз misérablesи «людей тени», переживших и обративших в профессию собственное искушение сложным действием. Прилежный аспирант, прошедший университеты Крысолова, крошка-горнист выходит из горных пещер на агору с песней-побудкой. И предъявляет права на эксперимент: строительство масштабной траектории на основе собственной версии всепоглощающей жертвенности. Ожидая не менее грандиозного ее разрешения…

Ибо ход истории зависит не только от держателей векселей и реестров, но от совокупной жертвы, выбора человечества. Удивительно, большинство людей, несмотря на органичные/привычные недостатки, не любят, когда цветы топчут, а младенцев убивают. Вечная весна народов – в людской крови, хотя омывается она – той же кровью. В условиях, когда власть нагло, деспотично подавляет личность, душит милосердие, пародирует справедливость, осмеивает благородство, с корнями выпалывая ростки «прекрасных

* * *

Горький привкус, присутствующий в последней сентенции, опознается сознанием, пребывающим в шоке, опасаясь нуклеарного распада основ. Кажется, такое лекарство лучше любого наркотика способно поддержать вкус к холодной жизни, при других обстоятельствах вызывающей омерзение.

В лабиринтах мирового андеграунда, подобно ленте Мёбиуса, связавшей призрачными эскалаторами пузыри земли с воздушными островами, для слишком многих путешественников приоткрываются «кладовые жертвы». Промышляют же опасным ресурсом немногие – глубоко лично, интимно, каждый по-своему. Однако все более массово.

Ну, а умные/безумные головы открывают не только версии ОМП: здесь ведь Клондайк века сего – развертывающиеся веером тропы стратегического селектива.

Идея же корректировки истории жертвой – та идея, на которой зиждилась двухтысячелетняя цивилизация – предельно извратилась, обретая совершенно не христианское звучание. Прежняя история заканчивается. Параллельно, сквозь клише и стереотипы пробивается новая, чьи огненные руны пока непривычны, но картография уже обозначена руинами.

© Александр Неклесса, 2011;

Опубликовано: «Русский журнал» (www.russ.ru), 19 сентября 2011, (печатается по согласованию с автором с изменениями)

[1] «живут они (христиане) в своём отечестве, но как пришельцы… Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество — чужая страна… Находятся на земле, но суть граждане небесные». «Послания к Диогнету» (приписываются Иустину Мученику).

[2] Ср. рассуждение о «культуре смерти» в «Evangelium Vitae» Иоанна Павла II (Ioannes Paulus II, 1995).