Библиотека » Портреты » Александр Бузгалин
Поиск ответа на вопрос «Что есть Россия?» долог. Труден. Мучителен. Драматичен. Подчас трагичен. Иным кажется бессмысленным…
Все последние годы его почти исключительно ведут в рамках одного поля – поля духовно-религиозно-природного бытия. Единственная собственно социальная материя, которая к этому подключается - проблематика государства (но не как носителя права и/или особого аппарата, а как территории-власти-скрепы народного единства). Так ищут нашу специфику Н.Нарочницкая и С.Кара-Мурза, Ю.Осипов и Б.Межуев и многие, многие другие… В результате авторы, принадлежащие к этому проблемному полю в большей или в меньшей мере сходятся на том, что у России (как некоего историко-пространственного континуума, сохраняющегося так или иначе на протяжении многих столетий вопреки всем катаклизмам моей Родины) есть некоторый набор черт, который можно описать в понятиях соборности, народности, православия, державной государственности.
И поскольку все (автор не знает исключений) авторы, принадлежащие к этому полю, стоят на позициях так называемого «цивилизационного подхода» как главного (единственного) ключа к пониманию истории вообще и российской истории, в частности, постольку автор хочет предложить очень жесткое утверждение: в рамках этого подхода нельзя найти ответ на вопрос о специфике российского социума, инвариантах его развития.
При таком контексте в рамках небольшой статьи возможны лишь краткие тезисы-гипотезы.
1. Как нельзя искать специфику России
Сначала о том, как нельзя, на мой взгляд, искать специфику российского социума.
Первое. Ее нельзя искать в тех добродетельных чертах, которые записаны в любом универсалистском, принадлежащем всему человечеству, всем историческим эпохам послании, будь то религиозном (напрмер, известные 10 заповедей…) или светском (Декларация прав человека…), которое люди воспринимают как критерий нравственного поведения.
Так, нельзя искать специфику России в универсалиях христианской религии. Во-первых, потому, что надо точно трактовать религиозные посылы. Если мы вспомним 10 заповедей так, как они были сформулированы в Библии (автор апеллирует к русскому переводу), то, напомню, первые 5 из них посвящены тому, что на первом месте в жизни человека должен стоять Господь. Далее идет набор императивов, многие из которых сегодня выглядят, по меньшей мере, странно (только один пример: в этих заповедях, в частности, говорится, что нельзя возжелать чужого раба, но ничего не говорится о том, что иметь своего раба - аморально).
В общественном сознании эти религиозные заповеди превратились в повторение тех инвариантов человеческого бытия, которые вы найдете (с очень небольшими флуктуациями) в любой другой социально-философской системе.
Вот почему специфику православия, или, тем более, российского социума, здесь не поймать.
(В скобках замечу: я не встречал четкой формулировки такой специфики православия как религии в отличие от остальных ветвей христианства, которая бы точно указывала на основные особенности нашего сообщества. То, что для России – хотя и не только для России и не для всей России – типично православие, не означает, что специфика этой религии есть специфика России. Для Росси на протяжении тысячелетий было типично язычество. Бывшая поголовно православная Российская империя в течение всего лишь нескольких десятилетий превратилась в СССР, где люди были не менее нравственны, духовны и культурны, чем в прежней империи, но о религии в подавляющем большинстве вообще не задумывались…).
Итак, специфику России нельзя искать в универсальных ценностях Человечества. Нельзя, ибо иначе мы себя – русских (в лучшем случае – россиян) выдаем за тех, кто по фундаментальнейшему, универсальному, общечеловеческому критерию лучше других. Те, кто поступает так, по сути утверждают, что МЫ – Русские – адекватнее, полнее, истиннее и т.п. отражаем-воплощаем высшие и универсальные нравственные ценности Человечества. Последнее есть чистой воды национализм.
Второе. Не надо искать специфику российского социума в тех чертах, которые исторически в разное время воспроизводились в разных социумах (сходных социальных характеристиках, проявлявших себя наиболее ярко сначала в одних, затем в других цивилизациях).
В этой связи я (в первый, но не в последний раз в этой статье) предлагаю обратить внимание на социальную философию марксизма, в частности, на такой атрибут классического марксизма как исторический подход к социальным исследованиям. Если мы сравним Францию эпохи позднего феодализма, с одной стороны, с Россией конца XIX – начала XX в. (а это период, к которому принадлежит большая часть тех мыслителей, кого цитируют русофилы), а с другой - с современной Францией, то мы найдем гораздо больше общего между Францией (XVII в.) и Россией (конца XIX в.), чем между Францией (XVII в.) и Францией (XXI в.). Просто в России исторически мы с большим опозданием (примерно на 200 лет) пришли к тому, что было во Франции два века назад, а именно – к позднему феодализму абсолютистского типа, несущего значительные компоненты рождающейся буржуазной системы.
Большая часть той специфики, которую многие отечественные «цивилизационники» приписывают России – это специфика позднефеодальных единых государств со всеми их чертами – приоритет государства, отождествляемого с моно-лидером (в российском случае – самодержавие), религии как формы организации духовной жизни, подчинение индивида целому (человек существует как личность только в духовно-религиозном измерении без прав личности), приоритет геополитических ценностей, прикрываемых той или иной религиозной риторикой (любая военная экспансия, в частности, оправдывается как воплощение религиозных заветов – борьбы с нехристями или с неверными…) и т.п.
Соответственно, то, что противопоставляется этой якобы специфике российского социума – это опять же универсальные черты стандартного буржуазного, рыночно-демократического социума, т.е. того социума, который в той же Франции пришел через два века после «державно-религиозного», а в России начал бурную экспансию лишь 20 лет назад.
Позволю себе в этой связи важное отступление, очень кратко характеризующее радикальные изменения доминант российского менталитета на протяжении всего лишь двадцати последних лет – периода, когда старый марксистский тезис «общественное бытие определяет общественное сознание» проявил себя в очень брутальном, жестком виде.
Отступление 1. Почему постсоветские интеллектуалы четырежды сменили свои убеждения.
На моей памяти, т.е. на протяжении 1975-2009 гг., подавляющее большинство представителей т.н. творческой интеллигенции моей Родины принципиально изменяли свои ценности и установки как минимум 4 раза.
До 1981-1983 гг. они были, в большинстве своем, последовательными и искренними марксистами-ленинцами. В 1987-1989 гг. они были последовательными сторонниками европейской социал-демократии. В 1992-1995 гг. они были в подавляющем большинстве активными сторонниками североамериканской модели либерализма. Начиная с 1999 г., чем дальше, тем больше представители творческой интеллигенции становятся сторонниками государственно-державной модели.
Если мы посмотрим на более широкий круг граждан, скажем, на инженерно-техническую интеллигенцию, учителей, врачей и т.п., то до 1982 г они в большинстве своем интересовались новыми романами в «Иностранной литературе» или очередью за сапогами. С 1985 до 1990 г. они интересовались тем, что опубликовалось про Сталина и Ленина в «Новом мире» и тем, какая мерзопакостная в СССР бюрократия. С 1992 г. они в основном интересовались тем, где достать деньги и как выжить… Дальше я поставил многоточие, чтобы не входить в политику (Помните анекдот: «я кушать хочу - отстаньте от меня со своей политикой»).
Не менее интересный результат дает применение социо-исторического подхода к анализу (не?)приверженности россиян к ценностям демократии и прав человека. Представим себе, что вопрос об этих ценностях был бы поставлен перед россиянами в 1988 г.. Я гарантирую: ответ был бы более продвинутым в сторону демократических ценностей и прав человека, чем у граждан многих западноевропейских стран. Когда же его ставят в 2008 г. результат оказывается прямо противоположным.
Таковы простейшие примеры того, что стереотипы поведения, ценностей и мышления россиян, включая интеллектуальную элиту, изменяются очень быстро и активно под влиянием социально-экономических и общественно-политических условий.
* * *
Продолжим наши размышления о том, как нельзя искать специфику России.
Третье. Нельзя объявлять спецификой России те признаки, которые характерны лишь для некоторых частей социума в некотором отношении, а не едины для всех его слагаемых, не скрепляют его в социум. Это банальность. Но ее забывают. Как забывают и то, что Россия очень разная. И это не столько различие татар, пермяков и москвичей, сколько социально-классовые различия.
Когда собираются русские, американские и китайские бизнесмены, для них принцип: я тебя разорил, уничтожил («естественно», соблюдая правовые нормы и правила рынка) – это нормально, нравственно. «Ничего личного – всего лишь бизнес». И в этом бизнесмены (и американец, и русский) едины.
Когда встречаются представители образовательных, экологических, миротворческих и т.д. движений и организаций Индии, Латинской Америки, Европы, США и России, у них опять-таки работает единый принцип – приоритет интересов человека над соображении максимизации прибыли. И посему они находят гораздо больше общего друг с другом, чем со своими соотечественниками из сферы бизнеса.
Поэтому видеть специфику России в чертах патриархально-общинного крестьянства или некоторых чертах сознания интеллигентов-почвенников и глубоко верующих православных людей - некорректно.
2. Как можно искать специфику российского социума.
2.1. Особенности социально-исторической эволюции России
Позволю себе очевидное (во всяком случае, на первый взгляд) утверждение: поиск специфики социума должен быть основан на соблюдении некоторых методологических принципов.
В частности, если мы исходим из азов системного метода, то задача поиска системного качества (того, что отличает качество системы от суммы качеств элементов и данную систему от любой другой системы, очень огрублено - специфики) российского социума предполагает как минимум следующие шаги. Во-первых, выделение, только тех инвариантов социума, которые характерны для всех этапов его исторического развития; всех социальных, национальных и т.п. групп. Во-вторых, фиксация только тех элементов, которые не характерны ни для каких других социумов (их подсистем) ни на каких этапах их развития. Можно это требование несколько смягчить, поставив задачу выделения всего лишь доминирующих черт, т.е. тех, которые (при всех историко-временных и социо-пространственных вариациях данного социума).
Давайте с целью поиска позитива (во второй раз в этой статье) обратимся к социальной философии марксизма и, в частности, к использованию историко-генетического, диалектического подхода, развитого, в частности, советскими учеными середины прошлого века (он продолжает диалектику Гегеля и Маркса и развит, в частности, в работах Э.Ильенкова и Н.Хессина). В случае использования такого метода поиск специфики российского социума предполагает выделение ее генетически-всеобщего качества (Ильенков), «клеточки» (Хессин), из которого(ой) вырастает все богатство особенных характеристик нашего общества. При этом данная специфика будет не исчерпывающей характеристикой нашей социальной системы, ибо последняя, конечно же, включает не только специфические, но и универсальные, и «заимствованные» черты.
Впрочем, если мы явно или неявно исходим из методологии постмодернизма с ее отрицанием не только системности, но и вообще любых «больших нарративов», акцентом на деконструкции и симулякрах, то все наши предыдущие утверждения можно просто выкинуть за борт дальнейшего поиска.
Однако большинство «цивилизационников»-славянофилов далеко от постмодернистского нигилизма и потому сделанные мной выше методологические ремарки остаются значимыми.
А теперь от методологии к теории. В чем же может состоять действительная конкретная всеобщность некоторого социума в отличие от других социумов? Ее можно и должно искать в специфике социально-исторической эволюции (обозначим этот тезис цифрой I).
Что касается моей Родины, то в силу очень многих причин наша страна давно осуществляет попытки перехода от позднего феодализма к капиталистически-империалистической системе. Это переход мы пытались совершить много раз (подобно Марку Твену, который когда-то сказал: «Бросить курить – очень просто, я это делал много раз», мы пытаемся перейти к позднему капитализму вот уже более столетия…). Эти попытки не могли не породить и породили соответствующую систему духовных форм, соответствующие особенности социального поведения и т.п.
Сами по себе эти формы достаточно инвариантны для подавляющего большинства социумов на этом историческом этапе эволюции: и во Франции, и в Испании, и в Германии, и в Австро-Венгерской империи на этапе позднего, абсолютистского феодализма была микширована классовая борьба и глубоки противоречия между «народом» и «олигархами» при вере в «доброго царя», высшей доблестью было служение империи, народ третировался как быдло и одновременно опора трона и т.п. (подробнее об этом ниже). Наша специфика, следовательно, не в этих чертах или их некоторых модификациях, а в том, что в России они устойчиво, нелинейно-циклически воспроизводятся более столетия и это (а не сами эти формы) - специфика.
Так, после провала первой попытки такого перехода в Российской империи, к нам пришел «сталинский проект». Он во многом восстановил старую патриархальную традицию в рамках нового социального строя. После распада СССР Россия, столкнувшись с неспособностью нашего социума к прогрессивной буржуазной модернизации, через десять лет про-западных экспериментов, в новом веке опять стала в очередной раз пытаться восстановить этот консервативный проект.
Кстати, в этой незавершенности буржуазной трансформации и одна из причин неопределенности русского социума. Кто мы? Народность? Этнос? Нация?
Если и здесь следовать марксистской методологии, то окажется, что страны, в которых так и не сложилось в полной мере единое социально-экономическое пространство (прежде всего, единый рынок и единая система институтов, единое государственное управление), так и не стали нацией в точном смысле этого слова. Россия окончательно превратилась из совокупности раздробленных натуральных хозяйств (поместий, общин) в более-менее целостный экономический организм лишь к началу ХХ века. Октябрьская революция эту эволюцию прервала и положила начало образованию действительно единого социально-экономического и идейно-культурного пространства. Стал формироваться единый советский (не русский!) народ с особым, существенно отличным от дореволюционного, типом социальных ценностей, мотивов, и стереотипов поведения (homo soveticus, прекрасная характеристика которого дана А.Зиновьевым), особым экономическим базисом и социальными отношениями (единая плановая система, единая система социальных гарантий, низкий уровень социальной дифференциации, абсолютно не характерной ни для до-, ни для постсоветской России, где социальные контрасты были и стали больше, чем на Западе), абсолютно атеистической идеологией, советской культурой (последнее наследовала традиции европейского просвещения и ренессанса ничуть не меньше, чем российскую классику и явно больше, чем славянофильскую тенденцию)[1] и т.д. Затем этот процесс образования единого социума опять был радикально прерван распадом СССР…
Это наша историческая реальность. Эти исторические контрапункты и есть то, что нас фиксирует как особый социум. Не некоторые формально-общие всем этапам инварианты, а противоречия изменений. Таких социумов сегодня в мире немного. И именно эта особенность социо-исторической эволюции во всей ее конкретной всеобщности, взаимосвязанности ее прогресса и регресса и есть одна из действительных особенностей нашего общества. Именно это доминирование в историческом времени (1) постоянных (2) нелинейных, включающих как прогресс, так и регресс, и (3) во многом запаздывающих по сравнению с наиболее развитыми странами (4) трансформаций, с их частыми попятными, реверсивными инволюциями стала первым важным фактором, обусловливающим специфику российского социума (тезис II).
(в скобках замечу: не-марксисткое обществознание как правило не способно видеть единство целого не в его одинаковости, а в особой связи противоречий развития, но мы именно это и хотим изменить, показав, что именно так можно исследовать российский и любой другой социум).
Продолжим. То, что Россия едва ли не большую часть своего исторического бытия пребывает в состояниях трансформаций, во многом обусловило слабость базисных социально-экономических детерминант в нашей системе.
США «родились» и жили 200 с лишним лет в рамках примерно одной и той же территории как рыночно-капиталистическая экономическая система с буржуазно-демократическим политико-правовым оформлением и, естественно, это сформировало устойчивый, стабильно воспроизводимый тип рационального экономического человека как характерную черту североамериканца.
Китай тысячелетия бытийствовал как азиатская деспотия, почти не изменяющая своих пространственных рамок, и это сформировало соответствующий набор стереотипов поведения и ценностных установок.
В России все постоянно менялось. Особенно последние сто пятьдесят-двести лет. И эти изменения почти всегда оставались незавершенными. Единственный период относительно устойчивого пространственно-временного бытия России – период позднефеодального абсолютизма XVII – XIX веков. Неслучайно, что именно с наследием (я бы сказал жестче – пережитками) этого социально-экономического и духовно-политического организма связаны относительно устойчивые стереотипы так называемого «русского характера». В самом деле, большинству социумов, для которых хапактерны черты (1) – (4), присущи (тезис III):
Конечно же все эти черты позднефеодальных социумов в России имеют некоторую специфику, как имели ее они в Чехии или Испании, Франции или Португалии, в Пруссии или… Этой специфики вполне достаточно, чтобы видеть отличие нашей страны от других стран, у которых также есть своя специфика. Но этой специфики мало, для того, чтобы объявлять наш социум родиной особой цивилизации с особой исторической миссией и т.п.
Другое дело, что у нас есть другая специфика, делающая российский социум (но не «русских») действительно существенно отличным от основных базовых типов современных социумов. Мы отличны и от позднекапиталистических стран «центра» (т.н. «Запад», все чаще называемый ныне «Севером»), и от включенных в орбиту catching up development стран полупериферии, где специфика докапиталистической эволюции так же позволяет выделить блоки экс-колониальных стран (Латинская америка и т.п.) и в недавнем прошлом сверхустойчивых имперских мега-государств (Китай, отчасти – Индия), и от все более отстающих государств периферии (центральная Африка) и т.д.
Действительная наша специфика - это, нарочито повторюсь, – вся совокупность конкретно-исторических противоречий прогресса и регресса России, ее эво- и ин-волюций. В частности, то, что мы (в отличие от т.н. «Востока») начали активный переход к буржуазному способу производства еще 300 лет назад и регулярно пытались его совершить на протяжении последнего столетия, но (в отличие от т.н. «Запада») так его и не завершили и не прожили в рамках этой капиталистической системы хотя бы полусотни лет кряду. Вот почему относительная длительность и незавершенность разложения имперских позднефеодальных форм (они воспроизводятся вновь даже в постсоветской России) – едва ли не главный (но не единственный!) инвариант, обусловливающий то, что считается спецификой российского социума (тезис IV).
Но не только незавершенность капиталистической трансформации задает специфику России. Подчеркну: все катаклизмы наших разнонаправленных (и «вперед», и «назад» в историческом времени) и доминирующих по длительности (в сравнении с периодами стабильного социального бытия) трансформационных состояний задают в своей противоречивой конкретности нашу действительно значимую специфику.
Кстати, эта нелинейность нашей эволюции сделала особенно зримой противоречивость наших differentia specifica (тезис V):
Перечень легко продолжить.
Здесь, однако, встает новый вопрос: а каковы причины именно такого характера исторической эволюции нашей Родины? Ответ на него связан не с некоторыми национально-обусловленными «естественными», природой или богом навечно данными чертами. Эти причины обусловлены многими объективными и субъективными факторами всемирно-исторического общественного развития, перекрестившимися на протяжении последнего тысячелетия (как минимум) на пространстве нашей Родины.
Важнейшие из них - те, что задают специфику протекания в общем и целом единого всемирно-исторического процесса общественного развития на том или ином социальном пространстве.
Эта специфика задается, во-первых, генезисом данного социума - тем, какие именно по своему этногенезу народы, с каким уровнем развития и спецификой доклассового родо-племенного строя народы проживали на территории будущей России.
Во-вторых, тем, какова специфика природно-географической среды данного социума.
В-третьих, тем, как именно перекрещивались на судьбах народов в этом пространстве токи всемирно-исторического процесса
Наконец, тем, как именно складывались субъективные факторы истории на этом пространстве.
Первый пункт мы оставим за рамками данного текста: я не являюсь специалистом в этой сфере; пересказывать же чужие исследования в краткой статье неуместно.
Что касается последующих двух аспектов, то они требуют специального комментария, к которому мы и перейдем ниже, оставив проблему субъективных факторов «на закуску».
2.2. Особенности социально-пространственного бытия России
Итак, посмотрим, как и почему можно искать нашу специфику (и здесь я, повторю, хотел бы в третий раз обратиться к потенциалу социальной философии марксизма, на сей раз – его современным, конца ХХ - начала XXI века достижениям) сквозь призму исследования социо-пространственных соотношений разных обществ.
Прежде всего, я хочу подчеркнуть: приписываемое марксизму безразличие к природно-климатическому и географическому аспектам социальной эволюции отчасти было правомерно еще полвека назад. В последнее же время работы авторов-марксистов и близких к этому течению авторов, в частности, специалистов по проблемам мир-системного анализа (Эммануил Валлерстайн), догоняющего развития (Самир Амин), экономической географии (это новая ветвь марксизма ХХ века) и т.п. во многом изменили это положение дел. Впрочем, социальная философия марксизма всегда говорила о природно-климатических особенностях и специфике географического пространства (протяженность, удобство путей для международных коммуникаций, особенности границ и т.п.) как важных параметрах производительных сил социума, которые, конечно же, оказывают значимее влияние на специфику социально-экономических и политических, даже духовных процессов.
Безусловно, и для России специфика природно-географических параметров производительных сил оказалась значимым фактором, влияющим на специфику нашего социального бытия. Особенно это было значимо для доиндустриальной стадии развития, когда природный компонент производительных сил был особенно значим: если сельское хозяйство – главный сектор экономики и урожайность, приплод etc. зависят на 90% от качества земель и погоды, а агрикультура и техника играют минимальную роль, если нет железной или шоссейной дороги, а надежная транспортировка возможна только по воде, то, конечно же, особенности географической среды очень значимы. Они обусловливают многие особенности генезиса, да и вообще всей добуржуазной стадии эволюции социума. Наследие этой специфики, конечно же, сохраняется в некоторой (но не в определяющей) мере и на более поздних этапах. Но там, где господствуют развитые индустриальные, а особенно – постиндустриальные технологии эти параметры уже не столь важны. Соответственно и для России эти факторы значимы в той мере, в какой мы остаемся аграрной страной со слабо развитой индустрией: хорошо известно, что мы уже давно уходим – хотя до конца так и не ушли - от этой стадии…
И именно то, что мы от нее не ушли в своем социально-экономическом и техническом развитии (в частности, экстенсивный тип сельского хозяйства, сырьевая ориентация и т.п.) делает природно-климатические и геолого-географические параметры важными для специфики России (тезис VI). Но это не инвариант российской цивилизации», а особенность данного исторического этапа ее (ин)волюции и социально-экономического строя (отсталый, полупериферийный тип позднего капитализма с массой пост-советских деформаций).
Наша специфика зависит от пространственных аспектов и в другом, гораздо более интенсивном смысле – это обусловленность нашего общественного бытия спецификой социального (не географического!) пространства России. Дело в том, что социальное (повторю: не географическое) пространство, складывавшееся на нашей территории, оказалось неизбежным перекрестком постоянного столкновения разных социальных течений и разнонаправленных социальных процессов.
В этом был минус (постоянные трансформации, эво- и ин-волюции), но в этом есть и плюс: мы оказались открыты очень многим социальным, культурным, национальным взаимодействиям. Эта открытость для транс-социального (взаимодействие разных – капиталистических и феодальных, имперских и локальных – социумов) и межкультурного диалога плюс наша собственная многонациональность, многоконфессиональность и многоисторичность (постоянная незавершенность различных исторических «проектов», постоянный прогрессивные и регрессивные социо-исторические трансфоромации) делает нас гораздо более открытыми для новых социальных подвижек, чем большинство других социумов (тезис VII).
Да, сейчас мы от них так устали, что не ценим ничего так дорого, как стабильность. Но в стратегическом смысле россияне меньше, нежели большинство других социумов, задавлены определенной объективной материальной социальной детерминацией и это наша действительная специфика. Мы в меньшей степени подчинены стандартам экономических отношений, классовых интересов и даже правовых норм, чем многие другие народы. Почему? Да именно потому, что у нас самих все время (а последние 100 лет – особенно мощно) осуществляются радикальные трансформации.
И потому, что на нас все время осуществляются мощные внешние воздействия.
А в условиях качественных трансформаций и мощных внешних воздействий базисная детерминация играет относительно меньшую роль. Вот почему в точном соответствие с буквой и духом марксизма мы можем утверждать: да, определенный тип социума и человека эпохи модерна детерминирован прежде всего социально-экономическими и классовыми отношениями. Но если эти параметры все время меняются под воздействием внутренних и внешних сил, то именно в силу этого жесткая однозначность социальной детерминации, типичная, как я уже заметил, для тех же американцев, которые последние 200 лет живут в рамках одной и той же социальной системы, или китайцев, которые два последних тысячелетия живут в условиях сохранения ключевых традиционных детерминант, - эта стабильность, долговременность исторически-определенного типа социального давления на человека для России относительно мало характерна (тезис VIII).
И это не только минус нестабильности и столь типичной для России «разрухи» (прежде всего в «головах» – в общественном сознании, социальных ценностях и стереотипах), но и плюс, ибо отсюда вытекает открытость России подлинной культуре, которая оказывает на человека и общества тем большее воздействие, чем слабее базисные экономические детерминанты, остававшиеся до селе детерминантами отчуждения, обусловливающими определяющую власть духовного производства – от идеологий до масс-культуры. Не менее важно и то, что подлинная культура инвариантна. Да, культура всегда имеет национальную специфику, но принадлежит она всему миру. Толстой – писатель, принадлежащий миру, но это российский писатель. Точно так же как лучшие постановки Шекспира (по признанию английских критиков) – это постановки, осуществленные в СССР и опять же таки принадлежащие всему миру.
В связи с этим тезисом позволю себе второе важное отступление. На сей раз «геополитическое»
Отступление 2. О геополитике, войнах и гражданском обществе.
Размышления о нашем Отечестве как некоей устойчивой социально-исторической структуре, существующей на некотором пространстве, относительно ограниченном и более или менее стабильном (к примеру, в границах бывшей Российской империи), обусловливают необходимость внимания к тому, что сегодня принято называть «геополитикой». Акцентированный же выше тезис о России как перекрестке различных социо-исторических взаимодействий выводит на первый план вопрос: а каких взаимодействий?
Выделим для простоты лишь два типа таких взаимодействий: основанных на насилии, прежде всего – военных, и не-военных - экономических, культурных и т.п. Сразу же сформулирую жесткое утверждение: чем в большей степени социум объективно занят решением геополитических проблем, тем в большей степени им будут использоваться военные методы взаимодействия с другими системами.
Так, автор уже отметил, что для монархических позднефеодальных структур геополитические проблемы, т.е. проблемы принадлежности или не принадлежности, приобретения или потери им пространства, объективно находились на одном из первых мест. Они были объективно важнее, чем экономические, духовные и любые другие проблемы внутреннего развития, т.е. проблемы социального пространства тогда были важнее, чем проблемы социального времени. Поэтому постоянные войны были нормальным явлением и – по критериям того времени - благородным, нравственным, религией одобряемым способом решения проблем взаимодействия социальных структур.
Любая война любой страны освящалась церковью и всегда была связана с реализацией высших нравственных ценностей данного социума. Возьмите, к примеру, походы Суворова по Западной Европе, немало способствовавшие восстановлению позднефеодальных империй, – исключительно «благородная» (по критериям российской монархии) миссия во славу православных ценностей. Можно взять обратный пример, когда Наполеон шел на Россию во славу «ценностей» Кодекса Наполеона...
Выше я по сути дела сформулировал некую общую закономерность: чем более объективно значимыми для социума (в силу специфики его социо-исторического типа ) являются геополитические проблемы, тем важнее военные методы взаимодействия социумов.
Невоенные методы решения проблем связаны с доминированием других типов объективно возникающих и становящихся наиболее значимыми проблем и другими субъектами. Здесь работает неустойчивая закономерность-тенденция, которую бы я сформулировал так: чем в большей степени субъектами взаимодействия социумов в пространстве становятся не государственные образования, а индивиды, субъекты культурного процесса, субъекты гражданского общества, тем в меньшей мере объективно оказываются востребованными военные методы решения проблем.
И еще один тезис в рамках этого отступления. Капитал, особенно, современный, транснациональный, в отличие от того, что принято о нем думать, не является субъектом, обеспечивающим невоенные методы решения пространственных проблем. Этот капитал и в новом веке, как правило, имеет национальное «место прописки» и сращен с интересами определенных государств, как правило, прото-имперских, играющих роль наднациональных игроков. Перспектива здесь в том, что ТНК будут еще более сращиваться с наднациональными государствами, вроде США. В зависимости от типа развития и многих других параметров ТНК может использовать или не использовать военные методы решения проблем, также как и государство. Следовательно, чем больше будет контроль граждан и культурных процессов над геополитическими социопространственными процессами, в частности, над государством и капиталом, тем меньше возможностей для военных методов.
2.3. Особенности «субъективного фактора»
Этот раздел будет совсем коротким. И не потому, что в этом поле специфика нашего социума мала, а в силу прямо противоположного обстоятельства: в обществах, регулярно переживающих мощные социальные пертурбации, роль субъективного фактора особенно велика. И это очень значимая специфика таких социумов вообще и России, в частности. Роль полустихийных общественных движений и отдельных личностей в периоды радикальных реформ, революций и контр-революций особенно значима.
Вдвойне этот фактор оказался значим для России еще и потому, что у нас один из немногих устойчивых социальных стереотипов – государственно-державный. Он оказался наиболее устойчивой формой как в Российской империи (как и в большинстве других позднефеодальных образований), так и в Советском Союзе (в силу мутаций первых попыток построить социализм). А эта форма предполагает существенную зависимость конкретных путей и методов реализации централизованной государственной власти от личности «вождя». Реформы 1700-х в России были бы в любом случае, но их радикально-брутальный вид, унесший жизни более 30% россиян, был во многом связан с личностью Петра I. В СССР 1930-х была объективно востребована ускоренная модернизация, но то, что за нее наша страна заплатила жизнями миллионов во многом на совести Джугашвили (для примера: после краха СССР в 1990-е годы Куба оказалась в не менее трагически-опасном положении, однако вышла из кризиса в условиях блокады без сколько-нибудь значительных политических жертв).
Следовательно, и эта особенность нашего социума - «персонализированность» исторического бытия, гипертрофированная роль лидера как символа (а в ряде случаев – реального верховного субъекта) тех или других исторических преобразований, - тоже имеет вполне рациональное теоретическое объяснение в рамках социо-философской парадигмы марксизма (тезис IX).
3. Некоторые выводы. Превратные формы общественного сознания или еще раз о соборности, духовности и т.д. россиян
Суммируем. Выше автор постарался доказать, что поиск особенностей того, что принято называть «особой российской цивилизацией», в традиционной логике выделения некоторых вечных, богом данных особых черт всех россиян, характерных для них во все времена – тупиковая, с научной точки зрения, попытка. Инвариантных особенностей, которые (1) не были бы характерны для других обществ когда либо, в том числе, в прошлом, (2) были бы характерны для всех этапов развития нашей страны на протяжении (3) всей ее многотрудной истории, найти удастся очень мало. Если еще пытаться найти те инварианты, которые должны быть характерны (4) для всех социальных слоев, то параметров, удовлетворяющих критериям (1) – (4) практически не найдется вообще.
Откуда же берется эта упорная, столетиями воспроизводимая уверенность в том, что россияне державны, соборны, православны, общинно-коллективны и духовны? Что это, выдумка?
Отнюдь. Да, мы в большинстве своем 150 лет назад были на 99% религиозны и верили в богоданность крепостничества; 50 лет назад на 90% атеистичны, уверены в преимуществах социализма и презирали спекулянтов; сейчас мы на 50% хотим верить в бога (а так же магию и пришельцев), а на 50% не верим ни во что и в подавляющем большинстве, особенно молодежь, стремимся прежде всего к тому, чтобы иметь много денег и считаем конкуренцию «естественным» атрибутом любого цивилизованного общества…
И все же названные выше черты, приписываемые россиянам, не выдумка.
Во-первых, это устойчивый стереотип определенного типа общественного сознания, который не случайно сформировался как одна из доминант в кругу российской «элитной» интеллигенции» в конце XIX века, затем почти исчез в СССР, а в РФ начала XXI вновь стал быстро превращаться едва ли не в государственную идеологию. И этот тип общественного сознания, равно как соответствующих ему науки, искусства, пропаганды и агитации, неслучайно возникал и был востребован власть предержащими не раз и не два в нашей истории. Причины этого я уже назвал и они опять же таки вполне материальны и исторически понятны: такой тип общественного сознания был адекватен запросам и власти, и значительной части социально-активного общества сто – сто пятьдесят лет назад, такой тип общественного сознания адекватен союзу бюрократии и олигархов, а так же большей части «политического класса» в целом современной России, вожди которой стремятся превратить ее в «периферийную империйку». Более того, он адекватен большей части уставших от трансформаций, униженных распадом СССР и провалом «демократических» реформ граждан РФ 2000-х.
Во-вторых, и это особенно важно, названные выше черты российского социума и его типичных представителей, действительно, существуют как… превращенные, особым типом духовного производства «переваренные» проявления действительных особенностей нашего общества и его членов. Как я постарался показать выше наша эво- и ин-волюция привели к тому, что относительно долго и устойчиво у нас воспроизводились только близкие к позднефеодальным и мутантно-социалистическим формы социальной и политической организации – приоритет внешнего, государством навязываемого единства («соборность»), территориальность целостности («державность») и др. (тезис X). Наше бытие на перекрестке различных социальных пространств и постоянные трансформации ослабили экономическую и социально-классовую детерминацию и повысили значимость субъективно-политических факторов, личности («вождизм», привычка к патернализму) и культуры («духовность»)… Перечень легко продолжить, ибо именно эти черты я выводил (не постулировал!) выше на основе социально-исторического исследования, выдержанного в основном в рамках современной марксистской школы.
Другое дело, что эти действительные особенности ныне преподносятся как богоданные черты россиян, тогда как на самом деле они представляют собой ни что иное как особые превратные формы – формы, создающие видимость иного, чем действительное, содержания.
Поясню. Нам внушают, что россияне - соборны. Истинно это утверждение? По видимости, да. Действительно, доминирующим в среде современных идеологов, церковных проповедников и т.п. такие черты считаются типичными для россиян и значительная часть россиян думает (или, что точнее, хочет думать), что она для них типична. Поэтому эта форма действительна. Но она превратна, ибо в сущности современные россияне очень различны в своих базисных, наиболее значимых интересах. И бизнесмен, и наемный рабочий в своих практических действиях и поступках в большинстве своем и в Российской империи сто лет назад, и в сегодняшней России ориентированы прежде всего на частную выгоду, а не на благо «державы». Соборности как реально доминирующей общественной скрепы, изначально и вечно присущей России, не было и нет. Есть другое – есть реальное материальное основание этой превратной формы общественного сознания. И это основание состоит в названных выше особенностях ряда значимых для российской истории форм социально-политической организации (напомню – централизация социальной и политической власти, размытость социально-классовой структуры и т.п.), которые оставили значимый след в общественном сознании и воспроизводятся ныне.
В чем разница между тезисом о соборности как (1) атрибуте России и (2) превратной форме общественного сознания?
Отнюдь не в том, что в первом случае она признается как реальность, а во втором нет. И в первом, и во втором случаях речь идет о реальных феноменах.
Различия в ином.
Первые определяют ее как один из «естественных», вечных, самой русскостью данных атрибутов России и россиян. Вторые (и автор в том числе) считают этот феномен реальным, но только как превратная форма и типичным не для России вообще и навсегда, а лишь для определенного типа общественного сознания, характерного, в том числе, для России на некоторых этапах ее развития…
Первые вполне логично из этого выводят необходимость развития этого начала как одного из главных и извечных средств «сосредоточения» (Ю.Осипов) России. Вторые требуют конкретно-исторического анализа тех оснований, которые скрыты за формой «соборности» и доказывают, что скрыто за ней фундаментальное противоречие реакционно-консервативных форм авторитаризма, личной зависимости и т.п., с одной стороны, и прогрессивных форм свободной ассоциации, - с другой…
Первые постулируют соборность как атрибут российской цивилизации, предлагая науке мышление при помощи набора позитивных аксиом, позаимствованных из работ авторитетов (едва ли не в первую очередь – религиозных). Вторые выводят действительные основания этой превратной формы на основе социо-исторического исследования противоречий социопространственного и социовременного бытия нашего Отечества…
Перечень различий можно продолжить.
Точно так же можно показать различия в трактовке других «атрибутов» того, что принято называть «российской цивилизацией» - державности, духовности и т.п.
Так есть ли особенности у Российского социума?
Есть. Но если искать их как сугубо позитивные инварианты, реально, в практике присущие большинству всех основных социальных групп россиян на всех этапах развития нашей страны, то они окажутся довольно слабо выражены. Как мы постарались показать выше формально общих (построенных на основе поиска одинаковых черт) особенностей, присущих всем россиянам практически нет. Все, что приписывается россиянам как особому социуму – это черты экс-имперских народов эпохи перехода к капитализму в условиях запаздывающей модернизации.
В противоположность этому выявляемая на основе марксистского социо-философского анализа действительная диалектическая конкретная, противороечивая всеобщность российского социума, отличающая его от других есть и она значима. Это специфика его социовременного и социопространственного бытия. Выразить эту специфику можно исключительно не через некий набор внешне наблюдаемых черт, а исключительно при помощи построения целостной системы категорий, отражающих историческую и пространсвенную эволюцию нашего социума во всей их конкретности. Но эта задача пока еще не решена, хотя выделенные выше черты (тезисы I – X).
«Цивилизационники» не хотят и не могут применять названную методологию
Марксисты – и это наша вина, а не только беда – оставили эту проблематику в стороне.
В результате общественно сознание (и общественная наука) России вертится в замкнутом круге спора «русофилов», постулирующих цивилизацимонные инварианты России и «западников» отрицающих их наличие. Одни возвеличивают формы, не желая замечать их превратность, а другие «нутром чуя» превратность этих форм пытаются их объявить несуществующими, а заодно и на практике изничтожить все особенности нашей Родины, причем не только мнимые, но и реальные, не только патриархально-реакционные, но и прогрессивные, приведя нас всех к торжеству «глобального человейника».
Внешне парадоксально, но по сути глубоко закономерно, что в противостоянии этому аннигилированию (только в этом!) автор солидарен с русофилами. Но предлагает совершенно иную, по сути – прямо противоположную русофильской - альтернативную стратегию.
Но о ней в следующем тексте.
[1] О Советской культуре в этом ее смысле см.: Булавка Л.А. Феномен советской культуры. М., 2008
